Но через несколько дней Ион заметил еще много странного. Прежде всего ему бросилось в глаза, что председатель как-то подозрительно поглядывает на него. Вдобавок, как только речь заходит о брате Иона, или о счетоводстве колсельхоза, или о деньгах, или о незаконченных постройках, все сейчас переводят разговор на что-нибудь другое. «Уж мы-то знаем. А ты не тяни нас зря за язык, потому все одно ничего от нас не добьешься», — казалось, хотели они сказать. Некоторые, в том числе секретарь и конюх дед Булига, на что-то намекали, но когда Ион захотел вникнуть в суть дела, секретарь ни с того ни с сего заявил, что никоим образом не хочет влиять на него. «Как это — влиять на меня? — опешил Ион. — А почему же не влиять? Говорит, мне надо самому посмотреть, как обстоят дела, и тогда уж судить обо всем. А что я должен увидеть? И как я могу увидеть, когда все скрывают что-то от меня?»
— Только одно могу сказать, — намекнул как-то секретарь, — советую тебе заглянуть как-нибудь вечером в кооператив: там такое увидишь…
«Какого дьявола я там увижу?» Особенно запутанной казалась Иону история с деньгами, выделенными общим собранием на строительные материалы, которые ввиду неотложной надобности приходилось покупать на черном рынке. В первую очередь необходимо было достать дранку для крыши. Деньги на нее были уже давно взяты из кассы, однако амбары все еще стояли непокрытыми. Это наблюдал ежедневно и он сам. Но Ион не мог догадаться, какое отношение имеет эта история к тому, что ему предстояло увидеть вечером в кооперативе. И вот сегодня утром он твердо решил наконец побывать в кооперативе. Днем он попытался хоть что-нибудь выведать у деда Булиги, но старик, осторожный как лиса, начал издалека, упомянул о разделе земель в 1945 году, да и застрял на разных мелочах и подробностях. Ион так ничего и не понял.
Вернее, кое-что он уловил, но ему все еще было неясно, к чему клонится дело. Между тем, умышленно или невзначай конюх упомянул в разговоре одно имя — имя его брата. Внезапно Ион понял: вот чем вызвана нерешительность людей в беседах с ним, с Ионом, вот разгадка истории со стройматериалами и кооперативом… Но он тотчас же отогнал эту мысль: «Глупости! Глупости! Почему бы так?» И Ион стал десятки раз мысленно перебирать прошлое: все, что связывало его с односельчанами, с селом, с братом, — и не находил ничего особенного. Тут все было ясно и просто. Его жизнь до войны текла спокойно, как река по равнине. Правда, однажды ее всколыхнуло до самой глубины, но это не касалось никого, кроме самого Иона, Михая и Руксандры. После войны он бросился в водоворот, и водоворот на миг затянул его на дно, а затем снова поднял на поверхность, и с тех пор Ион постоянно прокладывает себе дорогу своими могучими плечами, которые могут перевернуть хоть груженый воз. Раздел земель… Месть Георге Котуна, управляющего… Все это погребено в прошлом, и всякий, кто начнет раскапывать, не найдет здесь ничего плохого, позорного, сомнительного. Но в чем тут дело? Почему люди ведут себя с ним так странно? Его брат? Хм! Но что могло случиться с его братом? Как он работает? Как живет? Каковы его отношения с Руксандрой? Счастлива ли она? С этой минуты Ион, сам того не сознавая, стал подражать людям, не желавшим сказать ему правду в глаза: он начал как-то трусливо прятаться от самого себя, решив, что все это его не касается, что он не должен об этом думать. Об этой женщине… О ней… И все-таки последние дни он все чаще ловил себя на мыслях о Руксандре.
Теперь, идя домой, Ион мысленно ругал себя за то, что до сих пор еще не принял приглашения брата зайти к ним отобедать. «Какой дурак! Почему я не пошел к ним?» Ион испытывал сейчас какой-то радостный и в то же время мучительный трепет, неясную тоску и надежду. Им овладели какие-то тревожные мысли, даже страх.
Он воображал, что уже ничего не осталось от той бури, что когда-то разразилась в его душе, но теперь увидел, что он ошибался.
Задержавшись позже обычного в правлении, поглощенный своими думами, Ион торопливо шагал домой, вдыхая полной грудью прохладный и сырой ночной воздух. Пахло дымом, пригоревшим молоком, туманом. Как всегда, во дворах мычали коровы, скрипели колеса колодцев, лениво и хрипло, точно сонные, лаяли собаки. Только он, Ион Хуцуля, чувствовал себя не в своей тарелке. «Это из-за проклятого табаку», — говорил он себе. Табакерку он опорожнил еще в правлении, и теперь ему до смерти хотелось закурить. Эту дурную привычку он приобрел в последнее время и теперь уже не мог от нее избавиться: она вошла ему в кровь. В его одиночестве сигарета стала ему верным и неразлучным другом. Она просветляла мозг, заостряла мысль, успокаивала нервы. «Ничего не поделаешь, придется зайти в кооператив», — решил Ион и подумал, что это даже кстати: он увидит, что там происходит по ночам, почему так настойчиво советовал ему секретарь заглянуть попозже. «Только не закрыт ли уже кооператив: время-то ведь позднее».
Кооператив находился далеко, на самом краю села, в старом, затерянном в глубине запущенного сада барском доме, и добраться до него можно было лишь по вечно затопленному грязью переулку.
