Вот и развевается теперь красный флажок над головою Дежё Балинта. Как красный цветок, горит он на древке среди облака белой пыли. Вернее, горел бы, если бы тоже не поседел от пыли. За час работы он становится совсем белым. Тогда Дежё Балинт берет его и вытряхивает из него еловую муку. Будто язычок пламени в ладонь шириной полощется он в эти минуты перед глазами пильщиков и транспортировщиков. Дразнит, напоминает, что они отстают в соревновании, что бригады работающих на сверлильных станках, долбежники и те, что сколачивают рамы и переплеты, попали в газету и заработок их сразу же подпрыгнул вверх. А сам Дежё Балинт вдобавок получил кругленькую сумму премиальных и пригласил на эти деньги в ресторан всю бригаду. Теперь бригада Балинта трудится без особой спешки, легко справляясь с обработкой наваливающейся на нее древесной лавины, между тем как распиловщики и подсобники чуть с ног не валятся, изо всех сил стараясь не отставать от них. Все эти ребята очень хорошо распределили работу, но больше ничего не смогли придумать. Насмешник Йошка Эдед, желая подзадорить их, не раз кричал им от своего станка:
— Для этого, детки, нужен ум! А его-то у вас и нету!
Распиловщики чуть не лопались от злости. А на Петера Кеше лучше и не смотреть. До того как Дежё Балинт придумал свое приспособление, он, Кеше, был ударником механического цеха. А значит, и его «умом». И вот теперь изволь выслушивать, что у них не хватает ума! Ну погодите же! Костлявое, угловатое лицо Кеше передергивается от волнения. Но он не говорит ни слова, как и его товарищи. Молча терпя все насмешки, они буквально подгоняют друг друга. Им хотелось бы завалить разметочный стол Дежё Балинта рейками и дверными косяками. Все, что можно выжать из человеческого организма, они уже выжали. Их «первый номер» таскает на плече со двора такие здоровенные плахи к первой циркулярной пиле, что напоминает муравья, перетаскивающего на спине спичку, которая во много раз больше его самого. «Второй номер», строгий на вид Петер Кеше, не глядя, уверенным движением подхватывает плаху и тут же разрезает ее на пять равных кусков. Бруски со звоном падают на цементный пол цеха. Щуплому подборщику постоянно грозит опасность, что ему раздробят руки падающие доски. Но этот человек, отпустивший для солидности грозные, как у кота, усы, удивительно ловок и проворен. Он бесстрашно подхватывает падающие вниз бруски и спешит с ними к рабочему, что стоит у второй циркулярной пилы и разрезает вдоль поданные ему бруски. Он по колено в опилках. На шапке, на плечах и на густых бровях толстым слоем наросла древесная мука. Это он больше всех злит дядю Михайку: он безжалостен к своей пиле! Невидимый глазу при быстром вращении диск пилы часто останавливается, и лоснящийся ремень, пустив хвост дыма, слетает со шкива.
Пятый член бригады подносит доски Яношу Борзе, работающему на механическом рубанке. Отдает и спешит обратно к циркулярной пиле. Его нос, глаза, ботинки — все забито грубыми опилками. Он громко чихает, но у него нет времени как следует высморкаться. Два первых станка заваливают его брусками, а третий проглатывает принесенное им. И все равно Петер Кеше, у которого возле станка скапливается все больше и больше брусков, не выдерживает и кричит:
— А ну, поднажми, малый, а то скоро и меня не видно будет за этими досками!
Возглас этот слышен во всех уголках цеха. Ребята из бригады Дежё Балинта перемигиваются. Им незачем кричать, у них все идет гладко. Да и работать им легче, потому что опилки и стружки не забивают им глаза, как, например, подборщику у продольной пилы. Напрасно он нахлобучил на глаза широкополую шляпу, застегнул на все пуговицы рубашку — мелкие колючие стружки, смешавшись с пылью, забиваются за тугой ворот рубашки, а оттуда сползают на грудь, скапливаются за пазухой над поясом и въедаются в тело, как чесоточные клещи. Немало их попадает и в рот.
Вальцы механического рубанка без устали выпихивают из пастей отструганные до нужной толщины «заготовки», как здесь именуют бруски для будущих оконных рам. Если их своевременно не убирать, они встанут торчком, идущие вслед за ними упрутся в них, станок тотчас же остановится, а мотор захрипит. И тут же раздастся вопль дяди Михайки:
— Опять вы гробите рубанок!
Ругаясь на чем свет стоит, механик бросится к станку.
— Ну что вы делаете, убийцы? Неужели вам не жалко машины? Вы думаете, она бесчувственная? Спалите только мне мотор, — я вас всех перебью!
Прежде он не очень-то ругался, да и строгальщики не горевали, если машина останавливалась; иногда они даже умышленно глушили ее, чтобы передохнуть пять — десять минут. Они обычно шли в уборную выкурить по сигаретке, пока механик, бранясь, смазывал раскаленные подшипники.
Так удавалось рабочим урвать несколько крох из того времени, что крала у них фирма «Биндер и сыновья». А теперь!
Теперь, едва переступив порог цеха, человек видит у себя перед глазами плакат: «Мы вступили в социалистическое соревнование!»
