Алеку Лазу, председатель, который как раз стоял у самой двери, словно поджидая прибывшего, первым бросился к нему и пожал руку. Брат Михай рванулся со своего места за конторским столом и отпихнул стул, хотел что-то сказать, но не мог произнести ничего, кроме отрывистых восклицаний, выражавших удивление и радость. Ринувшись с распростертыми руками к брату, он наступил на ногу чернявому человеку, одетому в вышитую овчинную безрукавку. Лицо чернявого искривилось от боли, однако он и рта не раскрыл. К удивлению Иона, этот человек, как каменный, продолжал сидеть на стуле, положив на стол большие жилистые руки, сжатые в кулаки, и даже ни разу не обернулся на дверь.
— Ионикэ! Ионикэ! Да неужели это ты? — вымолвил наконец Михай, несколько опомнившись от изумления.
Он обнял брата, крепко расцеловал его в обе щеки, в усы, в виски, потом выпустил из объятий, чуть отступил назад и снова шагнул к нему, похлопал по плечу, повторяя радостно и удивленно, словно все еще не веря себе:
— Неужто это ты, Ионикэ?! А? Ты?!
Странное дело: хотя Ион был взволнован встречей с братом, он все же приметил мрачное настроение человека в овчинной безрукавке, который так и остался сидеть, сгорбившись и устремив глаза в пол. Ион почему-то решил, что тот недоволен его приездом.
— А это наш политический руководитель! — сказал Михай, точно отгадав мысли брата, и кивнул головой в сторону человека в расшитой безрукавке. — Не припоминаешь? Сын вдовы Крецу, старой Марии Крецу… Ну, не беда, коли не помнишь, — весело добавил он. — Познакомься с ним — и ты будешь рад! Да, будешь рад! — повторил он. — Человек цельный… Очень принципиальный и…
«Цельный» человек, казалось, наконец услышал, о чем идет речь, и поднялся.. Он был высок ростом, костист и сутуловат. Почесав свой длинный крючковатый нос, сморщенный от неудовольствия, он бросил на Михая короткий презрительный взгляд и проговорил тихо, до странного мягким и тонким голосом, не вязавшимся с его суровой, невзрачной, грубоватой внешностью:
— Петре Амэрией.
Иону понравился Петре Амэрией, понравилось, как он представился, а главное, что он не придал значения льстивым словам Михая. Ион крепко пожал руку Петре, сказав, что уже слышал кое-что о нем в районе и надеется, что они втроем — он указал при этом и на Алеку Лазу — будут дружно работать.
— Когда между людьми есть согласие, то и дело спорится.
При этих словах Петре Амэрией поднял выше голову, стал внимательнее; лицо его заострилось, преобразилось. В глазах вспыхнул живой огонек, и только тут Ион заметил, что глаза у секретаря черные, проницательные, умные. Он улыбнулся.
— Будем работать вместе? То есть как это? — спросил Алеку Лазу.
— Ну да, конечно вместе, — играя своим густым басом, проговорил Ион и обвел председателя и секретаря веселым взглядом, словно удивляясь, что они еще не знают об этом. — Я назначен в ваш колсельхоз…
Но веселость Иона быстро погасла, а в сердце прокралось что-то холодное и мрачное. Заморгав в недоуменье глазами, он спрашивал себя: «В чем дело? Что это с ними?!»
Председатель и секретарь обменялись взглядами и остались равнодушными: лица их окаменели, и они, казалось, не слыхали слов Иона. Это могло означать лишь одно: они недовольны. Сразу бросалось в глаза, что известие им не по душе. Секретарь снова помрачнел. Медленно отодвинувшись к двери, он начал соскабливать ногтем с косяка высохший сгусток грязи. Лицо председателя, с обветренной, словно дубленой кожей, ничего не говорило. Он ушел в себя, и только нахмуренные брови доказывали, что он обдумывает что-то важное, возможно, известие, привезенное Ионом Хуцулей, которое спутало все его карты. Только Михай, брат Иона, радовался от всей души.
— Ионикэ, это правда?! Ну просто не верится! Вот счастье какое!
Он снова обнял Иона и усадил его на стул.
— Вот здорово! Товарищ Лазу… слышишь? а, Алеку! Ты, Ионикэ, не принимай к сердцу, что он сейчас такой хмурый. Знаешь, он все время вспоминал тебя… Расхваливал тебя по-всякому… Но с той поры, как стал председателем, он переменился… Больше не смеется: боится авторитет потерять… Знаешь, каким должен быть председатель? — засмеялся Михай. — Председатель должен всегда быть серьезным и насупленным, чтобы люди видели, что он, бедняга, день и ночь печется о них, не тратит времени попусту… Ха, ха, ха! Были у нас в нонешнем году циркачи… Все люди животы надорвали со смеху, — один наш председатель…
Председатель молча слушал и смущенно улыбался. Чувствовалось, что ему не по себе. Ион тотчас же понял это и подмигнул брату, чтобы тот замолчал.
— Я хотел бы познакомиться… — начал он, но так и не закончил.
Наступило гнетущее, неловкое молчание.
Секретарь принялся отскребать другое пятно на притолоке двери. Председатель уставился в одну точку на стене. Михай вертел в руках линейку, а Ион спрашивал себя, что все это означает.
Немного погодя на дворе послышались шаги. Кто-то шлепал по грязи и кричал грубым, хриплым голосом, словно в лесу:
— Ээ-эй, Алеку! Хее-е-ей! Есть кто здесь?
Лазу встрепенулся.
— Это Булига, конюх. Что ему там понадобилось?
