о, кто бы мог подумать. Диджей с веснушками – на юге они чуть заметнее стали. А вот слегка бронзовый загар Зоны так и не сошел, разве что изменился немного. Как и у меня, в общем. Посижу чуток, подышу морским воздухом, пока бутылка не кончится, да и пойду ужин сочинять. Нравится Хип лаваш с чили и нарубленным жареным мясом под безалкогольный «Мохито» – ну, значит, так тому и быть. С работы добытчица возвращается, не то что я, бездельник. Ну а пока время еще есть, надо попробовать…
«Пенка…»
Закрыть глаза, очистить голову от мыслей, совсем, до гулкой, пустой тишины, до темных облаков под веками. И в тишине, в самой глубине сознания, тоненькой серебряной стрункой – единственной мыслью в глухом теплом молчании – зов…
«Пенка!..»
Тишина. Чувствую, знаю, хоть и нет зрительного мыслеобраза, – живая она. Но тишина, тишина, опять ни одного знака от Пенки, ни одного слова. Не отвечает. Ну, еще раз. Сильнее. Ярче. Дальше…
«ПЕНКА!..»
Есть. Из клубящейся черноты закрытых век бледным призраком выступил лик – белая, как свежая известь, и гладкая, как фарфор, кожа. Огромной, черной бездной левый глаз и правый – раскосый, смешливый, и лицо совсем как у человека, только нос и рот маленькие, изящные даже. Оскалилась – улыбка хищная, зубастая, – узнала, значит, радуется так. Волосы отросли сильно, не подстригает уже, как раньше, и под пепельной волной теперь не видно лобных бугров псионика. И дрожит, дергается рябью изображение – ага, вон и травка речная мелькнула, – в воду, значит, Пенка смотрится, так и «транслирует». Но молчит. Давно молчит. Неужели все слова забыла, неужели уходит в свою собственную природу, на которой никак не приживется человеческий росток? Жаль, если так… хотя внешне не изменилась совсем. Все та же.
«Пенка, поговори со мной, не теряйся».
И опять веселый оскал, смешной прищур синего правого глаза. Сморщила нос, мотнула гривой волос, снова зубы, и ухнуло вправо изображение, смазалось клубками, исчезло. Все та же тишина. Молчит. И чувствую мягкий разрыв связи, уходит Пенка, не хочет говорить. Или, что намного хуже, уже не может.
Вздохнув и поболтав на свету остатки сухого испанского, я не стал доливать их в стакан, а принял прямо так, методом «горниста». Эх, Пеночка… псионик ты наш, дитя Зоны. Дичаешь без живого общения, отдаляешься. И проблема не в сотнях километров до тех земель, где ты охотишься и отдыхаешь, нет – мысль, правильно собранная и отправленная, долетит. Раньше-то мы нормально общались, сама сколько раз меня звала, бывало, сутками на связи. Ведь это ты меня научила там, в Зоне, и когда с того света вытаскивала, и потом, когда берегла нас на гранях мира. А теперь или вообще не дозовешься, или вот так. Забирает тебя Зона у нас, ревнует, видно. Не хочется даже думать, что однажды ты меня просто не услышишь.
А пока пяток говяжьих стейков на большую сковороду, и прожарить как надо, крепко, с корочкой, но не в подошву – нет, никак не приучу я себя к правильной готовке этого блюда. Представив укоризненный взгляд Яковлева – «что ж ты с мясом творишь, ирод?!», – я усмехнулся и добавил жара: что поделать, если любим мы «неправильный» стейк. Порубил в отдельную посудину маленький кочан китайской капусты и занялся острым соусом. Да, не полезно. Да, не бывать мне шефом какого-нибудь «стейкхауса», но горячий, обжаренный до хруста лавашный «конверт» с нарезанным в соломку плотным мясом, домашним соусом, овощами и свежим халапеньо тонкими колечками – именно то, что любит Хип после трудного денька. Да и я, чего греха таить, разделял подобную любовь к странной пище. Семейный рецепт теперь, да.
Входная дверь стукнула, когда я уже заворачивал последний «конверт». Ну, удачно пришла, как раз к горячему.
– Привет, Лунь!
– Здравствуйте, товарищ диджей. Картошка готова. Садитесь жрать, пожалуйста.
Хип. Не, совершенно не меняется девчонка, хоть и за двадцать уже, а все та же, как и Пенка.
– Совсем не растешь, стажер. Кушаешь плохо. Тощая, однако, – сказал я как можно печальнее и, подпустив холодной критики во взгляд, осмотрел девушку с ног до головы. – Никуда не годится. Скоро от своих радиоволн качаться начнешь.
– Это я-то плохо кушаю? – И смех, и веснушки на носике, светло-русая, чуть высветленная крымским солнцем коса. – Смеешься?
И тут же прыжок, захват за шею, уверенный такой, повисла на плечах. Да, тоненькая, но сила вполне ощутимая у стажера имеется. В форме, скажем так. Перехватив Хип, как чемодан, под мышку, понес на кухню.
– Как день прошел, диджей?
– Да нормально. Жаль, попсы много стало, и ведь надо продвигать. Сделали черт-те знает что из хорошего радио. Тоже мне рокеры липовые. Я с ними ругаться буду. – Девушка попыталась вывернуться, легонько куснула за ухо, но я держал крепко. – Эй, сталкер… так и будешь меня, как кота, таскать? Ну что за дела такие?
– Дела житейские. А ругаться не надо. Просто гни свою линию, это твоя собственная передача. По ходу, народ ее в основном и слушает из всего репертуара.
