А что там надо думать, я договорить не успел. Потому что прямо из-за густой гривки ивового куста в нашу сторону полетела большая искра синего света с отдельными красноватыми лучиками. Двигалась она плавно, крутясь и покачиваясь в воздухе, как летают по августу пушистые семянки бодяка над запущенными полями. И вон еще одна искорка летит над горкой щебня, точнее, не искра уже, а крошечный шарик бледного сияния, еще, и еще, и все больше их, даже видно, как отдельные светочи сами загораются в воздухе или катятся по земле, играя всеми цветами радуги. А в небе уже редкая светлая метель огоньков, и некоторые, соприкасаясь, кружились отдельными парами или целыми хороводами.
Восхищенно выдохнула Хип, когда между нами пролетел крупный, с вишню, пушистый шарик оранжевого света, и еще один, бледно-фиолетовый, с ярким искрящимся центром, бесшумно стукнулся в обшивку, отскочил и поплыл дальше. И если раньше я от таких дел залез бы в вездеход и задраил люк, Зона все-таки, а не вечерний парк с иллюминацией, то сейчас и мысли такой не возникло. Взявшись за руки, мы смотрели и смотрели за потоками огней, которые при этом почти не освещали ночную темноту, но пейзаж из бархатисто-черного стал темно-серым, с отдельными тусклыми бликами. Где-то за леском в ночи ярко полыхнуло синим светом, и разошелся по небу несильный, ворчливый гром – не иначе, сработал где-то на открытом месте «статик» или же приближалась первая в этом году гроза. И с этим ударом, как с сигналом, начали тускнеть, гаснуть, схлопываться с едва различимым треском сухой веточки разноцветные огоньки. Один из них мягко прокатился по выставленной ладони, потерял цвет, насыщенность и пропал язычком перламутрового тумана. И опять густая темнота, и небо с обычными звездами, и тишина. И что это сейчас было, даже ума не приложу.
Говорить не хотелось, и мы долго сидели вдвоем на крыше машины, опустив в люк ноги, и Хип положила свою «Кару» на колени, а голову – мне на плечо.
– Это стоит запомнить, да. – Она прижалась ко мне, а затем тихо скользнула в люк, чтобы смотреть за мониторами ночных камер. А я остался наверху, хоть, конечно, делать этого и не следовало, мало ли, Прилив внезапный или еще какая дрянь. Но воздух, необычно теплый для ночи, и особенная тишина здешних мест словно не отпускали, и я сидел до рассвета, время от времени исследуя в оптику «Хеклера» окрестности, а внизу дежурила Хип, иногда передавая мне очередную пластиковую чашу с кофе. Рассвет наступал почти незаметно, как-то нехотя, и к утру заметно похолодало.
– Как прошла ночь? – Из первого вездехода выбрался Проф, потянулся. – Без приключений?
– Кое-чего было, профессор. – Я слез с крыши, размял затекшие плечи. – Огни ночью летали разноцветные, никогда такого не видел.
– И вы, разумеется, не полезли в вездеход, а смотрели их снаружи? – поинтересовался Проф, без особой, впрочем, обеспокоенности. – Я не узнаю вас, сталкер. Это все же очень легкомысленно. Не стоило наблюдать неизвестное вам явление, не озаботившись защитой.
А ведь прав ученый. Именно что прав на все сто. Дал ты маху, сталкер, недопустимо вот так, без защиты сидеть и огнями любоваться. И почему я остался на крыше, да еще и Хип не согнал, решительно не понимаю. Удивительно, но даже мысли такой не возникло, и руку к люмену этому протянул, прямо как новичок зеленый, наивный. Он-то, фонарик этот летучий, туманом расплылся, а ведь теоретически мог тебе и руку твою дурную из сустава выдернуть. Но – ни мороза промеж лопаток, ни запоздалого страха, один только рассудок сам на себя ругается, и то как-то неискренне, без энтузиазма. Вроде так положено ему по должности. И странное какое-то понимание, неясное, но четкое знание: безвредные они, огоньки эти. Просто знаю, и все. Но спросить все равно спрошу.
– Это было опасно, Проф?
– Ну… нет, должен признать. Это так называемые люмены, часто возникающие во время сильных электромагнитных возмущений в Зоне. Их природа непонятна до сих пор, но никаких вредных для здоровья последствий встречи с ними не зафиксировано.
– Я так и думал, – улыбнулся я.
– Только не говорите мне, что вы это знали или, там, интуиция подсказала, – так же с улыбкой ответил профессор. – Теперь понимаете, почему некоторых измененных сталкеров мы стараемся не допускать к полевой работе? Они слишком доверяют Зоне, друг мой. А этого делать ни в коем случае нельзя. Хотя, признаю, вы не ошиблись ни ночью, ни во время предыдущего маршрута, вычислив несколько аномалий.
– Дело не в доверии, Проф. Проблема некоторых опытных бродяг в другом. Плохо, когда человек решил, что он Зону уже знает, и особенно нехорошо, когда об этом заявляет. Как только он в этом себя убедил, вот тогда-то и не жилец он больше. Интуиция, инстинкт в этом плане надежнее. Не панацея, конечно, и с этим сталкеры мрут, но все-таки надежнее, чем прямое знание.
– А как в случае ученых? – Профессор явно заинтересовался разговором. – Вы действительно считаете, что Зону нельзя узнать, изучить? Неужели человеческая мысль не способна проникнуть в местные тайны и разобрать их, как она уже много раз делала с тысячами других тайн? Вы, уважаемый, я смотрю, не сильно верите в авторитет науки.
– Нет, Проф, науку я уважаю и сам на Институт не просто так работаю, – не согласился я. – Но наука никогда не поймет сущность Зоны, и вот в это я уже верю. Скажите, Проф, как биолог. Все ли мы знаем о своем собственном разуме? И если вдруг знаем, в чем я сильно сомневаюсь, то почему не создан такой же искусственный полноценный интеллект, как у нас с вами? Ведь знаем же, нет?
– М-да, Лунь… хороший вы подняли вопрос. – Проф поправил очки и вздохнул. – Но ведь существуют психология, психиатрия, психоанализ, хотя об этом спорят. Довольно неплохо изучен мозг. Но если брать глобально, то да. Разум еще не поддается ни полному изучению, ни уж тем более конструированию.
– Ну, так и НИИАЗ изучил физику многих аномалий, нашел прикладное значение артефактов, простите, анобов, имеет несколько весомых, солидных теорий относительно Зоны. Но если брать глобально, как вы говорите, то…
Профессор кивнул:
– То. Так и есть, уважаемый.
Я подобрал рисунок, передал Зотову.
– Было бы неплохо, чтобы психология, ну, в крайнем случае психиатрия, объяснила бы вот такой момент, профессор.
– А что это? – Проф внимательно осмотрел картонку. – Детский рисунок, надо полагать?
– Это урочище «Совхоз-7», квадрат Н-11, как я думаю, – сказал я негромко и передал Профу ПМК Бонда с открытой фотографией.
– Действительно, это определенно оно, хотя пейзаж здорово хромает. Где же вы это нашли?
– Нарисовал, Проф. А что рисунок не очень, так у меня до сегодняшней ночи и опыта не было. Во сне еще ни разу не пробовал.
– То есть… вы хотите сказать… – профессор выглядел одновременно и удивленным, и встревоженным, – вы это нарисовали, пока спали?
– Натурально так. Спросите Хип, она мне и рассказала.
– И до этого ни разу не видели этой съемки?
– Не видел. Нашли уже потом, сравнивая рисунок и данные беспилотников.
– Знаете что, Лунь? – Зотов выглядел очень серьезным. – Нам обязательно нужно побывать в этом урочище. Непременно нужно побывать!
– Спасибо, Проф. Я уж думал, вы не предложите.
– Это не совсем по пути. – Зотов вывел на ПМК карту, подумал. – Но… но с урочища ПГТ-1 на северо-запад можно доехать, заодно и проверить жизненные формы. Но, Лунь, хочу предупредить… в районе «Совхоза» и на северо-западе ПГТ встречаются, скажем, некоторые образцы, способные создать очень тягостное впечатление на неподготовленных людей. Я не вас, Лунь, имею в виду, а нашего молодого солдата.
– И что за образцы?
– У них пока нет научного определения, мы еще не пришли к соглашению. Но неофициально, чтобы хоть как-то их обозвать, мы приняли термин «эксгуматы». Кладбища восточнее больших каналов, как правило, неактивны, но южнее и западнее, увы, это явление встречается повсеместно. Более половины срабатываний фотоловушек за большими каналами, скажем, связано с этими существами, и поэтому разбор снимков и видео мы делаем ограниченным коллективом. Одной пожилой сотруднице когда-то стало плохо с сердцем при просмотре.
– Значит, здесь это тоже есть…
– Это есть во всех Зонах без исключения, Лунь, – тихо произнес профессор. – Все они почему-то неравнодушны к человеческим останкам и к земляным могилам в особенности. Поэтому хоронить как в самой Зоне, так и в прилегающих к ней землях настоятельно не рекомендуется.
– Как утром со связью, профессор? – спросил я.
– Дальняя не работает по-прежнему во всех диапазонах, ближняя с сильнейшими помехами. Боюсь, все настолько плохо с радиоуправлением второго вездехода, что нам сегодня придется немного постоять, пока товарищ Бондарев не смонтирует управление по кабелям. Если по радио вести, то, уверяю вас, аварии не миновать.
– Ну, лады. – Я быстро глянул на экран ПМК, чтобы узнать время. Без трех минут шесть, значит, лейтенанту спать еще час. Проверил гарнитуру, вызвав Хип. Та услышала, но связь и впрямь была отвратительной – в наушнике шумел настоящий прибой из шелеста и свистов, но слова разобрать было можно.
– Стажер, давай вон туда, на тот холмик, и последи за пейзажем. Там вид хороший открывается. Я буду слева, в кустах, во-он там. Держи связь, хоть она сегодня и паршивая.
Девушка кивнула, поудобнее перехватила Кару и ушла на «пост». А я устроился на другом глинистом холмике под густым навесом из частых кустов бузины, уже покрывшейся молодой листвой. Хакер удобно встал на легкие сошки, щелкнули крышки оптики, и пейзаж сразу приблизился, стал детальнее, в поле зрения качались травинки, на дальних холмиках засеребрилась на паутине утренняя роса. «Покров-2» хоть и был костюмом, в сущности, никчемным, но преимущество относительно простой «камуфляги» имел – сквозь многослойную плотную ткань на груди и локтях не пробивались мелкие камешки и твердые неровности грунта. Часок можно и посидеть в дозоре, пока Бонд не проснется и не поколдует с вездеходами. Позиция вполне себе неплохая. И меня не видно, и давно заброшенное, но так и не заросшее поле почти все как на ладони, не считая рощиц ольхи и березняка да длинной гривы краснотала у дальнего, мелкого канала.