Окончательно очнулся уже в подвале и… в общем, со мной сразу заговорили на английском, а я, не будь дурак, ответил. Так я удачно выдал себя за британского журналиста, благо, язык знал в совершенстве, а самые лихие голодные годы провел с матерью в Лондоне. Там имелся свой круг знакомых, в частности и высокопоставленных, и высокородных, которые подтвердили бы кому угодно все, что угодно. Затем спросили бы, конечно, но это уже не так страшно.
Если бы в плену находился кто-либо из моих сослуживцев, я не пошел бы на обман, но в подвале, да и во всем поселении горцев я оказался один, значит, имел полное право распоряжаться собой как вздумается. Принимать пафосные позы, бить себя кулаком в грудь, терпеть пытки и строить из себя великомученика показалось мне бесперспективным занятием, что бы ни утверждала по этому поводу советская, а затем и российская пропаганда.
Мой обман прошел на ура. Поначалу меня еще охраняли и запирали. Потом привыкли. В конце концов одной прекрасной лунной ночью я просто открыл дверь и ушел. К своим, от которых тоже пришлось удирать.
Именно в Британию я бежал вторично, удачно повторив тот же маневр с журналистом уже перед российскими военными. Тем, мягко говоря, не до меня было и точно не до английских наблюдателей. Моей судьбой тогда сильно обеспокоился один из заграничных знакомых, с которым я сумел связаться еще в плену. Представители королевства звонили и требовали по три раза на дню выдать им «своего гражданина». В результате я уехал. Это было много умнее, чем схватить какое-нибудь обвинение вроде пособничества террористам или измены родине и отправиться в тюрьму только по той причине, что у пленителей я не сидел в яме, пыткам и голоду не подвергался и даже спасся сам, а не в результате какой-нибудь спецоперации наших доблестных войск.
Отец снова говорил со мной тогда, благо, хоть не о любви к Отчизне и не о долге перед ней. Как бы я ни относился к Николаю Ветрову, дешевой агитации он не терпел ни в каком виде. Вероятно, где-то внутри него сидело то же бунтарство, что и во мне, а может, я лишь выдумываю: в конце концов, я ведь его фактически не знал.
Дело против меня прекратили, и любые упоминания о нем исчезли из баз данных, как, впрочем, и я сам. Я оказался обладателем белого билета, непригодным к военной службе по состоянию здоровья, никогда не подлежавшим призыву и тем более не воевавшим. Три года оказались вычеркнуты из жизни. Мне так и сказал следователь от военной прокуратуры: забудь.
Меня унизили, но не раздавили. У меня остались знания, умения и опыт, которыми точно не мог похвастаться никто из благополучных ровесников. В Британии я прожил недолго: как только заработал достаточно, чтобы достойно обустроиться на новом месте, уехал. Далеко. Часть этой «мыльной оперы» тебе прекрасно известна. — Ворон потянулся к бокалу, колыхнул янтарную жидкость, втянул носом тонкий, едва заметный аромат и поставил обратно. — Зря тревожишься, Дэн. Пить, а тем более напиваться в мои планы не входит.
— Да я не… — Денис махнул рукой. — А вот я как раз выпил бы. Мне же можно?
— Нельзя, — сурово заявил Ворон. — А то мне тоже захочется. Ладно, слушай, там уже не так много осталось рассказывать.
Неприятности свалились на меня как снег на голову спустя несколько вполне благополучных лет в Париже — после развода, когда снова вернулся в старушку Европу. С партнером по бизнесу произошел финансовый скандал, акции сильно упали в цене, а я оказался на грани банкротства. Признаюсь, так и не определился, кто виноват в этом крахе. Партнер не просто являлся надежным, мы приятельствовали с юности. Могли, конечно, приложить руку конкуренты или просто обстоятельства так сложились — звезды на небе встали. А мог и отец посчитать, будто я слишком хорошо устроился и надо бы дать толчок к возвращению в родные пенаты.
В результате я оказался в России и очутился не в том месте в отвратительное время. Можно сказать, с корабля на бал. Аккурат из аэропорта ехал. Вот только бал оказался кровавый.
К теракту Николай Ветров точно не приложил руку и, разумеется, не мог повлиять или рассчитать последствия, к которым тот приведет.
Я выжил чудом, более полугода провел в коме, потом очнулся и не смог ни встать, ни вообще пошевелиться. Меня слишком сильно приложило головой, по крайней мере так объяснил врач.
В плане умственной деятельности ничего не изменилось. Никакой амнезии не наступило, хотя ее и ждали. Я являлся все тем же Игорем Ветровым и, пожалуй, даже выиграл от удара, поскольку наконец-то заговорил на французском без малейшего акцента вообще. А вот собственного тела лишился практически полностью. Я мог говорить, лицевые мышцы пребывали в полном порядке и подчинялись, а ниже шеи — все, пустота. Во время инсульта у некоторых людей отказывает половина тела, но со мной-то ничего подобного не случалось, просто сигнал от мозга отказывался доходить до конечности и обратно.
