Через несколько минут после ухода Леве у окошечка кассы появился и Василе Дрон, начальник бригады, еще совсем молодой (ему, вероятно, не было и тридцати лет), статный, широкоплечий. Дрон разговаривал с кассиром тоном, не терпящим возражений, и вообще держался именно так, как сам Кирикэ решил обращаться в будущем со всеми кассирами, которые «еще не покончили с жульничеством».
Когда кассир сделал попытку объяснить Дрону, кто такой Кирикэ, тот перебил его.
— Знаю! — заявил он, пряча деньги в клеенчатый бумажник, на котором виднелись очертания Дома Скынтеи, и, посмеиваясь над собственной шуткой, объяснил кассиру: — Этот паренек из Бухареста. Мы с ним в бригаде только двое из центра… — и повторил, делая ударение на последнем слове: — двое из центра… — Предоставив кассиру рыться в бумагах, он подошел к Кирикэ и, не подав ему руки, решительно заявил: — Если ты поедешь с нами, то не лезь куда не следует. Занимайся своим делом. Смотри у меня, если увижу, что ты суешь нос не в свое дело, держись: со мной шутки плохи, разом приведу в боевую готовность!.. Делай только то, что прикажу. Все! А не прикажу, сиди себе и не болтайся зря под ногами… а то… Ну, ладно, еще поговорим… — пообещал Дрон и, запахнув пальто, торопливо ушел.
Разумеется, это тоже активист, — подумал Кирикэ, — герой борьбы за новую торговлю. Без сомнения. И все-таки что за путаница опять! Какое недоразумение! Он, Кирикэ, тотчас же признает их, этих «активистов», он словно чувствует их, безошибочно отличает от других, они же, наоборот, не признают его! Ну и скрытные же они, эти активисты!.. Но, может быть, они правильно поступают: зачем откровенничать с каким-то мальчишкой в гнусном коридоре, около кассы, где все время снуют какие-то люди?..
— Ну, что ж теперь? — снова подал голос кассир. — Турку будешь ждать?
Задав этот вопрос, который следовало понимать так, что «ждать Турку уже нет никакого смысла», он стал советовать Кирикэ, «как ему устроиться… так сказать… на ночевку в местном доме для приезжих»:
— Предъяви при входе командировку, но не говори, что ты из училища. Там не больно-то обращают на таких внимание… Скажи, что ты из министерства или… так сказать… из президиума… Аааа… приветствую вас, товарищ Турку!
По внешнему виду и по одежде Адам Турку, которого так почтительно приветствовал кассир, был крестьянином. Самым обыкновенным крестьянином, одним из тех, кто поседел, всю жизнь упорно хитря и изворачиваясь, кто запрашивает с вас на рынке один лей за три сморщенных огурца, и, если вам вздумается предложить ему один лей за четыре, он обрушится на вас: «Ну и катись туда, где дают четыре на лей… Катись с глаз долой!!!»
Короче говоря, Турку — само собой разумеется — был кулаком. «Примазавшийся», «бандит», «отъявленный мошенник», которого необходимо «нейтрализовать» и «обезвредить», — и это должен сделать именно практикант, который, познакомившись с такими, как Дрон и Нетя, понятно, и не собирался заводить знакомство с подобным субъектом. Даже не попрощавшись с кассиром, горе-организатором двух таких важных, но неудавшихся встреч, Кирикэ поспешил улизнуть.
В пути он ближе познакомился со всей бригадой.
Поезд был переполнен, но не слишком. Места им достались вполне удобные — стоячие, в коридоре: двое у одного окна, двое — у другого, а Кирикэ, предоставленный самому себе, оказываясь то возле одних, то возле других, то один, посередине, уныло изучал фоторепродукцию, висевшую над краном отопления и представлявшую собой изумительный «Закат солнца на Черноморском побережье». Время от времени менялись местами: двое у окна справа, двое других — у окна слева; а Кирикэ, оставаясь посередине, изучал заход солнца и, вовсе не намереваясь подслушивать, подходил то к одному окну, то к другому. Пора было бы сломать лед между ним и бригадой: его так и подмывало с кем-нибудь заговорить!..
Слева стоял зам Илие Нетя. Уткнувшись носом в стекло и свирепо глядя на мелькавшие в окне телеграфные столбы, он доверительно наклонился к Икэ Леве и, прижавшись виском к его виску, громко на все лады ругал начальника бригады Василе Дрона, подкрепляя свои слова множеством доводов. Видно было, что Икэ не придавал и не собирался придавать серьезного значения его словам: он беззаботно мурлыкал себе под нос свою печальную дойну, с чисто детским интересом ловя глазами проносившийся мимо окон пейзаж. И только, когда чувствовал, что кончики усов Нети запутывались в его мундштуке, весело улыбался и перебрасывал мундштук в другой угол рта или немного отодвигался от Нетя. Однако тот продолжал упорно наседать.
Они разговаривали, не глядя друг на друга; если хоть половина того, что рассказывал Нетя, была правдой, то Дрон, начальник бригады, действительно, несмотря на свою молодость, «прошел огонь, воду и медные трубы!» Одно время он был помощником механика на мельнице, потом взял в аренду какой-то пруд «с двумя шлюпками и тринадцатью лодками» — пруд, которого даже в глаза не видел… был кулаком, «раскулаченным, так сказать, своей первой женой»… был контролером на транспорте, откуда его выгнали за воровство… но потом этот же транспорт принял его на работу помощником кладовщика… «был дважды исключен из партии»… месяцев восемь «бездельничал» на железной дороге… и все это для того, чтобы «продвинуться»… потом был деятелем профсоюза… а в «Мясоторг» попал уже после того, как с треском засыпался в какой-то деревне неподалеку от Калафата, где был председателем сельсовета (в связи с кражей скота, в которой оказались замешанными и двое скупщиков из кооперации).
