— Лежите спокойно! Спокойно! — послышался тонкий женский голос, и в его голове вдруг возник вопрос: «Где я? Что со мною?» Боль жгла ему сердце. У него страшно болела грудь и голова, которая к тому же казалась страшно тяжелой; такими же тяжелыми стали и руки и ноги.
— Где это я? — выговорил он чуть слышно и облизал сухие губы.
— Не беспокойтесь! — снова услышал он тот же мягкий голос. — Ничего страшного нет. Теперь вы уже спасены…
«От чего это я спасен?» — промелькнуло у него в мозгу. Он силился вспомнить, как попал сюда. Теперь он уже знал, где находится, но не понимал, отчего так болит у него грудь, точно просверленная насквозь огромным буравом, и почему он чувствует такую слабость, какой никогда раньше не испытывал. Мысли с бешеной скоростью проносились у него в голове. Неизвестно почему, Ион вдруг вспомнил шелковый платок, и мысль стала цепляться за это воспоминание, как будто от него зависело все. Отрывочные картины, стертые, затуманенные, стали проплывать одна за другой перед, глазами Иона… Руксандра… Михай… Алеку Лазу… Худое, озабоченное лицо, лицо Георге Булиги… Ночь… Свет в окнах домов… Тени на улицах… Высокие деревянные ступени… дверь, из-под которой пробивается полоска света, — и вдруг призрачно-белое, колючее, искаженное злобой лицо…
«Георге Котун!»
Ион услыхал сухой треск, как удар молотка, в ушах зазвенело, и он снова полетел в черную бездонную пропасть…
«Он выстрелил в меня!» — в тот же миг мелькнула мысль, и он до крови прикусил себе губу. В висках стучало, голова была словно зажата железными тисками. Сердце сильно колотилось в груди, казалось вот-вот разорвет ее. Именно в этот момент он снова почувствовал, что у него в груди есть сердце, и с его губ чуть не сорвался крик: «Я жив!» Он припомнил даже слова угрозы, брошенные сквозь стиснутые зубы: «Попробуй только притронуться к моей земле — и я тебя прикончу, слышишь?» — и свой насмешливый ответ: «Смотри не испугай меня, господин Котун! Лучше отправляйся-ка ты спать». И вслед за этим всплыл мучительный вопрос, который не давал ему покоя в ту ночь: «Кто? Кто мог ему сказать? Кто предал меня?» Сердце Иона наполнилось чем-то горьким, как желчь. Он скрипнул зубами.
— Болит? — быстро спросила сестра и коснулась мягкой прохладной рукой лба Иона.
Ион сделал отрицательный жест и, открыв глаза, внимательно посмотрел на сестру. Она была молоденькая, почти подросток, и глаза у нее были ясные, небесно-голубые. Их ласковый, дружелюбный взгляд сильно напоминал взгляд Руксандры, только глаза Руксандры изливали другой свет, дурманящий и наполнявший душу сладостной отрадой.
— Если вы чувствуете себя лучше, то, может быть, разрешите привести к вам вашего брата… Он с самого утра сидит в приемной.
— Михай! Он здесь?
— Да. Он привез вас на телеге в больницу и с тех пор никуда не уходил. Ждет, хочет узнать о вашем самочувствии.
— Позовите его, сестра.
Михай вошел тихо, на цыпочках ступая вслед за сестрой. Лицо у него осунулось, взгляд блуждал. Когда он подошел к кровати, Ион заметил, что руки Михая дрожат. «Как он беспокоится за меня! — подумал Ион и пожалел о споре, который произошел у них накануне того события. — Ведь кровь не вода. Он все-таки мой брат, бедняга…» Михай был так смущен, что не мог вымолвить ни слова. Сестра постаралась успокоить его, сообщив, что ничего страшного нет: опасность уже миновала — и привела слова профессора: «Счастье этого богатыря, что пуля прошла у него около сердца и только продырявила легкое, а то бы его не довезли». Михай слушал все это, опустив голову, уставившись в пол. Когда сестра замолчала, он украдкой взглянул на больного и спросил шепотом, словно боялся усугубить его страдания:
— Тебе очень больно, Ионикэ?