Если провести аналогию с компьютером, то в организме возник некий злобный вирус, перевирающий «приказы» и коверкающий их так, что нога «не понимала» необходимости подниматься или сгибаться в колене, а рука отказывалась держать вилку. При этом с телом все оказалось в норме: переломанные ребра срослись, ссадины зажили, синяки сошли. Я был готов на все, хоть на лоботомию, но доктора разводили руками. Один так и сказал: «Ну, вскроем мы тебя, и что? Хочешь лишиться уцелевшего?» И вот тогда папаша появился на горизонте в четвертый раз.
«Ты жалеешь? — поинтересовался он. — Не ушел бы тогда — жил припеваючи».
«Нет», — ответил я. Если бы мог, то пожал бы плечами, но те повиноваться отказались.
Я бесился, ненавидел одолевшую меня беспомощность, но точно ни единой секунды не жалел о произошедшем со мной. Даже о злосчастном возвращении на родину не переживал. Всю свою жизнь я сделал сам и прожил так, как считал нужным. К тридцати годам я знал и умел столько, сколько иные не получают за всю немаленькую жизнь.
«Ты ошибался», — наставительно утверждал отец.
«Каждая моя ошибка приводила к переосмыслению и определенным выводам. Не будь их, я тоже был бы другим. Я же вполне устраиваю себя таким, как есть», — получал он в ответ.
«В постели?» — он намекал на мое состояние, но на самом деле изрядно веселил.
«Пока еще никто не жаловался, знаешь ли, — отвечал я и интересовался: — Ты зачем явился, папа?»
И тогда он предложил мне участие в эксперименте, обещавшем закончиться фатально.
Так я стал «подопытным кроликом». В конце концов, терять мне было абсолютно нечего. Сестринский обещал либо свести в могилу, либо поставить на ноги. Меня оба этих исхода вполне устраивали. Участи профессора Доуэля я хлебнул сполна.
Введение инъекции я пережил. Более того, тело снова потихоньку начало подчиняться, а вот с облучением не вышло. Оно проходило в специальной изолированной камере. В ней я должен был пребывать довольно долго. Знаешь, космонавтов испытывают на длительное одиночество, со мной проделывали примерно то же самое.
Во время испытания в лабораторию ворвались вооруженные люди и принялись все громить. Аппаратуру — в первую очередь. Это привело к короткому замыканию и сначала скачку напряжения, а затем к полному обесточиванию.
То ли меня сочли мертвым и оставили гнить в камере, то ли я на тот момент действительно пребывал в состоянии клинической смерти, а затем почему-то очнулся. Сам помню только, как выбирался на свободу.
Так вместо Игоря Ветрова появился Ворон — умнейшая птица, к тому же молва приписывает ей связь с миром мертвых — чем не я?..
Первое время скрывался у Романа, попутно пытаясь выяснить, кто разнес лабораторию «Рыцарей Зоны», живы ли Сестринский со своими «птенцами» и мой отец. Люди словно в воду канули, а вот с разгромом оказалось все просто до банальности: высокопоставленный чин вначале сунул в проект своего родича, а потом, когда получил на выходе труп, вышел из себя и решил жизнь положить, но добиться закрытия вредного проекта. По официальным каналам не вышло, вот и связался с криминалом.
Ни отец, ни Сестринский, ни вот этот вот Дим более не появлялись на моем пути. До недавнего времени я думал, будто все они погибли, но, видимо, ошибался. Они спасли меня и при этом оставили в покое — даже не представляю, кого я должен благодарить за такое счастье! Причем я искренен сейчас, как никогда.
— Я вижу, — сказал Денис.
— Мстить я не стал. Все слишком перепуталось. Высокопоставленный чин оказался хорошим другом матери, а вмешиваться в ее жизнь, делать несчастной… Я просто не увидел в том смысла. Никогда не ставил себя на место Гамлета и не собирался. Глупец он… этот Гамлет.
Более того, именно этот чин в результате сильно помог мне заново устроиться в жизни. Кроме легального бизнеса, он приторговывал артефактами и оружием. Первые свои «находки» я сбывал через него. Постепенно вышел на несколько в тот момент зарождавшихся кланов, затем сам решил посетить Зону.
В Чернобыле мне неожиданно понравилось. В отличие от обычных людей я мог ходить по нему в одиночку, так было проще и комфортнее, чем в компании. К тому же у меня проявилась повышенная сопротивляемость к паническим атакам и любой экстрасенсорике. Чувствовать аномалии при этом я лучше не стал, остаться жить в Зоне вместе с «темными сталкерами» не пожелал, хотя те и звали, и настаивали, и даже пробовали затащить к себе силой.
Я неплохо поднялся на продаже артефактов, завел свои связи, несколько лет целенаправленно изучал чернобыльскую Зону, затем самостоятельно вышел на Шувалова и предложил свои услуги ИИЗ. После возникновения московской Зоны предпочел перебраться в нее. — Ворон откинулся на спинку кресла и закинул ногу на подлокотник. — Ну? Разочаровал я тебя или нет? — спросил он так, словно ответ нисколько не интересовал его. Вот только Денис прекрасно знал, что все действительно важные для него вещи напарник спрашивает именно с этим видом и равнодушным тоном.
— Нет, не разочаровал, — ответил Денис. — Пожалуй, даже обрадовал и убедил.