Кирикэ волей-неволей слушал. Нетя видел это, но и не думал остерегаться! Кирикэ слушал, стиснув зубы, и разочарованно поглядывал на Дрона.
Нетя использовал биографию Дрона как лишний аргумент, желая доказать Икэ Леве, что начальник их бригады, «так сказать, жулик».
— Я на мелочи не размениваюсь, я — человек простой, — разглагольствовал он, твердо решив ни за что не сдавать своих позиций. — Таков уж я, и баста! То есть, я не требую, чтобы мне поклонялись: когда я имею дело с настоящим вором, то сам снимаю перед ним шапку и становлюсь смирно. Но когда я имею дело с мелким воришкой, то не желаю, чтобы он, так сказать, разыгрывал передо мной настоящего вора… со мной шутки плохи! Будь он хоть дважды Дрон!
При ближайшем рассмотрении, без шинели, Нетя, смуглый, худой и сутулый старик, обнаруживал сходство с сухой, насквозь прокопченной селедкой, и от него исходил соответственный запах, потому что (как позже узнал Кирикэ) он два раза в день смазывал усы каким-то зеленовато-синим составом, издававшим сладковатый запах ванили, заглушаемый сильным, пронзительным запахом керосина.
— Я — натура цельная и привык говорить правду: я — кавалерийский ветеринар, пенсионер народной армии в чине младшего лейтенанта! Надо же учитывать, так сказать, квалификацию! А если не учитывать, тогда — баста!
Икэ Леве чуть не свернул себе шею, следя за пробегавшими зайцами, а Нетя, наседая на него, делал выводы: практика его в ка-ва-ле-рии, то есть «среди лошадей», то есть на «чисто зоотехническом участке», давала ему право претендовать в качестве скупщика ягнят на более высокое положение, чем теперешнее, — быть на побегушках у такого «жулика и пройдохи», как Дрон.
— Я, если можно так выразиться, не член партии. Знаю. Но и не исключенный, как некоторые жулики. И баста! Кто ничего не смыслит в этом деле, пусть не суется. А то и других за собой потянет!
Одним словом, зам хотел, чтобы Икэ Леве убедил во всем этом Турку, а последний «доложил кому следует», и его, Нетя, назначили начальником вместо Дрона. Но Икэ продолжал равнодушно мурлыкать свою песню, сообщая Нетя, что увидел уже четвертого по счету зайца.
У Кирикэ голова шла кругом! Пятясь, вернулся он на свое место и, прижавшись лбом к холодному крану отопления, робко попытался начать разговор хотя бы с самим собой; но это вызвало такое смятение в его бедной душе, что он на время отказался от своей затеи.
У соседнего окна Адам Турку, суровый, седой и плотный, как столетний пень, с мрачным видом пристально уставился на Дрона, который, раскрасневшись от смеха и выпучив глаза, подробно рассказывал ему, бесцеремонно подталкивая его локтем, будто Нетя и его жена, сами того не подозревая, сожительствовали во время войны с одним и тем же немецким унтер-офицером, тоже ветеринаром. Он говорил, захлебываясь, упиваясь собственным рассказом, а слова, которые обычно не принято произносить вслух в общественных местах, заменял подмигиванием, красноречивыми жестами, или самыми неожиданными терминами собственного изобретения, среди которых исходным все же было знаменитое выражение — «привести в боевую готовность».
Увидев приближающегося Кирикэ, Дрон обратился к нему со словами:
— Ну-ка, парень, приведи себя в боевую готовность! Как поезд остановится, сбегай мне за сигаретами — две пачки «Национальных»… Смотри не отстань от поезда. Держи деньги.
Заметив, что парнишка колеблется, он резко прикрикнул:
— Задача ясна? Пошел! И не скулить у меня! — и, подмигнув Турку, добавил; — Он тоже из центра.
Но Турку, воспользовавшись случаем, уткнулся в книгу.
Когда Кирикэ вернулся с папиросами, Дрон стоял уже у другого окна, рядом с Нетя, а Икэ Леве подошел к Турку.
Волей-неволей пришлось Кирикэ слезать с поезда и на других станциях: за цуйкой… за водой… за яблоками…
Он уже больше ни с кем не хотел вступать в беседу. Невольно ловя обрывки разговора, он упорно молчал.
Дрон изо всех сил старался завоевать расположение Турку. Но для чего? Он с каким-то ожесточением подлизывался к нему, но, видя, что Турку все время молчит, бросался к Нетя или Икэ Леве, торопясь очернить того, перед которым только что лебезил.
Нетя также пытался влезть в душу Турку… А Икэ, прямо издевательски напевавший всем в лицо свою песенку, к Турку относился по-иному… Но почему?
Если Дрон и Нетя говорили правду, то выходило, что он, Кирикэ, несколько поторопился дать оценку Турку: его «крестьянин», «кулак» оказался рабочим; почти тридцать лет он работал плотником на судостроительных верфях в Галаце и Турну-Северине… Он был старым коммунистом. Очень ли «старым»? Нетя и Дрона не интересовали подробности; уже одно то, что некогда Турку был «большим» человеком, выводило их из себя. Когда и где Турку был «большим» человеком? Это опять оказывалось загадкой. Судя по тому, как Дрон и Нетя таращили глаза, говоря о прошлом Турку, можно было подумать бог знает что. Так или иначе, но его «понизили», «сократили», «задали ему взбучку», «привели в чувство»…