Выругав мысленно Народный совет, который, «черт бы его побрал, до сих пор не позаботился о том, чтобы высыпать хоть воз гравия в это болото», — Ион Хуцуля толкнул плечом калитку, вошел в сад и размашисто зашагал прямо по траве. Пройдя немного, он остановился. «Вот поди ж ты! Закрыто!» — проворчал он с досадой, увидев темные окна помещения. «Браво, продавец, так и надо! Постой-ка! А может, секретарь именно потому советовал мне побывать в кооперативе! Да, конечно, я должен бы заняться немного и кооперативом». Ион, раздраженный, повернулся, чтобы уйти, но, не сделав и двух шагов, снова остановился, потому что ему показалось… Да, да… откуда-то из темноты доносились звуки губной гармошки, на которой играли где-то близко… и мелодия была похожа на… Ион провел рукой по лбу, точно силясь что-то вспомнить, и чуть не крикнул: «Господи! Да ведь этот танец «киндию», так играет только мой брат Михай».
Словно из какого-то тайника, в уме Иона возникают картины детства: вот они вдвоем, он и брат, выходят вечером на берег речки, устраиваются под ракитой, и Михай начинает играть на губной гармошке. Обычно он прислонялся спиной к дереву, упирался локтями в колени, наклонял голову с белокурыми, словно ржаная солома, волосами и играл. Меж его тонких загорелых пальцев гармошка сверкала, как серебро, и его большие, ярко-голубые, как цветы льна, глаза блестели, излучая счастье: весь мир принадлежал ему!
Он, Ион Хуцуля, болтал ногой в воде, мусоля во рту травинку, млел от удовольствия и просил брата играть еще, играть все, что тот знает. Иону необычайно нравилось, как ловко управлял Михай своим дыханием, словно он не дул в гармошку, а она была спрятана у него в горле. Именно так и думал он тогда. «Вот глупости», — пробормотал Ион, смутившись от мыслей, пришедших ему в голову, и хотел уже возвращаться домой. Но вместо этого, словно подталкиваемый кем-то, он нерешительно шагнул к дому, откуда доносилась мелодия.
Какое-то внутреннее побуждение, любопытство и упрямство вели его вперед, словно заставляли его взглянуть своими глазами, убедиться. А в чем? В сущности говоря, он и сам не знал в чем. Но он должен был… Должен был увидеть.
«В конце концов, что особенного, если Михай играет на гармошке в кооперативе? Может, он здесь с Руксандрой! — И Ион почувствовал при этой мысли легкую радость. — Посмотрю». Виновато улыбнувшись в темноте, он осторожно приблизился к освещенному окну, выходившему на задний двор. Поднялся на завалинку. Опершись коленом о доски завалинки, крепко ухватился рукой за круглый столб. Но что это такое? Что здесь происходит? Вместо Руксандры он увидел незнакомых полупьяных женщин, а среди них — своего брата, игравшего на гармошке, продавца кооператива и бывшего барского управляющего — Георге Котуна. Больше всего Иона потрясло то, что его брат может пить и находиться под одной крышей с Георге Котуном. Этот удар ошеломил его. На мгновение Иону показалось, что все вокруг него завертелось колесом. Глаза, ослепленные светом, затуманились. Как и тогда, пять лет назад, черная волна захлестнула его разум, как и тогда, в ушах стоял звон, ноги дрожали и подгибались. Его как-то медленно покачивало, точно он куда-то плавно летел. И он дышал порывисто, со свистом. Тело сковала непонятная усталость и тяжесть. Силы покидали его. В одно мгновение перед ним пронеслось как во сне: опрокинутая чаша неба, неправдоподобно синего, чуть розовеющего в первых лучах восходящего солнца, земля, разрезанная на пласты плугом, застывшая, словно в ожидании, и глаза Георге Котуна, злые, налившиеся кровью, холодные и пустые, как еще дымившееся после выстрела дуло смертоносного оружия.
«Земли захотел? На, жри ее!»
Ион Хуцуля не мог бы сказать, долго ли простоял он под окном, не отрывая глаз от грязного стекла, не мог бы он ответить, когда спустился вниз с завалинки и подошел к-двери. Очнувшись, почувствовал только, что щеки у него горят, точно ему надавали пощечин. Поднял руку, чтобы постучать в дверь, рука бессильно упала, как перебитая.
— О господи! Что со мной? Я потерял голову? Мне мерещится? Этого не может быть. Разве это возможно? Мой брат — с Котуном, здесь?!
Ион слышал от людей, что Георге Котун, отбыв срок наказания, возвратился весной из тюрьмы, что у него было припрятано наворованное у барина золото, с помощью которого он начал теперь обделывать разные нечистые делишки. Слышал Ион и о том, что брат его, Михай, стал пьянствовать, но не хотел этому верить. А теперь Михай пил в этом доме с человеком, который всадил пулю в грудь его брату, и Ион прямо не верил своим глазам.
Ион начал бешено колотить кулаком в дверь. Раз, другой… Что-то шлепнулось на землю: кусок штукатурки отделился от стены у притолоки двери и упал у порога.
Музыка вдруг оборвалась, словно музыкант захлебнулся. Поднялась суматоха и шум: низкие мужские голоса (среди которых он узнал резкий, повелительный голос брата) перемешались с шушуканьем женщин, напоминавшим шипение гусей; послышалось звяканье посуды, грохот передвигаемой мебели, шорох шагов, а потом, словно откуда-то издалека, до боли знакомый голос: