Но писательница никогда не атакует «в лоб», не обличает в открытую, не клеймит. Спокойно, неспешно она выворачивает наизнанку мелкие души, плоские умишки, показывает их изнутри, заставляет их самих говорить за себя.
Добропорядочный семьянин, исправный службист и вместе с тем циничный, благополучный негодяй и ханжа безжалостно обманывает и соблазненную им девушку стенографистку и собственных детей, действуя во имя приличий и «добрых нравов» («Мистер Дьюрант»).
Дамы-благотворительницы, скучающие бездельницы, томятся над шитьем халатов для военных госпиталей, сами не знают как отделаться от этого никому не нужного, но модного «добровольного» труда. А тут же, вблизи, безуспешно мечется в поисках хоть какого-нибудь заработка бедная женщина, мать парализованного ребенка, которой ее вынужденное безделье грозит гибелью («Песнь о рубашке 1941»).
Для Паркер нет, пожалуй, ни одной большой проблемы, которую она не попыталась бы решать как художник в таких вот малых масштабах «частного» семейного, личного мира. Вот, например, тема войны и военщины. В войне Паркер видит прежде всего слепую и злую силу, бессмысленно и беспощадно разрушающую жизнь «маленьких людей», безжалостно сметающую все их надежды на счастье. Это восприятие писательницы полностью совпадает с тем несколько отвлеченно и субъективно гуманистическим отношением к войне, которое присуще многим ее литературным современникам. Так В. Сароян и Н. Мэйлер, воспринимая войну «вообще», с позиций, так сказать, биологического индивидуализма, приходили в некоторых своих произведениях о второй мировой войне к забвению ее антифашистского характера, к утверждениям принципов «наивного дезертирства» (например, В. Сароян в книге: «Приключения Уэлси Джексона»). И Дороти Паркер пишет о войне с точки зрения маленькой женщины — измученной страхом и тоской по мужу. Война разрушила ее семейную жизнь, разлучила ее с мужем, и отравляет недолгие минуты их свидания («Чудесный отпуск»).
Одна из проблем современного «американского образа жизни» — постыдная расовая дискриминация так же нашла отражение в творчестве писательницы-гуманистки. И, обращаясь к этой острой, мучительной проблеме, Дороти Паркер остается верна своей манере сдержанного насмешливого повествования.
Светская дама в рассказе «Черное и белое» болтливая и неумная жена «убежденного южанина» задыхается от сильных ощущений, так как она пожала руку негру — известному певцу и назвала его «мистер». Она в восторге от «революционной» дерзости и необычайной прогрессивности этого подвига, но вместе с тем она абсолютно уверена в доброте и справедливости своего мужа, который полагает, что негры до тех пор хороши «пока они на своем месте».
Старая негритянка-прачка, которой «добрые» белые буржуа оказывают благодеяние, позволяя работать на себя, с трудом содержит своего слепого внучонка, а дочь ее — мать малыша — затянуло грязное распутство улицы большого капиталистического города. Те же «добрые» благодетели жертвуют старухе для мальчика обноски. И дары эти, вызвав сперва необычайную радость у слепого ребенка, для которого одежда означает единственно доступное ему счастье — прогулку по улице, становятся причиной и самого большого несчастья для мальчика: на улице его высмеивают, издевательски травят… («Оденьте нагих»).
Так маленькие и на первый взгляд незначительные сатирические и мелодраматические этюды вырастают в правдивые реалистические и в то же время символические обобщения, характеризующие всю систему того лицемерного «дружелюбия» к неграм, которым некоторые американские буржуазные либералы пытаются прикрыть, замаскировать величайший позор Америки — расовую дискриминацию.
III
Творчество Дороти Паркер не оставляет никаких сомнений в том, кем вызвана и против кого направлена ее ненависть — неослабная и, при всей своей вежливой сдержанности, страстная ненависть художника-гуманиста.
