Я наполнил корзину. Меня очень пугали тени, мелькавшие сквозь густые пары, и я торопился перепрыгнуть на другую сторону. Чтобы успокоить себя, я стал думать о том, что в школе опять станет тепло и господин учитель будет рассказывать о Хории, Клашке и Кришане и о людях с Западных гор.
Я прыгнул через речку.
— Стой, злодей, убью! — раздался у меня над ухом хриплый голос. Я чуть не свалился в речку, но кто-то схватил меня за воротник пальто и приподнял. Из-под бровей, над которыми виднелась грязная тряпка, на меня злобно смотрели блестящие глаза.
— Что у тебя в корзине?
— Земля, сударь!.. Пэкурец…
— Ага!.. Значит, это вы крадете у нас мазут!
«Пэкурар», — подумал я и весь задрожал. Это был черномазый и долговязый детина в лохмотьях, испачканных мазутом. Он опрокинул мою корзину и отобрал у меня нож.
— Ты чей?
— Сын маляра, сударь. Сын Тити Панаите, маляра…
— Если еще раз поймаю, — убью!
— Не убивайте меня, сударь! — еле слышно пролепетал я.
Пэкурар опустил меня на землю. В нескольких шагах от нас к берегу спускалась бабка Аника со своим тазом. Пэкурар бросился к ней. Я не стал ждать его возвращения, поднял корзину и стремглав побежал к школе.
Пэкурары были грозой Дымбицы. Этими страшными людьми, насквозь пропитанными мазутом, пугали детей. Учитель Тудоран рассказывал нам, что первый пэкурар обосновался на берегах Дымбицы много лет назад. Он занялся делом, которое местным жителям казалось странным: собирал капли мазута с поверхности земли. На этом он сколотил целое состояние. Ходили слухи, что пэкурар нашел клад. Впоследствии он купил даже несколько нефтяных скважин, но вскоре разорился, словно и вправду, — как поговаривали, — присвоил их незаконно.
Потом появилось множество пэкураров. Они арендовали речку и разделили ее между собой, вырыли канавы и ямы вдоль берегов и с помощью деревянных плотин собирали мазут, который развозили в бочках по деревням Трансильвании. Занимаясь этим каторжным трудом, они втайне мечтали найти сокровище, как первый пэкурар.
Я стремительно вбежал в класс.
— Что такое, Панаите? Что случилось? — спросил господин учитель, а мальчики с удивлением уставились на меня. Я задыхался, в груди у меня похолодело.
— Пэкурар, господин учитель!.. Он отобрал у меня землю. Сказал, что если поймает еще раз кого-нибудь у Дымбицы, то убьет…
Учитель побелел как полотно и взглянул на пустую корзину, которую я бросил за печку.
— Значит, теперь у нас не будет даже пэкурца, — прошептал он.
Ребята подталкивали меня и наперебой спрашивали:
— Он был один?
— Как ты удрал?
— Он хотел задушить тебя?
— Даже пэкурца… Мы остались без пэкурца… — бормотал господин учитель, глядя куда-то поверх наших голов.
В это время с улицы послышались крики. Кто-то звал на помощь, остервенело лаяли собаки. Мы выбежали. Кричала бабка Аника, за ней гналось несколько пэкураров. Среди них был и тот, который отнял у меня ножик. Господин учитель пошел им навстречу. На улицу высыпал народ. Пэкурары отчаянно ругались и клялись прикончить каждого, кого поймают на берегу Дымбицы. Они и слышать не хотели о каком-либо соглашении или плате и грозили нам дубинками. Наконец они удалились, осыпаемые проклятиями.
Мы вернулись в класс. Господин учитель дрожал сильнее нас и кашлял. Урок, посвященный восстанию моцев, так и остался незаконченным.
— Завтра приходить?
— Приходите… может быть, мне удастся раздобыть немного дров…
Мне казалось, что жители предместья попрятались, как улитки в свои раковины. На улицах — ни души. На фоне свинцового неба чернели пустые пасти дымоходов. Дым валил только из высоких дымоходов нефтеперегонных заводов и из трубы купца Бобочи.
На другой день по дороге в школу я заглянул к Цику, сыну цыгана Данчу, Когда я вошел, он приставал к деду, который держал в высохших руках закопченную скрипку и деревянный футляр.
— Коробку, дедушка! Чтоб не видеть мне счастья, — только коробку! Ты же не играешь на ней… Я истоплю печку, согреюсь и побегу стащить дров… Хоть малость дымку бы понюхать! Ты же не возьмешь ее в могилу?
Старик скорчился в углу на груде тряпок и еще крепче прижимал к себе почерневший футляр. Его изнуренное лицо выражало испуг.
— Все равно я сожгу ее, дедушка! Чтоб мне не видеть счастья, если не сожгу!..
Увидев меня, Цику оставил старика в покое и предложил:
— Пошли в школу. Учитель, наверное, достал дров!
Ключ от класса мы нашли над дверью, куда, уходя, его обычно клал господин учитель. Нас было человек десять. Печка стояла в углу совершенно холодная, но мы все же сгрудились вокруг нее, ожидая учителя. Время от времени мы подходили к окнам и, вытянув губы, дули на обледенелое стекло, словно подернутое белой плесенью, а когда появлялся прозрачный пятак, смотрели на улицу в надежде увидеть учителя. Но видели только сугробы снега в школьном дворе да высокий столб, вдоль которого от земли до самой верхушки буран налепил гребешок из снега.
