«Может быть, я должна была спать с этим стариком, чтобы попасть в институт», — говорила Хедвиг потом, осенью, на редкость язвительным тоном. Она сидела в это время в обществе непризнанных гениев, своих друзей по «Эссо», те в ответ отрицательно качали головой и смотрели на нее с некоторым благоговением — ведь у нее была возможность сблизиться с художником. Когда Хедвиг все это рассказывала своим друзьям, она пыталась забыть, с каким пренебрежением смотрел художник на ее жалкие кувшины. Но даже в самые неприятные для нее минуты она не хотела быть несправедливой, поэтому добавила: «Но его собственные картины вовсе не так уж плохи».
И лето выдалось не таким солнечным, как ожидали. Винцент уехал со своей группой в Венгрию. Хедвиг и сама охотно поехала бы с ним, но эти милые сердцу деньги — вечная для нее проблема; что ж, от того, как ты работаешь сегодня, зависит, поедешь ли ты завтра за границу.
И все же она потащилась с двумя друзьями по «Эссо» опять на море. Винценту тоже надо дать почувствовать, что она от него не зависит.
«Что-то я должна наконец делать, или ты хочешь, чтобы я все лето просидела дома, — убеждала она его. — И что может случиться — ведь я еду с двумя мужчинами», — пыталась она отвести невысказанные им подозрения.
Но как уже сказано, лето было не таким солнечным, как в Венгрии. И как год назад с Винцентом. Хедвиг пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от чувства, что ей не хватает Винцента, — это и подобные ему чувства не должны были находить в ее душе благоприятную почву. По словам обоих друзей по «Эссо», Хедвиг всего лишь один раз обмолвилась по поводу зря потраченного года. Да и то в весьма сентиментальный момент, после захода солнца, добавляли они справедливости ради.
Осенью представился случай подработать, как заявила Хедвиг матери, готовой теперь ко всему. Да, да, она заработает кучу денег — перед изумленным взором матери вырастали горы золота, которые рисовало распаленное воображение Хедвиг.
Городской дом культуры не успевали сдать в срок. Только легкомысленные натуры и неисправимые оптимисты могли ожидать чего-то иного. Следовательно, была возможность подработать.
«Имея деньги, я могла бы подумать об оседлой жизни», — обратилась Хедвиг к Винценту, пытаясь таким образом вызвать его на решительный разговор. Но, видя, что он не понял и никак не реагирует, добавила: «Или купить себе меховое пальто».
Дом культуры, несмотря на помощь Хедвиг, был достроен, и ей в самом деле удалось заработать. Теперь, после тяжких трудов, Хедвиг опять решила сделать перерыв. Ведь если бы она продолжала работать, то не сумела бы так быстро истратить много денег, а это было совершенно необходимо для ее душевного спокойствия. У матери прибавились еще две горькие морщины, а у Винцента все меньше было времени ее рисовать. Он стал держаться отчужденно.
Но опять приближалась зима, и надо было снова где-то работать. Мать категорически заявила, что не намерена больше содержать ее, при этом имелся в виду вермут, который надо было оплачивать.
Но Хедвиг он больше не нравился. И в «Эссо» — она и не подозревала, что такое могло бы случиться, — ей порой становилось скучно. Вопрос о боге был исчерпан, о мироздании — отчасти тоже, а о прочем не стоило говорить.
Возможно, причина состояла в том, что теперь не было Винцента. Для Хедвиг не было. Изредка встречая его где-нибудь, она кивала ему мило, снисходительно, с чувством собственного достоинства.
И Винцент был в разладе с жизнью. «Хотел бы я знать, что из тебя получится», — писал он, именно писал, а не сказал. Это было длинное письмо, исключительно серьезное и с пафосом, каким и полагается быть последнему письму. «Ты работаешь, когда тебе захочется. Ты растрачиваешь свой талант, потому что ленива. Но, пожалуйста, если уж тебе непременно хочется погубить свою жизнь, то делай это без меня».
Хедвиг тотчас порвала это письмо, иначе она наверняка стала бы его перечитывать, и тогда бы оно, пожалуй, ее задело, а этого следовало избегать.
Домой Хедвиг возвращалась теперь с друзьями по «Эссо»; надо разнообразить свою жизнь, говорила она им во время таких прогулок и поэтому каждый раз меняла своих спутников. Но все чаще ей хотелось побыть одной. «Все — точное повторение, — думала она тогда, — зима, работа, друзья». А эта зима была особенно длинной, особенно холодной и особенно серой. Иногда она вспоминала о коллеге, начальнике отдела, где работала перелетная птичка. Но подобные мысли не были для нее благотворными, считала Хедвиг, и она гнала их прочь.
Весной она снова подала заявление об уходе, это никого не удивило, потрясло только мать, которая все еще надеялась на лучшее. Теперь наконец она решила заняться воспитанием дочери и с этой целью ежедневно приставала к ней. Но самое большее, чего она смогла добиться от Хедвиг, был один и тот же усталый ответ: «Ах, оставь же меня в покое». Хедвиг считала, что после тяжелых ударов, которые ей нанесла жизнь, ей требовался именно покой.
