– Идеалист ты, бродяга. – Я взглянул на загоревшиеся глаза Сиониста. – А еще про нас что-то говорил. Фиговая та свобода, к которой принуждают, друг мой. И грош цена доброте, выбитой из-под палки. Человек не меняется, и если исчезнут Зоны, то все у нас по-старому начнется, на тех же дрожжах.
– Я реалист, Лунь. Теперь у меня по крайней мере надежда появилась, для которой уже видны основания. Я в другом мире родился, сталкер, в котором дети когда-то хотели стать учеными и космонавтами. Не все было гладко и хорошо в том мире, но там жила идея, и многие люди верили не в бабки, а в справедливость, добро и красоту. И только попробуй сказать мне, что это было плохо. Вот и надо это вернуть. Люди способны меняться, сталкер, если по-настоящему этого захотят, – весь вопрос в желании. Желает быть скотом, зверем – останется зверем. Хочет стать человеком – станет. Поэтому пусть Зоны еще побудут в качестве воспитателя.
– Не думаю, что ты прав, дружище.
– А я все-таки думаю, что прав, – усмехнулся Сионист. – Человек не меняется, как ты говоришь. Но ведь это же ты при мне бандита того рыжего из Зоны выводил, разве нет?
Так как я не нашелся с ответом, то Сионист просто хлопнул меня по плечу, еще раз улыбнулся и, поправив на плече ремень автомата, пошел к своему дому, куда как раз подъехал небольшой грузовичок и выгружались на землю маленькие картонные коробки.
А мы с Хип направились в «ТрактирЪ» к ужину, откуда уже на весь поселок пахло горячим гуляшом и свежевыпеченным хлебом. Время в компании Кири Бороды, оказавшегося очень веселым, душевным мужиком, пролетело незаметно. Ближе к полуночи Киря, отлучившись, вскоре принес нам заново собранные, «улучшенные» SCAR-L Хип и моего Хакера. Борода уверил, что все прошло в лучшем виде и теперь можно не беспокоиться относительно износа оружия в самых нагруженных местах, а все остальное, если что, он легко поправит. Я, в свою очередь, опять пообещал притащить ему подходящие артефакты, буде таковые найдутся в Зоне, и мы вышли из заведения. В голове легко шумело от усталости и малой толики, разделенной во время застольной беседы, где-то за поселком громко, с надрывом квакали лягушки, а в роще за гофрированным забором соловей вывел первую, яркую трель. Воздух был теплым, сухим, на небе высыпали редкие звезды, и мы решили немного погулять по тихим улочкам, где у потрескивающих костров стояли и сидели люди. Слышалась неясная речь, где-то тихо играла гитара, под которую, тоже негромко, несколько голосов запели смутно знакомый мотив. Хип поймала пролетающего мимо майского жука, посадила мне на рукав, хихикнула.
Домой к нам уже провели электричество – в пристройке возле прихожей был установлен институтский блок с «трещоткой», поэтому в ванной работал не только свет, но даже бойлер. В просторной душевой кабинке мы без проблем уместились вдвоем и смыли накопившуюся за день пыль, грязь и усталость. Проф уже спал в своей комнате, закрыв дверь. Я, обняв мокрую после душа Хип, не позволил ей одеться и на руках отнес к двум спальным мешкам, расстеленным на низкой, массивной кровати.
Я проснулся на заре от легкой прохлады в комнате и птичьего многоголосья, легко залетавшего через открытое широкое окно, забранное сеткой. На траву легла обильная роса, и ботинки «Кольчуги» скоро тускло заблестели на утреннем солнце. Вчерашние костры покрылись пластами золы серовато-белого цвета, и такими же серыми, легкими были отдельные дымки, тонкими нитками поднимающиеся от спящих под хрупким одеялом углей. Почти весь лагерь еще спал, только часовые на вышках у входа и пулеметных гнезд легкими кивками поприветствовали меня, идущего по поселку. А слева и справа вдоль улицы, на вытащенных ветхих диванах, иногда просто досках дремали те, кто решил переночевать под открытым небом, закутавшись в куртки и плащи. Из-за ограды «Сибири» вдруг сильно и остро пахнуло свежим кофе, но я прошел мимо, разминая затекшие плечи и руки. За утренним птичьим пересвистом и трелями послышался слабый звук автомобильного мотора, затем громко звякнул массивный запор на кованых воротах. В «Лазурный» заехали две старые «девятки», из которых вышли два сталкера в сопровождении пяти явных «ботаников» в желтовато-серых, немного мешковатых «Покровах» второй серии. Ученые сначала удивленно озирались, а затем, следуя за одним из сталкеров, прошли к костру и рядком уселись на невысокую длинную лавку. Вид у них был потерянный – только самый старший из них, невысокий, совершенно седой старик, что-то быстро и сердито говорил, иногда взмахивая забинтованной ладонью. Двое других ученых, помоложе, только кивали головами и вздыхали, и один из них при этом что-то механически чертил в пыли обгорелой палочкой. Были в составе экспедиции и женщины – одна из них, примерно лет сорока пяти, довольно высокая, плотная, с крупным волевым лицом, обняла за плечи вторую, совсем молодую девчонку, лет девятнадцати на вид, глазастую, с острым веснушчатым лицом и большими очками на вздернутом носу. И той, по всему видать, было очень нелегко: я заметил признаки начинающегося «поцелуя Зоны» – психологического шока от первого выхода за Периметр. Дело, вероятно, шло к истерике. Делать этого, конечно, не следовало, но я все-таки, нащупав в кармане «Кольчуги» верную стальную фляжку, пошел к костру.
– Доброго здравия, наука.
– Здравствуйте, молодой человек. – Пожилой ученый быстро встал и пожал мне руку.
– Смотрю, не самая удачная экспедиция получилась, профессор?
– Это еще очень, очень мягко сказано, молодой человек. Простите?..
– Сталкер Седой.
– Профессор Демирчян Александр Хачатурович, физик, очень приятно. Это моя команда – старшие научные Лариса Анатольевна Пескова, Виктор Викторович Беляев и Маша Тихонина. Точнее, извините, конечно же, Мария Евгеньевна. И биолог Генрих Оттович Менцель.
– Обмен опытом, надо полагать? – Я присел рядом с Машей, которую заметно трясло.
– Нет, нет… Не иностранец. Иностранцев Яковлев временно не выпускает в Зону. Немец, наш, поволжский.
Менцель, высокий, рыжеватый, с бледным лицом, привстал и крепко пожал мне руку.
– Аномальные объекты с выраженной электромагнитной активностью. Вопросы генерации, виды и строение. Монография, две тысячи пятнадцатый год, второй отдел НИИАЗ, ЦАЯ, – сказал я с улыбкой.
– Однако… – Профессор быстро взглянул поверх очков, тоже улыбнулся. – Да, совершенно верно. Неужели?.. Действительно читали?
– Весьма интересная вещь, Александр Хачатурович. – Я кивнул, нисколько не покривив душой. – В нашем деле необходимо, скажем так, держать руку на пульсе исследований. По моему опыту, такие знания весьма полезны на практике.
– О… весьма, весьма польщен, сталкер. Честное слово, никак не мог ожидать интерес от…
– От нашего контингента? – Я усмехнулся, видя, как смутился профессор. – Он-то, этот самый контингент, как раз читает одним из первых, факт.
– Как неожиданно… так бы мои студенты готовились, как это демонстрируете вы, уважаемый Седой. Но я, право, где-то вас уже видел…
– Не исключено. Я много лет сотрудничаю с НИИ, инструктор и проводник… потому и подошел к вам. Профессор, у вашего ассистента Маши шок, ей надо помочь, иначе потом случится тяжелый срыв. Она в Зоне впервые, как я понял.
– Совершенно верно. – Демирчян отвлекся от ненужной темы. – Действительно, так. Третий час не можем успокоить… до рассвета сидели на крыше киоска печати, видите ли. В подъезде соседнего дома находились… – Профессор наклонился и проговорил совсем тихо, чтобы слышал только я: – …матрицы, но, к счастью, не по трупу, а по тэта-отражению. Совсем маленькие, около метра, нестабильные темпоральные слепки. Видимо, прямиком из соседней школы. Бегали вокруг киоска до утра и с восходом солнца ушли. Маша этого зрелища не вынесла, как видите.
– Вижу. А теперь немного подождите, профессор. Позвольте мне.
И я, не дожидаясь согласия, осторожно взял тонкие, холодные Машины ладошки в руки и начал их согревать.
– Мария Евгеньевна, – негромко и неторопливо сказал я, глядя в застывшие глаза за стеклами очков. – Мария Евгеньевна, вы слышите меня?
Девушка коротко, нервно кивнула и закусила губу.
– Хорошо. А у нас тут поют птицы, прямо с утра. Слышите, как хорошо? Послушайте, какие замечательные у них сегодня голоса… слушайте и дышите вместе со мной, чувствуйте, как согреваются руки. Глубоко вдохнули… хорошо… теперь выдох. Еще раз…
– То… тошнит… – срывающимся шепотом выдохнула девушка, и из сухих до этого, страшно округлившихся глаз вдруг градом брызнули слезы.
– Не надо, Машенька, не надо… – начала было деловым, строгим тоном говорить Лариса Анатольевна, но я пресек это быстрым взглядом, который был понят правильно.
– Это бывает, Маша, ничего страшного. Дыши и думай только о дыхании, поняла? Птицы и дыхание. Ты знаешь, что это зяблик свистит? Слышишь, как красиво поет? Во-от, молодец, умница, Маша. У нас здесь хорошо, тихо. Тепло, солнце светит, вокруг только друзья и все хорошо. И скоро будет вкусный, крепкий, сладкий кофе. Будешь кофе?
– Н-н… не л-люблю сладк-кий… – Девушка старательно дышала, но все-таки сумела сказать сквозь спазмы короткого рыдания.
– Профессор, она заговорила, – удивленно ахнула Лариса. – Надо же…
– Так, Маша, хорошо, молодец… дыши глубоко, еще вдох… будет тебе кофе без сахара, договорились. Профессор, как у вас в отделе со спиртным?
– Не приветствуется, но изредка бывает, – лаконично ответил Демирчян.
– Это хорошо. Маша, у меня есть хорошее лекарство от тошноты. Честное слово. Но оно горькое и жжется. Нужно сделать один, но большой глоток, поняла?
Девушка снова нервно кивнула.
Я отвинтил крышечку с фляжки. Спиртовая «сталкерская» настойка-биттер на специально отобранных травах, темная, горькая, с пряно-острым ароматом, самодельный бальзам Зоны по рецепту погибшего Барина. У меня, конечно, не настолько здорово она получалась, но рецепт «битума» я сохранил не пьянства ради, а здоровья для. Трудно иногда бывает в Зоне без пар