— Нет! — Ион попытался улыбнуться. — Пустяки. Чуть-чуть.
Сестра перешла к другому больному, и братья остались наедине. Долгое время они молчали, глядя друг на друга. Затем Ион пошевелил губами и тихо, скорее про себя, сказал:
— Одна мысль мучит меня: кто бы мог сказать Котуну?..
В глазах Михая зажглись огоньки и зрачки расширились, точно от испуга. Но он ничего не сказал и резко повернулся лицом к двери, потому что как раз в эту секунду в палату вошел профессор в белом халате в сопровождении свиты врачей. Вошедшие направились прямо к кровати Иона, и, смущенный, Михай тихо отступил в сторону.
Михай приехал снова через две недели. Он привез с собой пироги с творогом и маком.
— Это тебе посылает Руксандра. Она не могла приехать: сидит дома с ребятишками. Ты ведь знаешь, что их не на кого оставить. Она желает тебе поправиться и вернуться поскорее домой.
— Спасибо, Михай. Без тебя я бы совсем пропал. Сестра рассказала мне, как ты привез меня в больницу…
— Брось, Ионикэ!.. Есть о чем говорить! А как же иначе? Если уж Алеку Лазу, чужой человек, бросил пахоту и собрался ехать, так ведь я…
— Пироги невестки хороши. Словно здоровья прибавляют. Передай ей. То есть нет… Не надо, не говори ей ничего.
— В следующий раз приедет и она. Оставим ребятишек у ее матери, и она приедет… А может быть, ты выздоровеешь до той поры и приедешь домой: ведь дома-то работы хоть отбавляй, Ионикэ, и мы никак не управимся… Даже пахоту еще не закончили… Я уж и то иной раз думаю: что это за жизнь? И радости не видишь… Я получил землю, благодарение господу, но ведь и забот прибавилось, потому как землю-то надобно обработать, она не терпит…
Михай так и не понял, почему голос брата звучит неуверенно и дрожит.
— Не знаю, Михай… Но дело в том, что… Может, я больше не вернусь в село… Я уже все обдумал… Для чего мне возвращаться? Кусок хлеба я заработаю и здесь… Ремесло знаю. Ну что ты так смотришь на меня? Не веришь? Пойду работать на завод. Не бойся, не пропаду я… Ведь ты сам видел, что даже пуля не берет меня, — пошутил он. — Скажи невестке, что я очень благодарен ей за пироги. Очень вкусные. А тебе хватит мотаться по дорогам… Работу нельзя откладывать… Ты это правильно сказал… Если мне что понадобится, я тебе сообщу, обязательно сообщу… Или напишу тебе… Да и потом здесь я долго не задержусь…
Но Михай, видно, хотел еще что-то сказать. Он казался смущенным, наконец произнес:
— Ну, коли ты, Ионикэ, так считаешь… Я только думал, что ты поможешь мне… Но, может быть, так оно и лучше. Тебе виднее. Я думал о том, что ты рассказывал про Россию… Вижу, что и у нас начинается… Вот поэтому и хочу тебя спросить… То есть сказать тебе… — Он замялся. Затем продолжал: — Я подумываю о том, чтобы вступить в коммунистическую партию. С партией этой мне будет лучше, как ты считаешь? Так я подумал. Я сказал себе: мой брат не дурак. Он знает, что делает. — Тут Михай засмеялся. — Да, как видишь, Ионикэ, пришло время старшему брату идти за младшим…
Ион Хуцуля проснулся с головой тяжелой, как бадья. В комнате никого не было. Весело пылал огонь, разбрасывая отблески по стенам, и из чугунка, стоящего на плите, поднимался легкий парок. Хозяйка готовила корм для свиньи. Через полуоткрытую дверь комнаты слышался густой голос Алеку Лазу, бранившего жену.
