— Для всех остальных — хочешь, — заверил Камаз. — Ты же сам сюда пришел. Все это видели.
— Да, ты ловко провернул, — заметил Борланд. — Теперь вся «Вертикаль» увидит, что я бегу каждый раз, как ты меня зовешь.
— Любопытное отношение к жизни. Очень странно, что у тебя до сих пор нет репутации шавки, прыгающий через обруч.
— Может, никто просто еще не подобрал приманку?
— Вот это может быть, — согласился Камаз. — Я могу купить твою преданность?
— Только мое время. И чем дальше, тем оно дороже.
— Тогда можешь считать себя очень богатым. Время — это то, чего у тебя здесь будет навалом. Я советую распорядиться им мудро.
— Например?
— Не валяться на больничном. Именно это тебя ждет, если ты продолжишь цепляться к «семигранникам».
Камаз успел дойти неторопливым шагом до конца балкона. Борланд двигался рядом, стараясь не производить впечатления телохранителя. Развернувшись, авторитет направился в противоположную сторону. Было видно, что он в этом месте успел навернуть не одну тысячу кругов.
— А что плохого в том, чтобы валяться на больничном? — спросил Борланд. — При царе русские солдаты служили двадцать пять лет. По статистике, семь с половиной лет из этого срока они проводили, поправляясь от ран и болезней.
Лицо авторитета тронула маска заинтересованности.
— Что ты знаешь про медицинский отсек? — спросил он.
— Ни разу там не был.
— Конечно, не был, ведь ты все еще здесь. Наверное, тебе это неизвестно, но из медблока нет пути назад. Если кто-то на «Вертикали» получает серьезные проблемы со здоровьем, то его лечат здесь, а затем отправляют в одну из тюрем Владивостока.
— Я этого не знал.
— Так вот, давай сразу разберемся. Если ты продолжишь попытки попасть к «семигранникам», это закончится для тебя медицинским блоком.
— И я попаду во Владивосток.
— Не будь несмышленышем. Не доберешься ты до Владивостока.
— Да я все понимаю.
— Прекрати пытаться попасть к «семигранникам», повторяю. Забудь про эти каюты, иначе они станут твоей могилой.
— У меня есть шанс не попасть в медицинский блок. Может быть, я найду способ разобраться с тем орангутангом у входа.
— Ты про Сергея? Забудь. Просто выбрось из головы и поставь мозги на предохранитель.
— Так у этой туши есть имя?
— Прояви немного уважения. Это Сергей, известный в узких кругах капитан. Отбывал политический срок в адовых условиях. Но он выжил, впоследствии был амнистирован и частично восстановлен в звании в обмен на службу в Зоне.
— Какая красивая история. Я проникся.
— Ты не знаешь, что такое жизнь за решеткой.
— Ты, заключенный, говоришь мне, заключенному, каково жить за решеткой?
Камаз посмотрел на Борланда, словно раздумывая, стоит ли озвучивать свою следующую мысль.
— Знаешь, почему меня здесь уважают? — спросил он.
— Думаю, у тебя есть выходы на охрану.
— Это да. Но откуда они у меня? Тебе не говорили?
— Нет.
— Я единственный из всего здешнего народа, который ранее сидел на верхнем уровне «Вертикали».
— В смысле?
— В прямом. Много лет назад я сидел за решеткой в Орловском централе. Том самом, под которым мы сейчас находимся.
— Внушает, — признался Борланд. — Может, это судьба.
— Начальникам был нужен кто-то, присматривающий здесь за порядком. Решили выбрать меня. Представь, что все мы прячемся в тоннелях метро от ядерной зимы. Представь, насколько будет ценен человек, работавший ранее машинистом метровагона. Вот потому меня и уважают.
— Признаться, я не вижу связи, — сказал Борланд. — Но пусть это тебя не расстраивает. Я не буду оспаривать твою власть. Я дал тебе чипсы — значит признал твое положение.
— Хорошо. Тогда отнесись с уважением к моим советам. Не ищи друзей среди «семигранников». Я верю, что среди них у тебя там были друзья. Это все было в прошлом. Оставь прошлое, переступи, плюнь и разотри. Тебя военсталы не примут, а честные сталкеры отвернутся. Ты станешь изгоем. Дальше будет просто — слово, дело, провокация, медблок, яма два на полтора метра. Приказ о переводе передадут во Владивосток, и эту бумажку все равно никто никогда не увидит. Ты этого хочешь?
— Как тогда быть?
— Просто никого не трогай, — посоветовал Камаз. — Не торопи время. Посиди, со временем привыкнешь. Здесь жить можно. Как тебя наша система подарков?
— Очень умно придумано.
— Да. Ты ждешь переклички, идешь в столовую, получаешь паек. Открываешь, находишь ценный артефакт. К примеру, зубную щетку или двести граммов водки в целлофане. Или, наоборот, в пакете тебя ждет аномалия, способная испортить тебе будущее, — какой-нибудь запрещенный предмет. И сразу путевка в карцер — просто за то, что тебе не повезло с подарком. Но ты все равно вскрываешь. Сердце колотится, но ты не можешь отговорить себя вскрывать подарочный пакет. Сталкеры здесь очень любят обмениваться своими пайками. Никогда не знаешь, что тебе выпало. Обменяться нераспечатанным пайком с другим бродягой — самая азартная вещь в этом чудесном месте.
— Запрещенные предметы, — удивился Борланд. — Даже так бывает?
— Бывает. На этом держится вся «Вертикаль». Потому никто и не устраивает бунт. Дважды в сутки у нас лотерея, и этого хватает, чтобы все спустили пар.
— Запрещенные, — повторил Борланд. — Так вы и подбросили железную вилку Геворгу?
Камаз косо подглядел на него.
— Может быть, и была у кого-то вилка, — не стал он отрицать. — Но никто не знал, кому она попадет. Иначе это была бы не лотерея.
Последнее слово Борланд услышал как-то иначе, чем раньше.
Лотерея…
Вспышка озарения пришла к Борланду, словно луч солнечного света, внезапно прорвавшийся через всю «Вертикаль». Сталкер медленно коснулся рукой головы. Улыбка облегчения появилась на его лице.
— Знаешь, Камаз, у меня есть перед тобой маленькое преимущество, — проговорил он. — Я могу посмотреть на человека и по его виду сказать, какие у него шансы найти артефакт и какие — угодить в аномалию. Этому не учат на верхнем уровне «Вертикали».
Камаз ничего не говорил. Он не проявлял даже малейшей тени, никакого намека на то, что понимает, о чем идет речь.
— Геворг не мог «попасть в аномалию», — продолжал Борланд. — Не мог случайно найти вилку, из-за которой попал в карцер. Он мог только получить свой паек от того, кто точно знал, что в нем будет запрещенный предмет, и хотел его подставить. Потому что лотерея здесь не в том, кому какой пакет выпадет, а в том, кто какой пакет откроет, успев до этого перетасовать всю добычу. Социальное звено в сложной схеме. То, о чем сталкеры не задумываются, но без чего существовать не могут, — натуральный обмен хабаром. В этом и есть случайность. Но вопрос о том, выпадет ли конкретному человеку пакет с сюрпризом изначально, не имеет никакого элемента случайности.
Лицо Камаза продолжало оставаться бесстрастным.
— Спасибо за беседу, — поблагодарил Борланд. — И за молчание. Думаю, теперь я могу разобраться, что мне делать.
Он хлопнул рукой по перилам и побежал к себе в камеру.
— Хрюша! — выпалил Борланд. — Ты здесь?
— Да, — отозвался сосед с верхней полки. — Ты что-то хотел?
— Тот журнал. Ты достал его из пищевого пайка. Так ведь?
— Ну да. Здесь же больше негде.
— Ты съел две порции — твою и мою.
— Ну?
— Что, если журнал был моем пайке, а не в твоем?
— Нет, так не пойдет, — скривился Хрюс. — Ты не пришел за своей порцией. По правилам «Вертикали» она стала моей. Мы все получаем пайки в порядке очереди. Значит, то, что было в твоем мешке, стало моим. И журнал тоже.
— Да я не претендую на твой журнал. Оставляй его себе, конечно. Я лишь прошу дать его посмотреть. Верну через минуту.
— Зачем он тебе?
— Я думаю, он предназначался для меня.
— Как это?
— Люди, раздающие еду, точно знают, кому какой пакет упадет. Журнал был в пищевом пайке, который должен был съесть я.
— Хорошая попытка, — хохотнул Хрюс. — Я скажу своим, как ты меня разводишь.
— Стучи кому хочешь, дай только почитать журнал. Обещаю, что верну.
— Ну ладно, — согласился Хрюс и протянул журнал Борланду. — Читай, но так, чтобы я видел.
— Спасибо.
Борланд быстро принялся листать страницы.
Он не мог ошибаться. Где-то на страницах журнала должно было быть сообщение для него. Сообщение от человека, сидящего в нижней камере.
Журнал содержал однообразные статьи, написанные скучным, скупым языком. Ничего из того, что могло бы представлять интерес. Непонятно, как Хрюс мог это читать. Борланд продолжал перебирать листы.
И наткнулся на страницу, абзац из которой был обведен маркером.
— Нашел что-то? — спросил Хрюс.
— Погоди…
Заметка рассказывала о блестящем молодом программисте — русском эмигранте, сколотившем блестящую карьеру в Австралии. Рядом располагалось его фото. Этого человека Борланд никогда не видел. Однако фамилия зацепила взгляд с первого раза.
Каменский.
Как у бывшего руководителя ЦАЯ.
— Вот оно, — пробормотал Борланд, чувствуя эмоциональный подъем.
Не было никаких признаков того, что программист из статьи как-то связан с Мирославом Сергеевичем. Это был просто намек, что искать нужно здесь. Борланд продолжил читать.
— Интервью, — его губы беспрестанно шевелились. — Софт… Счастливые часы… Жена и собака… Любимый пароль… пароль.
Судя по написанному в статье, молодой автор перспективного стартапа был не против поделиться с читателями журнала одним из своих старых паролей, используемых в быту. Своего рода дарственный платок на счастье своим последователям, если кто-то надумает повторить творческий путь своего кумира в мелочах. Еще до переезда в Австралию для защиты он использовал слово…
— Рефлекс, — сказал Борланд и опустил журнал. — Пароль: «Рефлекс».
— Ты в своем уме, сосед? — спросил Хрюс.
Борланд молча положил журнал на его полку и вышел из камеры.