Они не могли понять друг друга. Она, как утверждал Пантелимон, сидела дома, находилась вне опасности, а он вечно странствовал по селам, знакомым и незнакомым. Чаще всего ему приходилось ночевать в Бэйень, или в Богате, либо в Лунке, но нередко просто там, где его застигала ночь.
«Ну и погодка! Ну и погодка! — бормотал Пантелимон Матаке, прислушиваясь к непрерывному завыванию ветра. — Темно, хоть глаз выколи!» Он изо всех сил старался хоть что-нибудь разглядеть сквозь окружающий его мрак, но ничего не было видно.
«А сами говорили, что спят при свете! — мелькнула мысль. — Почему же они тогда погасили лампу?»
Множество мыслей нахлынуло на него, подобно яростным волнам вздувшейся в непогоду реки.
«Даже спросили меня, не оставить ли мне лампу. Я отказался, и они забрали ее к себе. Зачем же они ее теперь погасили? Зачем они ее погасили?» Он без конца повторял этот вопрос, и в голове у него прозвучал ответ, который был уже давно ему известен, еще с того мгновения, когда он проснулся, или даже раньше.
Матаке задрожал от страха. Со двора доносился вой ветра, поскрипывание журавля и слабое повизгивание собаки.
«Поэтому они и оставили меня здесь», — снова подумал он, чувствуя, как к горлу подкатывается комок. И все случившееся накануне и ранее казавшееся непонятным предстало перед ним как отвратительная и страшная действительность: очевидно, какой-то злой дух ослепил его, затуманил рассудок и привел в дом этих неизвестных людей.
Вчера он говорил со Стратулатом. Сказал ему, что идет в Лунку, а вечером вернется в Бэйень. Спросил, у кого бы он мог заночевать, и Стратулат посоветовал ему остановиться у своего двоюродного брата. «Это человек порядочный и очень гостеприимный. А главное, честный человек, на которого можно положиться», — добавил он с едва заметной улыбкой; он всегда улыбался, когда советовал остановиться у кого-нибудь. Пантелимон делал вид, что не замечает улыбки. Да и спрашивал-то он главным образом для того, чтобы секретарь парторганизации знал, где он, Пантелимон, заночует. А как только он приходил в намеченный дом, то спешил сообщить хозяевам, что сам товарищ Стратулат или председатель сельсовета прислали его, а утром зайдут за ним, чтобы вместе идти на совещание.
Но вчера вечером все получилось по-другому. Ему пришлось задержаться. Когда он спохватился и направился в Бэйень, было уже почти совсем темно. Едва он вышел из Лунки, как опустился густой, как молоко, туман. Он чувствовал его на лице, на руках; туман забирался ему в нос, в рот. Опасаясь заблудиться, он сперва хотел вернуться и остаться в Лунке, тем более что кое-кто приглашал его переночевать. Но тут же Матаке прогнал эту мысль. Ведь до Бэйень рукой подать. И дорога прямая. Как здесь заблудиться? Он уверенно двинулся вперед и действительно не заблудился. Увидев первые дома Бэйень, Матаке вздохнул с облегчением, вспомнил наставления Стратулата и начал искать указанный ему дом. Бэйень он знал довольно хорошо. Повернул направо, затем налево, пошел вперед и вдруг увидал, что снова очутился в поле. Попытался вернуться туда, откуда пришел, но это ему не удалось; потоптавшись на месте, он двинулся направо, возвратился назад, и наконец остановился. Кругом был туман, густой белый туман, как будто гора белого войлока опрокинулась на него и он никак не мог из-под нее выбраться. Удивленно усмехаясь, он остановился перевести дух и собраться с мыслями, надеясь быстро найти правильный путь. Вдруг все вокруг словно изменилось; перед его взором вновь возникли события того ноябрьского вечера, после которого прошло уже около двадцати лет.
Сборщик налогов Стоян был пьян и передал Пантелимону вожжи, повозка подпрыгивала на булыжниках. И был такой же густой и белый туман, словно гора войлока опрокинулась на них.
«Пусть поищут меня… если смогут… пусть поищут меня утром…» — бормотал Стоян, бессмысленно смеясь и рыгая.
Пантелимон пожалел, что сел на повозку сборщика налогов. Он только что был в Бэйень, его встревожило возбуждение, царившее в деревне. Люди были озлоблены против сборщика, который удержал больше половины пенсий вдов и сирот войны. В списках налогоплательщиков оказалась путаница. Не все взысканные налоги были записаны. Пантелимон поспешил засветло уйти из села. Но не успел он пройти и нескольких сот метров, как его нагнала повозка Стояна. Сборщик налогов едва держался на сидении. Он наклонялся то направо, то налево, смеялся и бормотал: «Ищите меня… мать вашу… Ищите меня…»
Пантелимон пожалел, что сел в повозку. Он стал погонять лошадь, но та еле перебирала ногами. Он почувствовал, что им овладевает страх, по всему телу забегали мурашки. Он мучительно старался найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы спрыгнуть с телеги, свернуть на боковую тропку и убраться подальше от Стояна.