— Смотри никуда не ходи, слышишь! — кричал он сердито. — Или не видела, что уже выпал иней? А ты только и знаешь свое. У себя дома я хозяин, и так сделаешь, как я скажу тебе…
— У нас нет ни гроша, — оправдывалась женщина. — Сам знаешь… Я говорила тебе еще вчера вечером… Пойду на базар… Пойду, чтобы… — бормотала она смущенно.
— Тааак! А свеклу кто будет выкапывать? — спросил Алеку Лазу, понижая голос. — Разве не видишь, что уже выпал иней?
— Да пускай иней, пускай снег! — сердито выкрикнула женщина. — Пускай себе замерзает, мне-то что? Копай ты ее сам, ежели тебе делать нечего. Что, она моя, что ли, свекла-то?
— А чья же? Что же ты хочешь, жена, чтобы она на поле осталась? И чтобы замерзла, да?
— Это уж дело не мое. Почему ты сам не выкопал ее, когда была хорошая погода? Таков уж ты, прости господи: вопьешься в человека как клещ! Другим-то все спускаешь, а из своей жены готов хоть душу вытянуть. Поищи такую дуру, что бросит все свои дела и будет таскаться по полям. Вот Хуцуле, счетоводу, не приходит в голову погнать свою жену в поле? Она у него сидит дома как барыня… А ты чуть что на меня одну взваливаешь всю тяжелую работу, а я-то думала, что раз у меня муж председатель, так мне хоть какое-нибудь облегчение будет… Да где уж там!..
Вдруг ее голос резко оборвался. Ион Хуцуля увидел через полуоткрытую дверь, что она стоит, разинув рот, широко раскрыв глаза, как, видно, сама испугалась вырвавшихся у нее слов, и ждет, что на нее как удар грома обрушится гнев мужа.
Но ничего ужасного не произошло.
Алеку Лазу так и остался стоять неподвижно, уронив руки и наклонив голову; глаза его были полузакрыты, челюсти сжаты. Против обыкновения, он заговорил, делая ударение на каждом слове, ласковым голосом:
— Так вот как ты рассуждаешь? Я уже тысячу раз тебе говорил, чтобы ты бросила эти глупости… Не говорил разве я тебе? Эх, жена, жена, даже не знаю, что и делать-то с тобой? — вздохнул он с отчаянием. — Подумай только, ведь я председатель, отвечаю за все, я должен всем пример подавать, а ты… Обмозгуй все это и больше меня не зли, а то, сама знаешь… Надень жакетку и зови скорей твою сестру Фривонию и Иоанну — жену Чудина, вообще собери как можно больше женщин… Не жалей ног, потому ты же видишь, что выпал иней и свекла больше не может ждать…
Заметив, что Ион Хуцуля уже встал и слышит их разговор, Алеку Лазу смущенно закашлялся, засопел носом и вышел на улицу, сопровождаемый женой.
Ион соскочил с кровати и некоторое время неподвижно стоял посреди комнаты, словно не зная, что ему делать. На душе было тяжело, и он испытывал странное беспокойство, не покидавшее его всю ночь. Он долго тер глаза толстыми узловатыми и черными пальцами. Потом увидел в окно горбатую крышу сарая, подернутую сверкающим инеем, и с удивлением осознал, что это его и взволновало. Он давно знал обо всем: и об инее, и о заморозках, и о свекле, оставшейся в земле, — и вот, пожалуйста, иней уже и выпал. Ему хотелось во что бы то ни стало отделаться от воспоминаний о вчерашнем вечере. Теперь, когда он проснулся, ему пришло в голову, что брат еще не совсем погиб, как он решил накануне вечером, — что его еще можно исправить и он должен во что бы то ни стало этого добиться. Ведь Михай — его брат, его единственный брат, у них одна и та же кровь, одно и то же сердце. «Нет, Михай сделал ошибку, но он еще не совсем погиб. И он не обманывает Руксандру. Он любит ее по-старому, и меня тоже».