м благоразумием и способностью рассуждать и кто сумеет воздать должные похвалы добродетели как в том, так и в другом случае, при этом никого не обидев. А я, не сходя с пути добродетели, расскажу о другом добродетельном, справедливом и несколько суровом королевском поступке, достойном упоминания в не меньшей степени, чем описанные прежде.
Новелла сорок седьмая
Светлейшему синьору герцогу Урбинскому[302]
Король Сицилии остановился в доме одного кастильского рыцаря. Двое приближённых к нему рыцарей путем насилия лишают невинности двух дочерей хозяина-рыцаря. Король, с величайшим огорчением узнав об этом, заставляет рыцарей жениться на девушках, а затем, позаботившись о чести, хочет удовлетворить и правосудие и тотчас же приказывает отрубить головы обоим своим рыцарям.
Если красноречивые и искуснейшие ораторы перед лицом великих правителей и синьоров, случается иногда, во время речи смущаются и замолкают, то что же тогда удивляться, светлейший мой синьор, что у Мазуччо, желающего со своей неискусностью писать тебе, государю, который может быть по заслугам назван не только новым Марсом в выборе оружия и в военном искусстве, но и вторым Меркурием в красноречии и познаниях, так путаются и разбредаются чувства, способности и средства, что он не то что о других, но и о самом себе не может вынести верного суждения? Однако я решился пуститься в путь, столь непрямой и окольный, не только из-за желания украсить мое сочинение твоим выдающимся и превосходным именем, но и чтобы исполнить мое обещание, некогда данное на партенопейских морских берегах, и посетить тебя как дорогого друга в столь долгой разлуке моими недостойными писаниями, и сообщить тебе об одном замечательном и справедливом, а отчасти строгом и суровом поступке одного арагонского государя, чтобы ты, образец добродетели среди живущих, мог бы восхвалить подобные добродетели, везде о них рассказывая и их одобряя. Vale.
Начну с того, что после того как богатая и могущественная Барселона вернулась под законную власть славного синьора дона Джоанни[303], короля Арагонского, этот последний задумал отомстить французам за захват Перпиньяна и для этого дела призвал к себе на помощь своего старшего сына[304], славнейшего принца Арагонского, короля Сицилии, который, повинуясь отцовскому приказанию, оставил полную развлечений и наслаждения с молодой женой жизнь в Испании и двинулся в предписанный ему путь со своими баронами и рыцарями. Он проехал через множество городов и крепостей Кастильского королевства, и повсюду его радостно принимали, оказывая ему почет, почти как своему государю. Прибыв в Вальядолид[305], он был здесь принят с большим торжеством и почетом, как вследствие его могущества, так и по причине его нового родства, и здесь он поселился в доме одного видного рыцаря из числа первых дворян города. Этот последний не пожалел средств для пышных торжеств, а после того, не желая упустить случай оказать принцу весь тот почет и уважение, которые подобали столь великому государю, он на следующий день пригласил в свой дом многих городских дам и устроил празднество с многочисленными музыкантами и всякого рода танцами. И среди дам наиболее целомудренными и прелестными были две его дочери, чистые девушки, которые превосходили всех остальных своей редкой красотой.
И вот случилось, что два арагонских рыцаря из числа наиболее любимых и покровительствуемых этим славным королем пылко влюбились в упомянутых прекрасных девушек и вскоре унеслись в открытое море любви, откуда никакой обратный ветер уже не мог вернуть их в тихую пристань. Предпочитая свое распутное желание голосу целомудрия и разума, они твердо решили одержать победу в этом предприятии раньше, чем уедут оттуда, даже если бы им пришлось для этого умереть. И так как их превосходнейший государь готовился уехать на следующий день, они по обоюдному соглашению задумали полностью осуществить в ту же ночь свое неправедное и преступное желание. Осторожно и ловко войдя в сношение с домашней служанкой рыцаря, по имени Аньолина, которая спала в комнате девушек, они подкупили ее обильными подарками и обещаниями, как это делают обычно чужеземцы, и столковались с нею обо всем, что было необходимо для выполнения их намерения. Хотя окна комнаты обеих девушек были расположены высоко над улицей, однако любовь напомнила рыцарям о веревочной лестнице, которую они возили с собой в обозе, пользуясь ею при случае для проникновения в монастыри, и которая в данном случае оказалась совершенно необходимой ввиду недостаточности всех других средств. Когда наступила ночь, они со всеми нужными приспособлениями подошли к намеченному окну, и при содействии подкупленной служанки им удалось прицепить лестницу к окну той комнаты, в которой обе девушки считали себя в полной безопасности. Поднявшись один вслед за другим, они вошли с маленькой лампой в комнату и нашли девушек, которые лежали в кровати обнаженные и непокрытые и спали крепким и мирным сном. Тогда каждый из них признал с величайшей страстью любимую им девушку, и они легли рядом с ними, приготовившись осуществить свое дурное, низкое и преступное намерение. Бедные целомудренные девушки не совсем еще проснулись при появлении молодых людей, и каждой из них показалось, что другая шутит с нею, как это нередко между ними бывало. Таким-то образом, раньше, чем они это почувствовали, у них похитили и украли путем величайшего насилия и обмана их девственность; и, заметив это, они, смертельно опечаленные, стали кричать громким голосом, призывая на помощь.
