— Тебе нельзя встречаться с Толиком, ты начинаешь перенимать его манеру речи, — сказал Шувалов и поморщился, потер шею.
Ворон ждал и размышлял, не попросить ли секретаршу, которая наверняка уже заняла свое место в приемной, сварить ему кофе. Усталость давила на плечи, ощутимо пригибая к земле. Хорошо, что сидя это не было заметно: на стол Шувалова очень удобно ставились локти. А вот не тереть глаза не получалось: в них словно песка насыпали.
— Ты не заболел, часом?
— Конечно же, нет, — усмехнулся Ворон. — У каждого сталкера со временем вырабатываются свои привычки или инстинкты, если угодно. Я знавал убежденного трезвенника, который в обычной жизни не брал в рот ни капли спиртного, но после каждого выхода из Зоны он покупал пол-литровую бутылку водки и выпивал в один присест из горла, словно минеральную воду. Он не пьянел и не стал алкоголиком. Другой начал рисовать: если после Зоны не садился за холст, то его начинали мучить кошмары.
— И что?
— Недавно выставлялся в Питере, искусствоведы уже сейчас пророчат ему славу второго Сальвадора Дали. Кстати, в Зону он ходит вовсе не за вдохновением. Ну а у меня все банально: перед вхождением в Периметр нечто внутри меня настраивается на продолжительный отдых. Обычно это не так заметно, как сегодня, правда.
— Почему?
— Я, как правило, стараюсь успеть за один день. Чем дольше я намерен пробыть в Периметре, тем сильнее мне хочется спать. Только не спрашивайте почему: сам не знаю, — ответил Ворон и снова потер веки.
— Все же с ночевкой?
— Чем дольше размышляю об этом, тем сильнее убеждаюсь, — кивнул он. — Однако вы не ответили.
— Про Москву? — Шувалов вздохнул. — Я в ней учился и работал, но не жил, если ты об этом.
— Тогда, вероятно, не слышали баек о метрополитене? Например, о том, будто количество пассажиров, вошедших в него, значительно превышает вышедших? — Ворон подавил зевок. — Или вот… один из обходчиков рассказывал: давно, еще в прошлом веке, хоть и в конце него. Шел он с напарником по тоннелю и вдруг видит, валяются на рельсах купюры — сплошь двадцатипятирублевые, а вдалеке мужик в пальто сидит и на окрики не реагирует. Решили, пьяный, вообразивший себя Кисой Воробьяниновым из «Двенадцати стульев», посмеялись. Первый обходчик накинулся на деньги. Сначала осторожно собирал, потом, убедившись, что мужик не реагирует, осмелел, совсем к нему приблизился, а тот и обернулся, да как в горло ему вцепится. Другой обходчик чудом сбежал. Или вот…
— Игорь! Ты специально? У меня и так, как ты в Москву уходишь, сердце болит. Ты ж мне как сын.
Ворон удивленно вскинул бровь.
— И не пытайся меня убеждать, будто ты недостоин такого отношения, — сказал Шувалов.
Ворон качнул головой, провел рукой по волосам нервным дерганым движением и прямо посмотрел в глаза Шувалову.
— Простите меня, Василий Семенович, — сказал он. — Я невыносим. Когда устаю, всегда начинаю рассказывать всякую чушь.
— У меня ощущение, будто ты сейчас свалишься. Может, пусть лучше Нечаев тебя подвезет?
Ворон покачал головой.
— Все не столь плохо, как кажется, не тревожьтесь. Обо мне вообще не стоит волноваться.
— Позволь уж мне самому судить, за кого беспокоиться, — проворчал Шувалов. — Я вот думаю, что если даже такие крысы и существуют в Москве… существовали, они все равно должны были мутировать.
— Мутант по мутанту. — Ворон передернул плечами. — Да нет, бред. Сколько спускался в подземку, никогда не видел ничего похожего. И никто не видел!
— Или не выживали после встречи.
— Теперь вы пытаетесь меня напугать?
Шувалов вздохнул:
— Может, хоть осторожнее будешь. А вообще, если они изменены Зоной и выходят в реальный мир, то обратно в Москву им путь заказан. Они даже не идут, несутся к своей жертве со всей подвластной им скоростью, быстро убивают ее и разлагаются… Жуть.
Ворон поморщился.
— Помните, мы не могли понять, как достали Дима? При всей его паранойе, в закрытом бункере.
— Убийца пришел откуда его никогда не ждали. — Шувалов кивнул.
— Именно. Пошлите кого-нибудь осмотреть ванную комнату.
— Уже. Там стена обрушена и выход в катакомбы.
— Ну вот. — Ворон развел руками. — А еще я присмотрелся к Гранину. Он мне по-прежнему не нравится, но кто знает, возможно, от него будет польза много большая, нежели привести нас к схрону и отдать базу данных. Дим искал, а Гранин ходил в Зону и наблюдал. За мутантами!
— Тебе кажется подобное странным.
— Да, черт побери. Да! Особенно учитывая то, что нам известно о Диме.
— А тебе ясно на порядок больше, чем нам, — прищурившись, упрекнул Шувалов и, когда Ворон дернулся, чтобы встать, накрыл его руку своей. — Не надо. Я не враг тебе. И я не желаю выпытывать у тебя правду, даже не уверен, хочу ли ее знать. Скажи только, этот Дим… он ведь не «темный сталкер»? Будь он из них, в свои года точно так хорошо не сохранился бы.
— Не «темный», — бесцветным голосом ответил Ворон. — Даже рядом не стоял.
— Как и ты.
— Мы ни дня не проработали вместе и не входили ни в один клан, — сказал Ворон. — Я видел его несколько раз: мельком и случайно. Готов кровью поклясться, если хотите, что не общался с ним и не имел никаких дел!
— А я разве требую объяснений? — Шувалов вздохнул и сжал пальцы. — Я лишь пытаюсь понять. Ты вот мне байки про метро московское, а я тебе сказку про повелителя крыс напомню. Только не про мальчика с гусями, а другого, который умел грызунов направлять туда, куда хотел. Допустим, тот, кто сотворил чудо с Димом, сделал и злодейство…
— Нет! — уверенно сказал Ворон. — Я… могу быть необъективен, в конце концов, тот человек, о котором вы говорите, вернул мне способность двигаться, но он точно никогда не стал бы использовать ничего и никого ради убийства. И еще. Там, в аэропорту, до происшествия на парковке на меня смотрел именно человек. Я видел его и могу поклясться — знал. Но он не имеет ни малейшего отношения ни к Диму, ни к профессору Сестринскому.
— Сестринскому?! — воскликнул Шувалов. — Это же… Он ведь погиб в тридцать четвертом! О нем и знали-то единицы.
— Я не случайно оговорился. Мне предстоит уйти завтра, и никому не ведомо, вернусь ли обратно. Думаю, вы обязаны знать. Сестринский — тот человек, который сотворил Дима… теоретически бессмертным, и помог мне. Причем вовсе не за мои прекрасные глаза или какие-то заслуги. Он сделал одолжение моему отцу, который, как вам должно быть известно, был отнюдь не так прост, как предполагают. — Ворон потянул руку, и Шувалов легко отпустил ее.
— Спасибо, Игорь. Ты не пожалеешь о рассказанном. Ты успокоил меня, и, обещаю, никто и никогда…
— А я не сказал ничего особенно душещипательного. — Ворон встал и улыбнулся вполне нормально, расправил плечи. — Все будет хорошо, Василий Семенович. Я справлюсь.
Шувалов кивнул:
— Береги мальчишек. И себя.
— Тогда до завтра. Потому что если я банально не поем и не посплю, то действительно свалюсь. И придется вам укладывать меня на столе. А когда я проснусь, буду охать и ворчать, озвучивая недовольство своих несчастных косточек, — сказал он и рассмеялся.
— Только не пей!
— Это уж само собой.
Глава 19
— Что-то случилось? — Денис водрузил на стол две круглые пиццы, сделанные на тонком тесте: «Маринару» и «Гавайскую». В том, чтобы заедать одной другую, имелся некий особенный шик. Ворон обожал морепродукты, а Денис пристрастился к ананасу, причем во всех возможных видах — от натурального до консервированного и даже вяленого. Единственное, чего не выносил: слишком переслащенных, явно искусственных соков.
Ворон повел рукой с бокалом. Жидкость насыщенного янтарного цвета колыхнулась и засияла, поймав свет настольной лампы. Денис покачал головой и сел в кресло напротив. Видимо, отвечать на прямой вопрос Ворон не собирался.
— Ром, коньяк или бренди? — поинтересовался он.
— А это имеет значение? — Ворон вскинул бровь и усмехнулся. Взгляд при этом остался холодным, колким и задумчивым.
— Когда у тебя философское настроение, ты пьешь ром; если необходимо снять стресс, то коньяк; виски ты целенаправленно напиваешься; бренди терпеть не можешь, но пьешь с горя — именно затем, чтобы не допиться до беспамятства и обойтись на следующий день без похмелья.
— От коньяка, кстати, мне тоже нехорошо, — заметил Ворон. — Сушняк. Пью весь день и не могу напиться. Только случается эта напасть не на следующее утро, а через день, а то и два.
— Я знаю. Как и то, что ты сидишь здесь с тех пор, как приехал, и даже глотка не сделал.
— Знаток, — усмехнулся Ворон и поставил бокал на стол, предпочтя ему треугольный кусок пиццы. — М-м… вкуснотища.
— У меня просто хорошая память на детали, — заметил Денис.
— Нет. Вот как раз память на детали у тебя отвратительная. Тебе припомнить наш первый и последний проход в Выхино?
Денис качнул головой. Он действительно тогда чуть не заблудился в переплетении улиц.
— Ты говорил как-то, что я единственный человек, которого ты не в состоянии прочесть.
Денис кивнул. Ворон вытащил его из Москвы в тринадцать. Скорее всего, не случись этого, Денис умер бы от голода, но мог стать и одним из эмиоников. Он уже почти мутировал, когда наткнулся на странного сталкера, которого не сумел подчинить своей воле. Возможно, конечно, эмо-удар в его исполнении оказался слабоват, но Денис вообще не сумел считать психо-эмоциональный фон, идущий от Ворона. Он не мог сделать этого до сих пор, хотя и вне Зоны обычно улавливал эмоции окружающих.
В свои первые месяцы вне Москвы он едва не сошел с ума, только со временем научившись «включать» и «выключать» эмпатию по желанию. Людей за пределами Периметра оказалось слишком много, и все они радовались, грустили, что-то запоминали, рефлексировали, злились, любили…
Когда Денис пытался хотя бы коснуться мыслей Ворона, каждый раз получал невидимый, но очень ощутимый удар. На внутренней стороне век отпечатывалась воронка урагана с сияющими в нем синими искрами. Чем-то она напоминала хмыря, но только внешне, потому что внутренне Денис чувствовал совершенно иное, нежели при приближении к этой мелкой подвижной аномалии, — опасность и восторг. Несмотря на неизбежный удар, воронка была красивой и завораживающей.