Вдруг он остановился, не закончив говорить, и снова иронически усмехнулся.
— Итак, я думаю, все понятно. О чем тут еще говорить? Где закон, там нечего торговаться. — И он гордо поглядел на Георге Котуна, точно хотел ему сказать: «Ну, вот видишь, как я его отделал?»
Котун что-то пробормотал и нервно зашагал по комнате, громко фыркая, как бык. Время от времени он останавливался, выпячивал грудь и бросал убийственные взгляды на Иона.
Ион неподвижно стоял, прислонившись к двери, словно опасаясь, как бы чего не случилось, как бы эти двое не бросились на него, не оттеснили его в сторону и не добрались до телефона. С Пужинэ ничего нельзя было поделать: он писарь и в примэрии на своем месте. Но вот Котуну что здесь надо? А что, если он потому и пришел, что был послан барином позвонить по телефону в префектуру? А может быть, он уже и позвонил? Почему люди пропустили его? Вдобавок откуда знать, может, этот плешивый писарь тоже приспешник барина? Наверняка так оно и есть. Тогда почему бы ему не защищать управляющего? Нет, будь что будет, надо выдворить отсюда их обоих. Да, писаря тоже. До завтрашнего вечера. Нечего ему здесь делать.
— Видишь ли, в чем дело, господин писарь, — обратился Ион спокойным тоном к писарю. — Видишь ли, в чем дело. О земле нам нечего спорить. Это решает народ. А тебя по-хорошему прошу уйти сейчас из примэрии… Уведи и его — этого господина, чтобы мне не просить людей выводить вас…
Тогда, точно его кто стукнул дубиной по голове, писарь покачнулся, побледнел, схватился руками за виски и завопил пронзительно, пискливо:
— Чтоо? С кем ты говоришь, сударь? С какой стати ты сам-то здесь, а? Здесь тебе не фронт, сударь. Слышишь?
— Знаю! — мягко произнес Ион, и его голос окончательно взбесил писаря.
— Здесь ты у меня в примэрии, сударь! — взвизгнул тот, выпучив глаза. — И здесь я… слышишь? Я — государственная власть. Так что попробуй только — и я сейчас же позвоню префекту.
— Вот этого ты как раз и не сделаешь, — возразил еще мягче и спокойнее Ион и придвинулся плотнее к двери.
— Говоришь, не сделаю? А кто это меня остановит? Ты? Лучше бы снял шляпу: здесь не корчма, слышишь? И насчет земли этого человека — не играй с огнем… Что он, помещик, что ли? Что тебе от него надо? Давай подходить здраво, милейший, это тебе не игра…
— Ладно, хватит, мы сами все порешим! — сорвался с прежнего тона Ион и вышел, хлопнув дверью.
На улице он смешался с толпой и бесцельно зашагал вперед. В нем все кипело. Все тот же вопрос буравом сверлил мозг Иона: «Кто? Кто известил управляющего? Кто мог ему сказать? Откуда мог он так скоро узнать, что я… что я… Кто тот человек, который сообщил ему?» Ион еще с фронта испытывал какой-то ужас перед всяким предателем, он считал его самым коварным оружием, оружием, которое направлено против тебя в тылу и против которого невозможно бороться. И вот теперь Иона больше всего беспокоила мысль о том, что существует такой человек, который, побывав у него в доме и услышав все, отправился к Котуну и рассказал ему. Но кто этот человек? Кого следовало подозревать? Позади послышался глухой топот ног. Кто-то бежал за ним, тяжело дыша. Ион остановился. Он догадывался, кто это, и не ошибся: это был управляющий. В лунном свете лицо управляющего было белое, точно у мертвеца, а глаза горели как угли. Он прошипел сквозь зубы:
— Постой! Мне надо кое-что тебе сказать. Запомни… Попробуй только притронуться к моей земле… Попробуй только притронуться, — захлебнулся он, — и я тебя прикончу, слышишь?
Первым побуждением Иона было дать Котуну как следует по морде, но он сдержался. Ион повернулся спиной к управляющему и зашагал дальше, насмешливо бросив ему:
— Смотри не испугай меня, господин Котун! Лучше отправляйся-ка ты спать…
Рассвет застал все село в поле. По тропинкам торопливо шагали босые женщины. Над полем стоял гул голосов. Голубоватый свет зари осенял толпу, и животных, и темно-зеленую листву деревьев, и черную землю, жирную, влажную, поросшую сорняками, которая, казалось, еще спит тяжелым зимним сном; она простиралась, спокойная и величественная, вздымаясь холмами, до далекой межи, сливаясь с синевато-черной полоской леса у Кобыла. Со стороны пруда и речки в долине тянуло прохладным ветерком, освежавшим лица людей. Ветер с юга прогонял тучи, трепал платки и юбки женщин и сбрасывал янтарные капли росы на землю.
Ион Хуцуля, бледный, не выспавшийся, с синевой под глазами, весь горя словно в лихорадке, пробирался сквозь гущу людей и, видя, что они выжидательно поглядывают на барскую землю, которую словно стерегут зеленые шеренги тополей и ив, торопил их готовить плуги, запрягать лошадей и начинать пахоту. Нетерпение и странное беспокойство, овладевшие им еще с вечера, не покидали его и теперь. Сердце сильно билось, точно готово было выскочить из груди. Ему было душно и тяжко. Рванув дрожащими руками грязный воротник рубашки, он с облегчением почувствовал волну прохлады, обдавшую его волосатую грудь. Вокруг него, на краю поля, суетились люди. Георге Булига впряг в плуг свою костлявую клячу, рыжую и косматую. Оба его сына встали с двух сторон у оглобель, точно собирались тянуть плуг вместе с лошадью. Лемех уже погрузился в землю. Глаза старого крестьянина скользили по расстилавшейся перед ним земле и постепенно увлажнялись. Стараясь побороть свою слабость, он старательно высморкался в полу своей редкой, как сито, сермяги, издавая при этом надтреснутый, хриплый, словно трубный звук, потом крепко ухватился за ручки плуга и сердито крикнул на сыновей:
— Гей, давай, пошел!