Учитель вернулся через час с пустыми руками. Вид у него был удрученный. Заметив нас, он вздрогнул.
— Вы здесь? Ступайте по домам!.. Сегодня мы не будем заниматься: дров нет. Черт побери этого префекта!.. Даже сторожа дровяного склада замерзают в бараках… Ну, бегите домой!
Мы встали. Господин учитель с грустью глядел на нас.
— Нет, постойте! Куда же вы?.. — Он осмотрелся по сторонам, ища чего-нибудь, чем можно было бы затопить печь. Ничего. Одни парты, исцарапанные нашими ножиками, и черная блестящая доска на хромых ножках.
Учитель взглянул на нас, попытался улыбнуться, но у него получилась лишь горькая гримаса. Он долго сидел, напряженно о чем-то размышляя. Потом вдруг весело улыбнулся, снял пальто и позвал нас во двор, захватив с собой лежавший у печки топор. Мы расчистили снег вокруг «мачты». «Мачтой» мы называли столб, стоявший посреди двора; он был высокий, как фабричная труба, и сверху донизу расписан цветами государственного флага. Десятого мая[15] или в день рождения короля мы поднимали на мачте национальный флаг. Тогда разукрашенный столб становился гордостью предместья, и мы, ребятишки, играли только вокруг него.
Топор вошел в мачту по самый обух. Учитель тяжело дышал. Щеки его раскраснелись, глаза блестели. Раза два он бросал топор и настороженно посматривал в сторону улицы. Там никого не было. Мы чувствовали, что с ним происходит нечто необычное, и, видя, с какой поспешностью он принимался вновь рубить, всячески старались помочь ему. Кушута, мальчик с рыжими, щетиной торчавшими волосами, испуганно прошептал:
— Эй, вы! Беда будет! Это же «мачта»!
Помню, летом, когда кто-нибудь приносил тряпичный мяч, мы каждую перемену играли в футбол. Господин учитель бывал судьей, но от столба не отходил, следя, чтобы кто-нибудь с разбегу не расшиб о него голову. Он весело смеялся и свистел: штрафной удар! Мы посылали столб ко всем чертям и старались его обходить, но он притягивал мяч, как магнит. Не на одной голове красовались бы синяки, если бы у столба не стоял с вытянутыми руками господин учитель.
Топор глубоко вонзался в «мачту», и при каждом ударе снежный гребешок, которым буран украсил столб, рассыпался облаком белой пыли. Когда «мачта» свалилась на сугробы, Кушута убежал домой. Господин учитель разрубил столб на восемь кусков, и мы втащили эти куски в класс.
Дерево загорелось, треща и распространяя резкий запах краски. Блаженное тепло окутало нас. Стекла стали оттаивать, мороз уже казался чем-то далеким и нестрашным.
Когда кончился урок истории, учитель спросил нас, чем бы мы хотели заняться. Все предместье заметило дым, поваливший из трубы, и ребята заполнили класс.
Большинство высказались за географию. Господин учитель стал медленно рассказывать. Голос его тоже как будто оттаял и потеплел. Он говорил о том, что на карте мира Румыния обозначена нефтяной вышкой и что по запасам нефти она занимает второе место в Европе, после Советской России. Мы испытывали гордость за нашу страну, а господин учитель, видя наши сверкающие глаза, улыбался и время от времени вздыхал:
— Эх, ребята, хорошая у нас страна, да устроена плохо!!! — и продолжал рассказывать, где именно в Румынии имеются залежи угля, нефтяные промыслы, нефтеперегонные заводы, леса…
Мачта догорала. Цыганенок Цику сидел верхом на куске дерева, торчавшем из печки, с сияющими от счастья глазами подталкивал его и радостно взвизгивал.
— Толкай, Цику, толкай! — шептали ему одни, а другие, вспомнив старый анекдот о цыгане, который поспорил, что просидит целую ночь на морозе возле печки с дровами, говорили:
— Брось «мачту», Цику, двух быков тебе дадим. Хочешь?
— Не хочу! Тятька и без быков прожил, — отвечал, смеясь, Цику словами цыгана из анекдота.
Когда занятия окончились, Цику подобрал у печки оставшиеся щепки и попросил у господина учителя разрешения взять их.
— Я хочу отогреть дедушку, сударь. Прошу вас… Иначе я сожгу его коробку… Замерзает, бедняга, со своей скрипкой.
— Какую коробку? — спросил господин учитель.
— Коробку от скрипки, сударь… ведь на ней он не играет…
Учитель разрешил взять щепки и завернул еще в листок из тетради три щепотки табаку.
— Возьми, отдай старику… И не трогай футляр! Слышишь? Не смей сжигать его!
Без «мачты» предместье казалось еще более унылым. Зато школьный двор стал большим и просторным, как настоящее футбольное поле.
На следующий день придя в школу, мы увидели, что господин учитель разговаривает в классе с каким-то человеком, а тот вертит в руках фуражку железнодорожника. Человек вскоре ушел, и урок начался. Учитель казался рассеянным. Временами он смеялся вместе с нами, но чаще задумывался и хмурился.
— Много еще от столба осталось, Цику?
— От этого куска десять пядей, сударь. А у стены еще четыре куска лежат…
Через некоторое время учитель снова спросил: