«Наверное, у каждой игры обязаны быть правила, пусть будут и у этой… по крайней мере пока…» – додумать он не успел, внезапно оказавшись в плену тонких рук.
Анастасия держала его за щеки нежными прохладными ладошками и улыбалась. Острый розовый язычок скользнул по губам, и голова почти пошла кругом. Мысли вспорхнули и унеслись вороньей стаей. Последняя напоминала об Алле. Они никогда не клялись друг другу в верности и не обещали хранить ее – это по меньшей мере казалось неуместным. Ворон не собирался строить из себя Отелло и разорвал бы отношения при первой же сцене ревности, закаченной ему, но сейчас все же чувствовал себя неуютно – тот краткий миг, пока бледные губы Анастасии не соприкоснулись с его.
Она пахла летней росяной свежестью, соком спелых трав, даже звоном мошкары над прудом. Кто сказал, будто у звуков не бывает ароматов? Свой запах есть у всего, как и цвет, и звучание. Вот Ворон и воспринимал – не женщину из плоти и крови, а нечто легкое, звонкое, золотистое, пряное… со стальным стержнем в груди и опытом, в сравнении с которым его собственный – практически ничто.
Он вздрогнул. Произошло это одновременно с тем, как тонкие пальчики проникли под рубашку. Они оставались прохладными, потому она и списала его реакцию на неудобство. Анастасия почти лежала на сиденье, а Ворон и не заметил, как расстегнул на ней куртку и накрыл ладонями грудь.
Происходило что-то неправильное. Возможно, кого-нибудь и радовала потеря контроля, но только не его. И черт подери, откуда снова в нем взялись неясные ощущения, которых раньше и быть не могло. Откуда этот «стержень»? От разыгравшейся в который уже раз паранойи?.. Или все дело в Денисе? В старом как мир – с кем поведешься от того и наберешься. Вот угораздило же подцепить отвратную привычку к цитированию пословиц от Петра, интересно, а данное дорожное приключение, случаем, не его ли рук дело?
Где-то в деревне залаяла собака. Ее поддержали товарки. Одна разразилась едва ли не воем. Анастасия уперлась ладонями ему в грудь, и Ворон поспешно отстранился.
– Чувствую себя подростком, – призналась она.
– Я как-то забыл уточнить, не посадят ли меня за соблазнение малолетней? – Голос немного сипел, но восстановить дыхание уже удалось.
– Дешевый комплимент. – Она ласково провела по его щеке.
– Зато честный…
«Ты ведь догадался», – повисло в воздухе, но она так и не произнесла.
– Собаки подняли лай, сейчас кто-нибудь обязательно вскочит.
– А у вас деревня и слухи?
– Это у вас, городских, да мимо проезжающих иначе, – произнесла Анастасия и сверкнула глазами.
И снова по позвоночнику пробежал холодок: местные неплохо знали «маасквичей из Полянки». А вот она – нет.
– Хотите покинуть меня, сударыня? – Если да, то он зря себя накрутил, если нет…
– Я действительно не в том возрасте, когда проводят ночи в автомобиле, даже когда он почти летающая тарелка.
Ворон кивнул:
– Я, наверное, тоже.
– Давай так: я пойду, а ты выжди минут пять и иди следом. В конце улицы повернешь направо, третий дом с синей калиткой. Не ошибешься: на нем наличники резные, еще дед вырезал, – предложила она. – Я одна живу, никого не побеспокоишь. Калитку я запирать не стану.
– Идет.
«Ловушка-ловушка-ловушка», – билось в висках.
Она открыла дверь, спрыгнула на асфальт и, не оглядываясь, пошла по тропинке, убегающей от автобусной остановки. Затем – по широкой грунтовке меж заборов.
Ворон не собирался ждать. Стоило ей повернуть за угол, скрывшись из виду, он дотронулся до дверной ручки и…
Часы отсчитывали половину четвертого утра. Дом был тих и, несомненно, пуст. Виски ломило до серебряных точек перед глазами, и лишний раз не хотелось шевелиться…
Он снова вздрогнул. Сердце прыгало в горле, а на периферии зрения мелькали искры.
Что это было? Чужое перехваченное ощущение?..
Ворон с легкостью определил, чье именно!
Циферблат, встроенный в торпеду, действительно показывал половину четвертого. Куда-то исчезли около двух часов, которые он точно не мог потратить на дорогу. Да даже на поцелуи вряд ли сумел бы, хотя как раз в последнем Ворон уверен не был.
– Мистика какая-то, – прошептал он и провел рукой по векам, тряхнул головой, приводя в порядок мысли, схватил телефон.
Денис на звонки не отвечал, и это ровным счетом ничего не значило, но беспокоило.
– Держись, малыш, – сказал Ворон длинным гудкам. – Я еду.
«Хонда» бесшумно тронулась с места и понеслась домой.
Глава 12
Камень и стекло, запах перегноя. Здания вырастали из серого монолита, покрывшего землю. Они давили на плечи, устремлялись ввысь – к далекому бело-серому равнодушному небу. Когда-то здесь яблоку негде было упасть. Даже в самый глухой час кто-нибудь да попадался на пути. Теперь – никого. Если не прислушиваться и не видеть.