Но когда мать, которая теперь, конечно, не была больше другом, не захотела этого понять и изо дня в день продолжала твердить ей о что-нибудь-сделать-из-своей-жизни и каждый-человек-должен-работать, она ушла из дому, оставив на кухонном столе записку, что теперь будет жить там-то, и направилась к одному из друзей по «Эссо», который предложил ей на время бедствий свою меблированную комнату. От визитов Хедвиг просила воздержаться ввиду того, что комната была слишком мала.
Уже через несколько недель Хедвиг чувствовала себя в этой комнатке как дома, представившись хозяйке невестой своего друга, родом из небольшого, но небезызвестного городка.
Целые дни она занималась тем, что переводила краски своего друга; тому в силу обстоятельств большую часть времени приходилось быть рядом с Винцентом, они учились в одной группе. Как-то раз в комнату заглянула хозяйка: невеста тоже рисует, да они все такие оттуда, комментировала она занятия Хедвиг.
И теперь, вместо того чтобы пригласить ее позировать — тема: пенсионеры — передовики производства, — Хедвиг отпускала ей вслед «любопытная старая дева», но, разумеется, очень тихо — комнатка пока что была ее прибежищем.
Пока что. Но Хедвиг видела, что дальше так продолжаться не может. Хотя друг по «Эссо» и уступил ей великодушно свою кровать, переселившись на диван, но он охотно бы согласился делить эту кровать с ней: в конце концов, человеку, привыкшему к кровати, не очень удобно спать на диване.
«И что тебе этот Винцент? Он, между прочим, давно завел себе другую», — заявил ей однажды ночью друг по «Эссо», и совесть его при этом едва шевельнулась. Хедвиг впервые видела его потерявшим самообладание, но и это не принесло ему успеха. Ситуация несколько осложнилась, призналась себе Хедвиг на следующий день. В сущности говоря, настолько, что дальше уже некуда. Ее критическое сознание заработало.
И тогда Хедвиг ринулась в город. Мысли, подобные этим, являлись ей не слишком часто, они не давали покоя.
Дойти до точки может каждый человек. Люди отличаются друг от друга тем, как и насколько быстро они способны преодолевать подобные состояния, оригинально мыслила Хедвиг.
Итак, взять себя в руки, не спеша побродить по городу, среди людей, рассматривать витрины, может быть, заглянуть в магазин, что-нибудь купить: от этого всегда поднимается настроение; «купить», «деньги» — Хедвиг вздохнула, — что ж, нельзя же все время думать только о вещах, можно и просто побродить, выпить где-нибудь кофе, на это хватит, продукты, часы, украшения, элегантные брюки, опять деньги. «Сегодня в последний раз советский фильм». — «Молодые люди, овладевайте профессией строителя!» — «Советуем вам приобрести…» — «Неужели нельзя быть поосторожнее, что за люди!» — «Приглашаем на железную дорогу». — «Закрыто на ремонт». — А ситуация все-таки безнадежная, никуда не денешься от этих мыслей, но что делать, если это действительно так.
Если бы Хедвиг была не Хедвиг, она бы разрыдалась посреди улицы. Она нащупала в кармане зеленого пальтишка мелкие деньги, незаметно сосчитала — две марки с лишним. Сейчас надо непременно выпить кофе. Только не в «Эссо», там может быть Винцент. Я просто могу разреветься.
«Молодые люди, приглашаем на железную дорогу» — где это она прочитала? Но это не выходило из головы: «Молодые люди, приглашаем на железную дорогу!»
Поезда, приветливые люди, которые возвращаются из отпусков или едут отдыхать, и она, Хедвиг, тоже приветливо и вместе с тем уверенно говорит: «Пожалуйста, это купе забронировано для нас, спокойной ночи, завтра утром мы будем в Болгарии, в Бургасе, на Балатоне». И вот она за границей, в свободное от работы время, Нессебар, яркие краски морского побережья. Загоревшая, Хедвиг возвращается домой: «Ну что вы, разве это работа, одно удовольствие, что может быть поэтичнее, чем железная дорога, — Болгария, Венгрия, Румыния!»
Хедвиг иронически усмехнулась. Но, во всяком случае, будет где спать, это уж точно. Да и деньги можно заработать. А производственный стаж — это уже совсем хорошо. Спустя неделю все было решено, и она, наверняка зная, что хозяйка у своей племянницы, написала другу по «Эссо» записку. Плохо, — думала Хедвиг, — плохо, когда остается действовать при помощи записок. «Теперь я стюардесса». Это звучало, конечно, громко, но писать, что она будет официанткой, было не очень приятно.
«Спрашивать обо мне бесполезно — я все время в дороге. Теперь ты снова можешь спать на своей удобной кровати. Ты рад?»
А если он именно сегодня принесет известие от Винцента, — подумала Хедвиг, уже взявшись за ручку двери: — «Хедвиг, прости меня, это письмо… я не должен был…» — Она с треском захлопнула в последний раз дверь квартиры.
В первые свободные минуты в поезде Хедвиг делала небольшие записи. Так, для себя. «Не сдавайся, Хедвиг, — первое, что она написала. — Не унывай ни в каких жизненных ситуациях! Это самое главное. И помни: ты должна выдержать!»
Хедвиг поняла: все становилось серьезно. Если две прошедшие зимы промелькнули для нее как нечто легкое, преходящее, то теперь все было иначе. На клочке бумаги она написала: «На карту поставлено очень многое». И эти записи на клочках бумаги ей помогали.