Тут появились люди и схватили коня за уздечку. Казалось, они возникли из тумана или их породила мгла. Пантелимон спрыгнул с повозки и побежал по полю. Стоян пошарил в сене, схватил топор и встал ногами на сиденье. Что произошло дальше, Пантелимон не помнит. Знает только, что он ожидал услышать крики, удары, но ничего не услышал. Только на другой день, придя вместе с жандармом на это место, он увидел Стояна, лежавшего посреди грязной дороги, в черной липкой луже, с искаженным лицом; казалось, труп беззвучно кричал. На груди его лежала сумка, кожаная сумка. Боже мой! И как это ему до сих пор не приходило в голову! Сумка была точно такая же, как и у него. Как эта. Тогда в сумке не нашли ни одного лея. Неизвестно, что дало расследование, но люди утверждали, что сборщик налогов, замахнувшись на кого-то топором, упал на землю и умер на месте, а деньги украли сами жандармы; но почему же они не взяли и сумку? Ведь из-за этой сумки на него напали. И… страшно подумать! Стоян носил ее так же, как и он, под пиджаком.
Пантелимон гнал от себя эти страшные воспоминания, но ему мешал туман: перед глазами явственно вставали давно прошедшие события. В ужасе он бросился бежать по полю, и ему казалось, что он вот-вот услышит крики, которые ждет уже двадцать лет.
Сколько времени он бежал, Пантелимон не мог бы сказать. Он задыхался и уже чувствовал, что силы его покидают, как вдруг заметил, что бежит по улице. Все-таки он продолжал бежать и остановился лишь, когда разглядел сквозь туман слабый огонек. Страх стал рассеиваться и сменился радостью. Наконец-то он добрался! Все выглядело так, как описывал ему секретарь парторганизации: плетень, высокие ворота, красивый дом! Пантелимон обрадовался, во-первых, потому, что добрался до жилья, а во-вторых, потому, что еще раз убедился в правильности своих расчетов.
Он постучал в ворота и стал ждать, пока кто-нибудь выйдет и уймет собаку.
Он страшно устал и весь дрожал от холода и сырости, проникавшей до самых костей.
— Добрый вечер, хозяйка, — поздоровался он, тяжело дыша, с приблизившейся к нему женщиной.
— Добрый вечер, — коротко и как-то удивленно ответила она.
— Можно войти? — спросил он скорее для проформы, открывая ворота. — Хозяин дома?
Женщина ничего не ответила, только замахнулась на собаку, кравшуюся вдоль забора с оскаленными зубами. Прогнав собаку, она пошла вслед за ним.
Войдя в дом, при свете, хозяйка узнала его.
— Ах, это вы! — сказала она уже более приветливым голосом. — Вас позвал мой муж?
— Нет, и жаль, что не сделал этого. А то, видите, меня застигла здесь ночь, и я заблудился. Сегодня утром я встретил на дороге Стратулата и спросил его, где мне заночевать. Он приглашал меня к себе, но я отказался. «Есть и другие хозяева в этом селе», — сказал я. Тогда он присоветовал мне пойти к Некулаю Тимофти. А сам обещал утром зайти за мной.
— Значит, так он и сказал! — сухо пробормотала женщина и занялась приготовлением ужина.
Пантелимон недоуменно посмотрел на нее, однако радость в его душе не угасла. Он находился в доме, где тепло, уютно и светло. Туман, пустынные дороги, поле и пережитый страх остались позади; об этом уже нечего думать.
— Ну что же, теперь ждите, скоро придет муж, и вы переночуете у нас. Куда вам теперь идти, — сказала женщина, видя что он все еще стоит у двери, не снимая шапки, с портфелем в руках.
Пантелимон не стал дожидаться вторичного приглашения. Он снял пальто, подсел к огню и стал греться. Затем пришел хозяин — смуглый здоровенный детина.
Он был несколько мрачен и встретил гостя довольно равнодушно. Пантелимон решил, что это из-за погоды. Сели за стол. Хозяин достал бутылку водки, налил гостю, затем выпил сам, потом налил жене, все в одну и ту же рюмку. После третьей рюмки у хозяина развязался язык, и он стал расспрашивать гостя, как тот попал к нему на ночлег. Пантелимон рассказал о своем разговоре со Стратулатом и как тот сказал ему: «Иди к Некулаю Тимофти, это человек хлебосольный, а главное, честный». Как он задержался в Лунке, сбился с пути и испугался, потому что ему показалось, будто он заблудился. Как долго он бежал, пока наконец не добрался до места.
— Куда? — спросил хозяин.
— Сюда! — ответил Пантелимон, не подумав о том, что даже не спросил, находится ли он в Бэйень или в Лунке, в хате Некулая Тимофти или у другого мужика. На душе у него было весело, радостно, он с удовольствием пил рюмку за рюмкой и разговаривал. А хозяин все наливал и смеялся. Но, собственно, почему он смеялся? Ах, да! — он о чем-то говорил с женой. О нем говорил. Над ним смеялся…
— Ха-ха-ха! Погляди-ка на него! Ты слышишь, Ана! Добрался до места! Ха-ха-ха!
Женщина, сжав губы и нахмурившись, кольнула его недовольным взглядом и хотела убрать со стола бутылку. Но муж схватил ее за руку и снова захохотал.
— Ха-ха-ха! Ты что, не слышишь? Он пошел к Некулаю Тимофти, потому что к нему послал его Стратулат и завтра утром его оттуда заберет.
Женщина вырвала руку и повернулась к плите, чтобы вновь наполнить миску.
Тут хозяин подмигнул ему и налил еще рюмку. Пантелимон развеселился, подмигнул в свою очередь хозяину и притворился серьезным. Но его разбирал смех,