Он лишь недавно обрел слух и зрение. До этого мало чем отличался от домов, поменявших одних хозяев на других и даже не обративших на это внимания. Им без разницы, кому служить, и совершенно не важно, кто их создал, возвел столь высоко, что шея затекала смотреть снизу вверх. А может, они попросту не помнили?..
Он и сам не помнил: ни себя, ни тех, кто наверняка был рядом. На месте прошлого серым маревом висела пустота. Она не ранила, но рождала в груди легкую грусть – чувство потери. Впрочем, жалеть ему не о чем.
Еще вчера он был мелкой тварью под ногами. Теперь стал Хозяином: не таким, как остальные, но лиха беда начало. В конце концов, он ведь способный. Ему всегда и все говорили об этом. Все?.. Те, кого больше нет и не будет.
Он зажмурился до разноцветных кругов перед глазами, потом медленно приоткрыл веки. Малейшее колебание жизни отдалось внутри гулкой барабанной дробью, дрожью прошло по коже, завибрировало на кончиках пальцев и в судорожно сжатых кулаках. Он мог видеть ложноножки у старой облупившейся скамейки, призрачные ветви, растущие из ближайшего ствола дерева, пустую оболочку, лишь притворяющуюся разумной, роющуюся в груде мусора за три квартала отсюда…
Ее, пожалуй, не лишне бы подманить. Он ведь Хозяин! Так пусть слушает безмолвный приказ и тащится сюда вместе с обнаруженным ею… чем бы оно ни было.
«Есть хочется», – всплыла в голове, словно чаинки со дна чашки, судорожная мысль. Кто бы ему еще напомнил, что оно такое – эти чаинки.
Другие Хозяева не нуждались ни в пище, ни в питье. Их кормил Свет, обитающий в них, или живые слуги, приходящие из ниоткуда – границы мира, как он называл ее, – и остающиеся навсегда. Он помнил, что граница – это стена, но воочию наблюдать ее пока не решался. Он ведь только-только рождался, и Свет еще не принял его. Вот станет Хозяином окончательно и пойдет хоть к самой границе, хоть в центр мира – на башню, горящую в ночи чем-то алым на самом верху.
«Надо ждать и искать пищу, – подумал он. – Надо выжить: не попасться примитивным и жадным, держаться дальше от разумных, не приближаться к домам выше скал…» Теперь проще – все проще. Ведь у него появился первый слуга.
Желудок скрутило от голода. На краткий миг окружающие предметы потеряли очертания, и к горлу подкатила дурнота. Пришлось снова прикрыть глаза и дать себе кратковременный отдых. Зато оболочка подчинилась и целеустремленно направилась в нужном ему направлении, таща что-то с собой.
«За ней следил минотавр – если не вмешаться, нападет, – понял он. – Впрочем, не страшно. Пусть огромное хищное существо пока слишком сложно устроено для подчинения, но заставить его отступить вполне по силам… если бы еще не тряслись руки и не подгибались ноги».
Нечто странное ворвалось в упорядоченное течение мыслей. Оно выглядело серебряной спиралью с синими звездами, устремленными ввысь. Воздух колыхался вокруг него иссиня-черной вуалью – красиво и притягательно. Притяжению почти невозможно было противиться: хотелось подойти ближе, прикоснуться или хотя бы погреться в отблесках сияния.
Шаг. Другой. Реальность стала четче, наложилась на внутренний взор. Осталось лишь затаить дыхание и разочарованно взирать на того, кого следовало называть слугой: самого обычного с виду, разве что высокого и худого. Впрочем, такими были все слуги, иначе их никто не приманивал бы, не захватывал и не делал счастливыми за мизерную помощь, которая вряд ли в тягость большим существам.
Этот слуга мало чем отличался бы от оболочки или остальных, похожих на него, если б не эта спираль. У оболочек, при взгляде на них под правильным углом, внутри было пусто. Они отличались от стекла и камня только тем, что умели ходить. Обычные слуги устроены сложнее. Внутри них присутствовала целая смесь самых разных красок: ничего определенного, сотни тысяч оттенков. Для приманивания нужно лишь выбрать нить света, потянуть, пока не окрепнет, не затопит все нутро. Если удастся, слуга пойдет за тобой и, если понадобится, пожертвует существованием. Однако как подступить к тому, у кого внутри темный вихрь?
«Где моя еда?..» Он задохнулся от этой мысли, словно получил сильный удар в область живота. Прошло невероятно много мгновений, пока удалось сосредоточиться.
Оболочка шла, торопилась, наверное, умей она дышать, то пыхтела бы от рвения. Минотавр убрался. Путь свободен, а живая радуга над пещерой вряд ли способна причинить вред. Оболочки могут беспрепятственно проходить там, куда заказан путь даже Хозяевам.
От подобных мыслей стало легче, даже слабость ушла. Рождаться всегда тяжело: все, прошедшие через это, подтвердят. Наверное, если бы он отказался есть вообще и не пил чистую воду, нашедшуюся в одном из подвалов, уставленных едой, к которой более нельзя прикасаться, Свет давно принял его.
Слуга считал, будто, затаившись в небольшой пещерке, способен хоть кого-нибудь обмануть, – смешной. К нему уже подбирался тараканище – с одной стороны, и леший – с другой. Пожалуй, их удалось бы отозвать, если бы он захотел. Однако было гораздо любопытнее, чем окончится охота. Чем сильнее Хозяин, тем сообразительнее должен быть слуга. Слабаки не нужны никому.