Улыбка осветила сухие сморщенные щеки Алеку Лазу, который, ни на шаг не отставая, следовал за Ионом, держа списки наделенных землей. Он их так крепко сжимал в руках, точно боялся, чтобы у него их не вырвали.
— Готово, трогай! Давай, люди добрые! — кричал он и чуть ли не бежал, размахивая над головой белыми листами списков.
Щелкнули бичи, быки и лошади напряглись, и все плуги, как по команде, сдвинулись с места и взбороздили барскую землю. В это мгновение Ион всем существом ощутил, как душившее его напряжение ослабевает и бесследно исчезает. Словно что-то метнулось и взорвалось в нем, наполнив тело чем-то крепким и опьяняющим, точно вино.
— Люди добрые, гей, люди добрые! — крикнул он громко каким-то чужим голосом, двинувшись вслед за Алеку Лазу и стараясь перекричать толпу. — Люди добрые!..
Иону хотелось попросить, чтобы его подпустили к плугу, хотелось медленно идти, наклонясь вперед, за быками, глядя, как лемех переворачивает сырые пласты земли, издающие горький запах гнили. Руки его отвыкли от работы, загрубели, сжимая смертоносное оружие, и в нем проснулось страстное желание схватить рукоятки плуга, крепко нажать на них, вдавливая лемех в борозду, и взрезать давно не паханную землю с бешенством и страстью, с какой ласкал бы пылающее тело желанной женщины.
Быстрым шагом он поднялся на холм, где стояла группа березок, чуть шелестевших мелкими бледно-зелеными листьями. В своем весеннем уборе они походили на невинных девушек. Ион увидел впереди несколько группок людей, собравшихся вокруг шести-семи плугов. Крестьяне стояли напряженные, уперев руки в бока или скрестив их на груди, и смотрели прямо перед собой. Их кони махали хвостами, перебирая губами молоденькие нежные веточки березы. Быки с равнодушным видом жевали жвачку, словно понимая, что их хозяева не торопятся, и теперь им ничего другого не остается делать.
— Почему вы не начинаете, люди добрые? — спросил Ион, приблизившись к первому плугу, но и без ответа догадался, в чем дело. На опушке березняка, омрачая красоту картины утра, как само воплощение ненависти, в кожаной куртке, в шляпе, надвинутой на глаза, и в сапогах стоял Георге Котун, неподвижный и одинокий, точно волк, вышедший на охоту за людьми. Управляющего боялись больше, чем барина. Он пришел сюда с ночи охранять свою землю и встал перед крестьянами. Они косились на него, видели ружье у него на плече и не решались приступать к пахоте. Ион сразу все понял и улыбнулся. Уверенно, как хозяин, который спешит выполнить неотложное дело, он шагнул вперед и, набрав полную грудь воздуха, взялся руками за ручки плуга. Дерево их было влажное и холодное.
— Эй, давай! — подал он знак усатому крестьянину в залатанной сермяге, который смотрел на него холодно и настороженно, словно не понимая, что Ион хочет делать. Однако крестьянин все же взял бич, слегка взмахнул, но не ударил быков, а стал понукать их, натянув вожжи:
— Хэээйссс!..
Волы покачнулись и шагнули в ногу, колеса тонко скрипнули и начали медленно вращаться.
— Хэээйссс!
Ион вонзил лемех в землю, и, приноравливаясь к движению волов, налег всей силой на ручки плуга. Черная борозда стлалась прямо под его ногами. Над быками покачивались прозрачные полоски тумана. Пласты земли отделялись с треском, напоминающим звук ломающегося хвороста. Запах гнилых трав смешивался с запахом бычьего пара и кисловатым запахом взрытой плугом земли. Где-то вдалеке пел жаворонок. На пруду, в долине, квакали проснувшиеся ни свет ни заря лягушки, и синеватое покрывало утреннего рассвета постепенно светлело, разрываясь на длинные розоватые ленты. Однако Ион Хуцуля ничего этого не видел: не смотрел он ни на небо, ни вперед, ни назад, — лишь на то место, куда ступал, и взгляд его скользил по черной ленте борозды, которая все удлинялась, увлекая его за собой и одурманивая своим монотонным разматыванием.
Внезапный треск ружейного выстрела сухо прорезал сырой, мглистый утренний воздух, и Ион упал на колени лицом в мягкую холодную землю как раз в тог момент, когда солнце показалось из-за гребня холма, залив всю долину пурпурно-красным, кровавым светом.
Когда Ион открыл глаза, другой свет, резкий, белый, ослепил его. Ион зажмурился. Через некоторое время он снова испуганно открыл глаза, быстро заморгал, посмотрел на женщину, одетую во все белое, обвел взглядом кровати с лежавшими на них людьми, увидел оранжевые блики, дрожавшие на гладком полу, круглые стенные часы и захотел приподняться. Но сразу же тысячи ножей вонзились в его тело, и Ион со стоном упал обратно на подушку.