На этот шум и крики к ним поспешно прибежал отец, которому девушки и рассказали о происшедшем с ними. Увидев, что рыцари бежали и что лестница еще прицеплена к окну, он тотчас же при помощи жестоких угроз и истязаний стал допытываться у служанки, кто были осквернители его чести и доброго имени. Когда же эта последняя полностью созналась и отец узнал, как все произошло на деле, всякий легко может себе представить, какова была его скорбь и упреки дочерям, из которых каждая уже добровольно решилась на ужасную смерть. Как только рассвело, благоразумный рыцарь, хотя душевная мука и поразила его сердце, все же, взяв дочерей за руки, в великом гневе отправился в комнату сицилийского короля и сказал ему:
— Государь, прости мне мою дерзость и выслушай несколько слов, дабы устранить печаль и отвращение, которые могут возникнуть в человеческих душах. Я принес с собой цветы, сорванные в моем саду твоими близкими слугами в виде высшей неблагодарности и вечной отплаты за то радушие, которое я проявил к ним, желая почтить тебя.
Произнеся это, он подробно рассказал королю все происшедшее, и, видя, как горько плачут его дочери, он, сломленный состраданием и душевным горем, был также вынужден сильно заплакать. Благоразумнейший и мудрейший король, выслушав рыцаря с величайшей скорбью и печалью, был охвачен таким гневом и негодованием, что чуть было немедленно не приказал предать своих негоднейших рыцарей позорной казни. Однако, несколько овладев собой, он затаил в душе мысль о жестоком наказании, которое полагалось за столь ужасный и необычайный поступок; и, утешив несчастного рыцаря и его дочерей, он решил, временно сдержав свой гнев, позаботиться об их чести. Потому, отложив свой отъезд, он тотчас же сговорился с подестою, чтобы тот созвал всех знатных жителей и дам города на новое празднество, которое он, король, собирался дать в доме рыцаря.
Приглашенные очень скоро явились и были проведены в большую залу, куда вошел король в сопровождении двух девушек, а с другой стороны велел привести двух своих провинившихся рыцарей; и здесь он, почти со слезами на глазах, в точности поведал всем присутствовавшим об этом ужаснейшем происшествии, рассказав, как и почему оно произошло. И по этой причине он выразил желание, чтобы в качестве некоторого возмещения за столь отвратительный поступок оба рыцаря женились на девушках, дав каждой из них по десяти тысяч золотых флоринов в качестве приданого. И после того, как это было тотчас же исполнено, превосходнейший и великодушнейший король пожелал тут же полностью уплатить девушкам обещанное приданое из собственной казны. Таким образом, горе и печаль сменились столь же большой радостью, веселье праздника удвоилось, и все гости испытали огромное удовлетворение. После этого король вышел на главную площадь, велел созвать всех дворян и народ и, когда герольды водворили тишину, в присутствии обоих молодых супругов, которых тщательно охраняли, сказал:
— Синьоры, мне кажется, что при всем моем неудовольствии я охранил честь доброго рыцаря, моего хозяина, и его дочерей, приняв все возможные меры, которые судьба позволила мне применить в такой беде, что каждый из вас может сейчас и в будущем засвидетельствовать. Теперь же я хочу полностью удовлетворить правосудие, которое настолько важнее всего остального, что я скорее готов испытать смерть, чем в чем-либо погрешить против него; а потому пусть каждый из вас со спокойствием выслушает то, что я с беспримерной печалью намерен совершить, дабы выполнить священную мою обязанность.
Сказав это, король, не оглашая никакого приговора, велел принести два длинных, доходивших до пят черных балахона и, надев их на обоих рыцарей, приказал тотчас же обоих обезглавить в присутствии сих достойных зрителей, что и было немедленно исполнено при общем плаче всех собравшихся. И после того, как граждане с почетом похоронили мертвецов, король постановил, чтобы все имущество, которое они имели, как движимое, так и недвижимое, было передано их вдовам. Когда и это было исполнено, король пожелал, чтобы, прежде чем недавно начатый праздник сменится новым горем, девушки, ставшие весьма богатыми, были выданы замуж за двух граждан из числа самых знатных дворян. Так закончилось празднество, то затихавшее, то снова разгоравшееся среди подобных треволнений. Король удалился, всеми признанный за несравненного в наш век по добродетели и великодушию государя, а девушки, выйдя замуж, весело и счастливо зажили со своими новыми мужьями, и испытанные ими горести сменились высшей радостью.