Вот и носятся вихрем подборщики от станка к станку. Занозы впиваются им в руки, но они не останавливаются, чтобы их вытащить. Если заноза не вопьется слишком уж глубоко, до живого мяса, то можно потерпеть до обеденного перерыва, а то и до вечера. Теперь не время бить баклуши. Они соревнуются! Каждый из них знает, что это означает и повышение заработка. Петер Кеше неплохо объяснил им это. Он отдыхал прошлым летом в Совате[27]. Дух захватывает, как послушаешь, что за прелести рассказывает он про этот край! Сейчас только рабочий люд купается в свое удовольствие в тамошнем озере. Не то, что в старое время, когда там плавали-плескались бездельницы жены фабрикантов и другие подобные им дамочки. Петер Кеше провел целый месяц в Совате и получил большое удовольствие. «Социализм еще не построен, но я уже получил от него аванс!» — хвастал он.
— Смотри, в будущем Дежё Балинт и из Соваты тебя вытеснит, — поддразнивал его Янош Борза.
— Ну, не на таковского напал! — огрызается Кеше, и его бледное лицо наливается кровью. Он с такой силой запускает брусок под пилу, что дядя Михайка умоляюще вскидывает к небу руки и стремглав мчится к нему:
— Не губи машину, Петер! Ведь мы же пропали, если лопнет ремень. Ну что вы, право, за люди?
Две недели уже идет соревнование, а бригада Кеше никак не может одолеть балинтовцев. Разметочное приспособление делает их непобедимыми. Только какое-нибудь изобретение позволит обогнать их. Но какое? Эта мысль не дает Петеру Кеше покоя ни днем ни ночью. Тщетно смотрит он на выстроившиеся вдоль цеха циркульные пилы и строгальные станки, — в голову не приходит ни одной мысли. Видит по усталым лицам товарищей, да и на своей пояснице чувствует, что они недолго смогут выдержать этот темп: уже и машины отказывают. И все же они снова и снова пытаются сделать невозможное.
Незадолго до обеда усатый Денеш Киш, тот, что подносит доски к строгальному станку, вдруг схватился за глаз, покачнулся и стал звать на помощь:
— Помоги, товарищ Борза!.. Что-то в глаз мне попало. Ой, ослепну!..
— Ну вот, полетело к чертям все наше соревнование! — говорит Борза, оставляя свой станок. Он подводит Денеша Киша поближе к окну. У того по запыленному лицу буквально ручьем текут слезы. Борза хлопает ладонью о ладонь, чтобы стряхнуть с них опилки, и достает платок. Вытряхивает, свертывает уголком и начинает искать соринку в мигающем глазу подавальщика. Но соринка забилась куда-то глубоко под веко, и ее не видно. Уходят драгоценные минуты и все это время строгальный станок вертится вхолостую.
— Ну что там? Эй, вы! — кричит стоящий на следующем механическом рубанке Фери Беке. У Беке седые виски, даже когда он отмоется от древесной пыли, но его по-прежнему величают Фери. А дядя Михайка — тот и вовсе зовет его Феркой. Повернувшись к двум своим товарищам, стоявшим у окна, он сердито кричит:
— Мне больше нечего делать, Янош! — и выключает мотор, а сам переходит работать на первый строгальный. Выбирается из кучи стружки и его подручный. Отдувается, вытряхивает набившиеся за пазуху опилки и устало растягивается на стружках. Что поделаешь? Работа так распределена, что, если хоть один из ребят перестанет работать, через пять минут встанут все станки. Проходит добрых четверть часа, прежде чем Борзе удается вытащить из глаза полуослепшего Киша крохотный кусочек дерева.
К этому времени уже и бригаде Балинта больше нечего размечать, сверлить и долбить. Зато возле станка Петера Кеше скапливается все больше лесоматериала. Ему тоже приходится остановить машину, потому что, пока не уберут распиленные доски, некуда сбрасывать новые. Кеше ругается:
— Сколько раз я говорил: «Выдайте рабочим защитные очки». Если не примут мер, я дойду вплоть до ЦК профсоюзов, до ЦК партии! Разве можно в таких условиях соревноваться?
Но вот гул снова заработавших машин заглушил его ворчание. До вечера они наверстывают время, потерянное из-за несчастного случая. А утром бригада Кеше, отдохнув, снова с яростью набрасывается на доски, надеясь вырвать у балинтовцев первое место! Однако уже через полчаса в трех местах зазубрились резцы станков: три маленьких коварных песчинки жестоко расправились с ними. Впрочем, Янош Борза работал бы и дальше на своем станке, но дядя Михайка выключает мотор.
— Есть у тебя сердце или нет, Янош? Работать с такими зазубринами? Неужели мы станем передавать в покраску укосины с такими вот сардельками? Нет, милый мой. Не вы одни, я тоже участвую в соревновании. — И, вспомнив слышанные на собраниях слова, гордо добавляет: — А вот вы постоянно забываете о качестве!..
Проходит еще полчаса, пока заменяют резцы. Между тем вся бригада простаивает. Смазывают — хотя это и не нужно — подшипники. Насмешник Йошка Эдед снова пристает к пильщикам. Обвиняет их в том, что они не проверяют доски, не сметают с них песок. Михайка тоже их корит. А Петер Кеше только губы кусает. Знает, что это его ошибка, но ведь, если с лупой отыскивать на каждой доске песчинки, бригада еще сильнее отстанет. Тогда ему не видать флажка победителя как своих ушей. А он лопнет — но получит его обратно! Пусть не на этой неделе, но уж на следующей он обязательно что-нибудь да придумает!..