– Если ты слушаешь, то это не значит, что все. Я ведь им хорошую, правильную музыку ставить пытаюсь, чтобы думали. А мне сегодня главный и говорит, что рейтинг, конечно, у тебя очень гут, но надо и тунц-тунц тоже хоть изредка врубать, люди требуют. О… их ли я вижу?
– Шаверма фирменная «Паленый сталкер», прошу любить и жаловать.
– Лу-унь!.. Спасибо! Вот веришь, так именно этого хотелось, пока домой ехала!.. Да поставь же ты меня на пол уже…
– Минералка только не охладилась еще, но это быстро.
– Да ну, брось, какая минералка… там у меня в багажнике местное красное, Надька с отдела рекламы принесла.
– Крымское?
– Да не морщись ты… да, крымское. Но не такое, как в магазе. У Надьки дед с советских еще времен сам делает, мастер. Щас приволоку. Попробуешь – офигеешь.
Да. Действительно, мастер. Рубиновая жидкость приятно согрела рот мягкой терпкостью, вино оказалось не приторное, без «тряпки», запах чистый и как будто даже с ноткой чернослива – надо же, действительно класс. Молодчина дед Надьки. Порадовал.
– Познакомишь?
– С Надькой? – Хип усмехнулась, ткнула кулачком в бок.
– Не. Мне бы на деда ее выйти, я бы заказал в наш маленький погребок этой амброзии. Шикарно. Не ожидал.
– А я о чем? Хорошо, попробую договориться. А под «Паленого сталкера» эта штука в самый раз зайдет.
Я не нашел, что возразить. Хип же проворно достала две свечки, бокалы, щелкнула выключателем, и кухня погрузилась в мягкий трепещущий полумрак.
– Что с Пенкой? – спросила она тихо и серьезно. – Не звал сегодня?
– Звал. Все то же. Только контакт еще быстрее порвался, чем позавчера.
– Речь?
– Вообще никак, совсем. Меня еще узнает, это видно, но не знаю, надолго ли.
– Нам в Зону надо, Лунь. Найти ее, поговорить вживую. Это поможет, я знаю.
– Яковлеву это скажи. Все, стажер, вцепились в нас крепко. Я уже несколько раз писал заявления на сопровождение, но служба безопасности аж на дыбы встает. Не нравлюсь я им конкретно, да и Яковлев никогда не позволит. Только удаленка.
– Это из-за того, что…
– Да. – Я прикоснулся к голове, где уже много лет не было ни одного темного волоса. Все, что на скальпе, давным-давно белое, аж в синеву, разве что брови да щетина нормальные, все еще «цветные». – Видишь ли, и по стажу, и по всем признакам я «измененный». Ну, не докажу я научникам, что в остальном вполне нормальный сталкер. Таким, как я, доступ в Зону закрыт навсегда. И с таких, как я, НИИАЗ теперь не слезет до самой смерти – им все надо. И инструктажи, и книги, и воспоминания до последней запятой. Спасибо, что хоть «лечащий ученый» именно Айболит, а не какой-нибудь кусок кабинетного профессора.
– Знаю. Измененные уходят в Зону и часто не возвращаются. Это синдром, – тихо проговорила Хип. – Я ведь тоже из них, Лунь, это еще Айболит говорил. Не так сильно, как ты, но тоже. Получается, и меня не пустят. Да и ты одну не отправишь, знаю я тебя.
И смотрит. Туда, на север, смотрит Хип, словно сквозь стенку дома. Улыбается молча, и знаю я сейчас, какие у нее глаза, хоть при свечах и не видно. Замечал я этот взгляд. Возится с грядкой, или розы подрезает у терраски, или книжку читает в беседке – но вдруг замрет. Выпрямится. И долго-долго смотрит на север, по-особенному так смотрит. И не тоска, не горе в этом взгляде, нет, а словно жажда или притяжение какое-то. В немногих осколках памяти вот так же в детстве, после сказки, мы смотрели на далекую полоску леса, где, как нам рассказывали взрослые, водятся привидения и настоящие, но добрые лешие и говорящие звери. И жутко, и сладко, и тянет туда, замирает взгляд, силясь рассмотреть волшебство в дрожащей зеленой линии у горизонта. Вот и Хип сейчас туда смотрит очень похоже. На север. Но никогда не говорит зачем, да я и не спрашиваю. Потому как она замечает и мои взгляды. Такие же, что там говорить…
– Слушай, Хип… а может, она и не хочет с нами, людьми, общаться? Может, там без нас в тысячу раз лучше? Зачем ей, в сущности, общение с человеком? Выглядит счастливой, серьезно, и ей не нужно вот это вот все.
– Я об этом тоже думала, сталкер, – кивнула девушка, невесело улыбнулась. – Люди, знаешь, не подарок для существ Зоны. Они и для других людей часто не подарок совсем.
– Попробую спросить в следующий раз. Завтра к вечеру. Но… не хотелось бы разбегаться. Привязался я к ней.
– И я, Лунь. У меня даже чуть получалось раньше с ней говорить, знаешь. Она меня тоже научила немного. Сейчас совсем не слышит, вообще. Хорошо, что ты еще можешь… дозвониться. Кстати, ты сегодня опять к морю ходил?
– Да, было дело.
– И телефон, конечно, не взял. А мне, между прочим, Проф звонил, тот, который Зотов. Говорил, что ты трубку не берешь. Приедет на днях на плановый осмотр. Может, даже завтра – он в Севастополе был, на конференции.
– Отлично. Приятный дед. Надо бы его задержать хотя бы на пару деньков. Вода у нас из скважины отличная, осталось только чаю хорошего достать, как он любит. Только смотри, при нем про Айболита не вспоминай – «зонные» имена не у всех ученых в чести, как бы не обиделся. Так что профессор Зотов, Игорь Андреевич. На крайний случай Проф, как мы его в первый раз звали.