— Айда к нему! Айда к нему, посмотрим! — заторопился секретарь и поспешно отворил дверь, хотя проще всего было позвать конюха в помещение.
— Прости нас, Ионикэ, — извинился председатель. — Мы сейчас же придем…
Ион очень удивился, не зная, что и думать.
— В чем тут дело?
— Черт их знает, — пожал плечами Михай и побагровел, точно переживая нанесенную им обоим обиду. — Не по душе им твой приезд… Я хочу сказать, что они не ожидали, что пришлют тебя. — И он продолжал изменившимся голосом: — Говорят, ты стал очень требовательный. Это правда? У нас председатель и секретарь, ничего не скажешь, хорошие люди, но они не больно-то разбираются во всем. Хозяйство у нас большое… шестьдесят семей… двести сорок гектаров… шестьдесят голов скота… пятьсот овец… Понимаешь, что это значит? Все село смотрит на нас… Ответственность велика? Еще как велика… Здесь нужна голова да голова… А они… — тут он вздохнул. — Я уж не говорю, каких трудов мне стоит раздобывать все необходимое. Э, кабы ты только знал! Видел новые конюшни и амбары? Ну, так знай, — продолжал Михай к удивлению брата, — за них мне надо спасибо сказать… А что до этих двух… то от них толку дождешься после дождичка в четверг… Но хватит об этом, — закончил он. — Ты сказал, что хотел бы… Чего, бы ты хотел? Скажи мне…
— Мда… мне хотелось бы познакомиться с хозяйством.
— Ах, вот оно что! Ну, это дело простое… Я поведу тебя, — предложил он. — Покажу тебе все. Ты, может, думаешь, я отсиживаюсь здесь, в конторе?.. Мне не по сердцу это, — с отвращением махнул он рукой в сторону стола. — Это не для меня, — по секрету признался он. — Я знаю хозяйство как свои пять пальцев. И ежели я, счетовод, не буду среди людей, то кто же будет? Но об этом после. Берем сундучок — и до дому… Помоешься, подкрепишься и соснешь. А потом потолкуем с тобой вволю. Идет? Ничего, ничего, сам знаю… Ты голоден, устал с дороги… К черту все, ведь тут не горит…
Стул под Ионом начал поскрипывать. Михай торопил брата, но тот был в замешательстве, не зная, что предпринять. Чтобы не встречаться взглядом с братом, он бесцельно уставился в окно, на серых взъерошенных уток, плававших в луже, и вертел в руках сигарету.
— Михай, не надо, благодарствую… Зачем переливать из пустого в порожнее?.. Я уже думал о том, где мне жить… И о тебе… О вас… — Иону показалось, что он сказал слишком много, и он опустил голову, слегка покраснев. — Только… Нет… Я не… У вас будет трудно… Руксандра… Я не хотел бы…
— Как! — в негодовании вскочил Михай. — Как! Где же это слыхано? Что за чертовщина, ведь не к чужим же ты приехал…
— Да… Тут еще одна вещь, Михай, — забормотал Ион. — Село… люди… что скажут они… очень это… — Ион залился краской, окончательно смутившись. К счастью, как раз в этот миг отворилась дверь и вошли председатель с секретарем. Странное дело! Их как будто подменили, словно разговор во дворе с конюхом вернул им хорошее настроение. Лазу подошел к Иону, посмотрел на него ласковым, дружеским взглядом и сказал откровенно:
— Ионикэ, не сердись на нас… Как видишь, мы приняли тебя не совсем хорошо… Эх, черт подери! — продолжал он сокрушенно, мягким голосом. — Когда голова полна забот, и с друзьями-то ведешь себя невесть как…
Светлая улыбка, блуждавшая на губах Алеку Лазу и слегка разгладившая на его лице грубую морщинистую кожу, его потеплевший голос, который исходил из сердца и напомнил Иону другого Лазу, его старого приятеля, — все это взволновало и обрадовало его.
Ион не мог знать, ему и в голову не приходило, что перемена в обращении председателя, в душе питавшего к нему добрые чувства, объяснялась коротким разговором, который произошел во дворе, после ухода конюха:
— Что ты на это скажешь? — спросил Лазу.
— Скажу… Что мне говорить? — досадливо отмахнулся секретарь. — Как раз теперь, когда мы собирались вскрыть все его мошеннические проделки, как раз теперь… Это может помешать нам… Черт возьми! Я — член партии, а говорю совсем не то… Как будто райком не знает, что делает… И потом, к чему эти вопросы?! — вдруг возвысил он голос на председателя.
— Ишь ты! А как же мне не спросить тебя? — умиротворяюще сказал председатель. — Разве ты не видел, как он радуется?.. Небось позовет Иона жить к себе… А коли Ион пойдет…
Но секретарь сделал энергичный жест рукой и не дал ему закончить мысль:
— Вот этого как раз и нельзя допустить.
— А что же нам делать?
— Ты должен поразмыслить, что предпринять… Ведь вы были друзьями… Знаешь что? Позови его к себе…
— Хорошая мысль!
Так и получилось, что Алеку Лазу зазвал Иона жить к себе. А Ион, раздумывавший, как бы ему отказаться от предложения брата и не обидеть того, с радостью согласился. Только одного не мог Ион взять в толк: почему Лазу поспешил его пригласить, ведь это стеснит его домашних, и потом он не мог не знать, что Михай все равно сегодня потащит Иона ночевать к себе. «В чем тут дело? И с чего это он так заботится обо мне? — спрашивал себя Ион. — Что ему за нужда? Только потому, что мы были друзьями? Эх, да ведь это ой-ой-ой когда было…»