Проблема основательная.
Что такое брачное объявление? Для Него объявление равноценно предложению, ответ на него равнозначен спросу. Для меня же наоборот: ответ равнозначен предложению, объявление — спросу. Каждый из нас стремится что-то сбыть: себя. Какую часть этого себя хочет сбыть каждый из партнеров? Сколько своевольных голов скрывает это «себя»? В силе законы свободного рынка. Продумать позицию. Учесть проблему конкурентоспособности. Решающие критерии: порядок и надежность, оригинальность, духовный или иной какой-то крупный капитал. Любовь? Любовь — всего лишь оболочка, заключающая в себе потребность в порядке и надежности, оригинальности, духовном или ином каком-то капитале. Все это нужно нам для гарантии любви навеки. Что же мы предлагаем? Говоря честно — лишь некоторую оригинальность. Ищи подходящий с-(во-)прос. Что же нам подходит? Опыт научил нас скромности. И все-таки «Ребенок не помеха» — еще недостаточно. Остается лишь: «Д-р техн. наук (архитектор), разв., ищет интеллигентную, имеющую жизненный опыт женщину, желательно с детьми».
После всех этих рассуждений возможен один-единственный ответ. Он гласит:
«Глубокоуважаемый господин д-р техн. наук (архитектор), разв.!
Легче дать объявление, чем ответить на него, в чем Вы можете убедиться по неизобретательности моего к Вам обращения. На Ваш тройной спрос — «интеллигентная, имеющая жизненный опыт, желательно с детьми» — абсолютно подходящим предложением с моей стороны является лишь одно — мои дети, но здесь при всем моем старании я не смогла подыскать впечатляющих слов для рекламы. Так как мыкаться с ними мне приходится в одиночку, стоит принять во внимание, что порою я нахожу их очаровательными. Иногда мне удается отстоять свой авторитет, поколебав их беззаботность, что всякий раз переполняет меня гордостью. И тем обиднее сознавать в этот ответственный момент, что в остальных пунктах спроса, касающегося моей личности, я оказываюсь в несколько затруднительном положении. Я родила своих детей за девять лет совместной жизни с любимым человеком и обеспечивала их, в сущности, одна. Любовь, которая крепла во мне все девять лет, с противоположной стороны все девять лет угасала, так что разрыв, которого я не ожидала, по-настоящему сразил меня. В этом — если трезво оценивать ситуацию по прошествии долгих лет — есть известная доля комизма, и все же я не рискну назвать это основой своего житейского опыта. Вот мы и перешли к вопросу об интеллигентности. Очевидно, она как-то связана с профессией, а ее я сменяла довольно часто. Побывав секретаршей, подавальщицей пива, статисткой «Немецкого театра» и так и не обретя профессионального счастья, я наряду с работой в бюро вот уже десять лет учусь, пробиваясь в учении скорее локтями, чем головой: четыре года — вечерняя школа, два года — вычислительная техника, год — программирование и, наконец, инженерный вуз. Диплом нужен мне, во-вторых, ради существования, во-первых же, чтобы заняться впоследствии социологией. Верное направление я нашла не сразу.
Я долго думала, но так и не смогла сделать вывод об интеллигентности из такого жизненного пути. Вот когда я стану социологом, мне это наверняка удастся со всем блеском.
А пишу я Вам уже сейчас: во-первых, через 20 лет в месте, которое не хочу пока называть, я собираюсь выстроить трехэтажную башню с обводной галереей из толстых балок, с нависающей крышей из тростника и не хотела бы пренебречь здесь советом специалиста, а во-вторых, в последний отпуск дети чересчур назойливо приставали ко мне со своими будущими отцами. А так как и у меня могут быть какие-то дела с их новым отцом, что детям, вероятно, представляется малосущественным, я пишу это письмо украдкой, охраняя свои кровные интересы. Если после такого краткого экскурса Вы сочтете, что я и моя маленькая семья живем не совсем правильно, то Вы окажетесь на верном пути. В этом мире, который так любит все делать по правилам, можно существовать лишь тогда, когда сам ты где-то отклоняешься от этой правильности. Если и у Вас есть небольшие заскоки, можете как-нибудь меня навестить, даже если я не буду располагать свободным временем, что бывает почти постоянно».
Я спряталась за неопределенность. На душе неспокойно. Как старый скептик, я снабдила свой спрос-предложение маленьким тестом. Я вложила в конверт восхитительные карточки своих, в общем-то, не слишком послушных детей, менее восхитительные собственные карточки (по принципу: наш босс — леди) и наклеила на увесистое письмо обычную марку. Мелочный человек нам не нужен, захочет он иметь с нами дело — пусть переварит и мини-сборы.
Наступили тяжелые времена. Три недели я терпела крайние неудобства. Я выдала себя именем и адресом.
А потому приглушала голос, бранясь с детьми. Ведь он мог стоять за дверью и прислушиваться. Я беспрерывно занималась домашним хозяйством, яростно наводя порядок, что было учтено моими детьми — вяло, хотя и благосклонно.
Учеба требовала дополнительных резервов времени, и я расправлялась с ней по ночам. Прежде чем я успела окончательно истощить нервную систему, письмо знакомого формата избавило меня от этой лихорадки. В конверте с почтовым штемпелем, но без единой марки и без обратного адреса я все получила назад. Под моими собственными аккуратно выведенными строчками — согласно с принципами спроса и предложения на товар «женщина», не требующий какого бы то ни было обращения, — значилось: «Письмо Ваше так прекрасно, что из 1049 ответов я долго хранил его в числе немногих. Но тем временем я познакомился с одной женщиной… (!)
Вам и Вашим дочерям желаю большого счастья!»
Горделивая мужская подпись: Курт, «т» чуть отстоит от остальных букв и проглатывается громадным инициалом неразборчивой фамилии.
Познакомился с женщиной, многоточие. Это многоточие!.. Удовлетворена ли я тестированием д-ра техн. наук (архитектор), разв.? Возвращено ли мне то, чем я себя выдала, возможно ли это получить назад? Нет. Это уже необратимо. Может быть, я неправильно приложила законы спроса и предложения и сама повинна в отказе от fair play[27]? Не законы вежливости диктуют в торговле, и вряд ли кто-то станет задумываться о том, что эмансипированная женщина может жить чувствами и идеями, которые длятся дольше, чем вызвавшие их обстоятельства.
Перевод А. Моисеенковой.
ХАРАЛЬД ГЕРЛАХДобрый пастырь
© Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1978.
Нередко встреча производит особое впечатление благодаря тому месту, где она произошла. Симон Петр из Капернаума увидел на берегу пророка, который, сняв одежды и опоясавшись ими, ловил рыбу. Неожиданное привлекает внимание, любопытство требует удовлетворения, так ненароком и попадают в апостолы.
«Бедный в ну́жи, что жаба в луже, — говаривал обычно Сташек, — не вдруг приметишь». Повстречайся мы с ним в старой слободке на речном берегу, сирый и убогий Сташек, вокруг птичьего личика которого ветер трепал реденькие космы, в толпе цыган и галичан обратил бы на себя не больше внимания, чем булыжник на мостовой. Но мы столкнулись с ним на торговой улице Асныка. У этой улицы есть своя история, она польская, есть и предыстория, немецкая, кому-то на счастье, кому-то на горе. «На что один не нарадуется, от того другой не отплюется», — как говорил Сташек.
Одним словом, мы находимся в Польше, в западной ее части, в области, называемой Нижняя Силезия. В небольшом городке, дающем приют двадцати тысячам душ, работают плавильный и химический заводы, и он гордится своим процветанием.
Было лето, предвечерние часы, время, располагающее к прогулке после работы. Из подворотни, примыкающей к салону художественных изделий Цепелия, пятясь, двигалось какое-то тщедушное создание. Из-за сильной толчеи я шел почти вплотную к витринам и слишком поздно заметил неожиданно возникшее на моем пути препятствие — мы налетели друг на друга. Сташек, имени которого я, правда, еще не знал, в испуге замер на моей ноге, он повернул ко мне лицо и смущенно улыбнулся.
В ту же минуту позади него раздались звуки, похожие на скрип немазаной телеги: визгливым голосом бранилась женщина. У входа в подворотню собралась толпа, людей согнало внезапно вспыхнувшее любопытство.
Продавщица («Ekspedientka», — сказал Сташек) в небесно-голубом форменном халатике истошным голосом вопила, что мужчина, который стоял на моей ноге, хотел увести мешок с макулатурой. Старик стоял молча, в глазах немой вопрос: за которое из дел моих хотите побить меня камнями?
Так началось наше знакомство.
Сташек — сборщик макулатуры в силу служебных обязанностей и старого тряпья, как частный предприниматель, — обитает на Гданьской улице в сером домике, сложенном из шлакового кирпича. В его владении небольшой огород с полуразвалившимся колодцем и накренившийся, словно одинокое дерево на юру, ветхий сарай. Ни надстройки, ни подвала в доме нет, под крышей лепится ласточкино гнездо, каменный порожек врос в землю.
Печальные краски уходящего лета меркли в небе над городом, когда Сташек открыл передо мной сидящую на разболтанных петлях дверь. В комнате хозяйничала какая-то женщина, тощая, темноволосая, глазки маленькие и кругленькие, как брючные пуговицы.
— Это фрау Биния, — говорит Сташек и неопределенно поводит рукой.
«Соседка, — решаю я, — или по хозяйству помогает».
Фрау Биния не удостаивает нас ни единым словом, она выплескивает в раковину содержимое миски, подходит к шкафу, залпом выпивает полстакана самогонки, что-то злобно шипит в адрес Сташека и, не прощаясь, уходит.
Сташек смотрит ей вслед из окна.
— Злая она, эта фрау Биния, — говорит он.
— Зачем же ты ее зовешь?
— Хочется немного любви, — тихонько бормочет Сташек, — хоть света от нее и не больше, чем от грошовой свечки. Но что поделаешь?
Мы едим кашу-размазню и пьем самогонку.
— Право слово, — говорит Сташек, — язык у нее ядовитый, скажет — как ужалит. Но, знаешь, кроме нее, ко мне ни одна ногой не ступит. Сам видишь, меня потянуло на разговоры, а посему надо промочить горло.