Но и сатирику трудно, если им движет только ненависть, если он не способен или ему некого любить, если он сознает только, против кого и чего, но не знает, за кого и за что он ратует.
И вот Паркер рассказывает о солдатах Испанской Республики, простых, но благородных и мужественных людях. Неизменные черты ее творческого метода, — выработанные, так сказать, в американской школе чеховского реализма, — проявляются и здесь в том, что писательница изображает своих героев не в грохоте боев, не освещенных заревами трагических событий. Нет, они выступают в полусвете будничного маленького ресторана, они говорят о себе в сбивчивой застольной беседе со случайными знакомыми, и душевное величие этих людей из народа оказывается тем более убедительным, тем более прочно врезается в сознание и ощущение читателя («Солдаты республики»).
Но в то же время этот рассказ — один из немногих, где Дороти Паркер почти безоговорочно утверждает, без оглядки восхищается и ни над чем не смеется.
Чаще всего тот мир, в котором она живет, мешает ей безраздельно радоваться, а тем людям, которые ближе и дороже всего писательнице, мешает быть настоящими, цельными, душевно чистыми.
И поэтому когда она создает образы добрых людей, противопоставляемых ею миру буржуазного зла, то воплощает в них уже не ту воинствующую любовь, которая изнутри озаряет людей революционной Испании, а скорее жалость, — ласковую, но беспощадную жалость очень наблюдательного и очень честного художника.
Какими убогими, какими тусклыми и бескрылыми являются их мечты, их представления о счастье, как бессильно склоняются они перед жестокими и нелепыми силами внешней необходимости, вторгающимися в их маленькие жизни из мира большого бизнеса или большой войны!
Две подружки, девушки-стенографистки, фантазирующие перед нарядными витринами, захвачены необычайно увлекательной игрой. Они придумывают, что бы каждая из них сделала, что бы купила, если бы ей досталось наследство в десять миллионов долларов с условием «что каждый цент из этой суммы вы должны истратить только на себя». Это простые и добрые девушки; они еще не стали, а может быть, даже и не станут физическими жертвами капиталистической действительности — голодающими безработными, проститутками, самоубийцами… Но они уже душевно изуродованы, отравлены неприметным ядом буржуазного эгоизма и корыстолюбия (Рассказ «Жизненный уровень»). Герой Бальзака начинал с того, что безудержно мечтал, предъявляя к жизни все новые и новые требования, и от них неумолимо съеживалась роковая шагреневая кожа, возвещая неизбежный конец так и не состоявшегося счастья. А у маленьких героинь Дороти Паркер уже с самого начала очень маленькие, ничтожные души, смятые, стиснутые в жалкие комочки всем жизненным опытом их общественного бытия.
Писательница любит и жалеет своих героев, но не на миг не поступается истиной ради своей любви и жалости. Она беспощадно правдива во всех своих рассказах.
Примером этого может служить рассказ о страшной судьбе женщины, очень привлекательной и профессионально приученной к тому, чтобы ею любовались (она работала живым манекеном в магазине готового платья). Тягучая бессмыслица жизни вокруг разрушает ее брак, она становится равнодушной распутной алкоголичкой; тонко рисует писательница, как постепенно гаснет в ней надежда на семейное счастье, ей ничто не удается, даже попытка к самоубийству: остается только забвение в пьянстве («Большая блондинка»).
Писательница не щадит иллюзий своих героев. Вот маленькая обывательница, покорная жена самоуверенного дельца, с трепетом ожидает знакомства с известной артисткой. Мир искусства, театра представляется ей сказочно величественным, идеально благородным. Но прославленная знаменитость оказывается грязной, пьяной, распутной старухой (многими чертами она напоминает героиню «Большой блондинки»). Горько разочарованная мечтательница спешит домой, — теперь уже ее «мирный очаг» представляется ей идеальным. Можно даже подумать, что крушение «эстетических» иллюзий просто возвращает ее к сытому самодовольству «респектабельного» буржуазного быта. Но и здесь у Паркер неожиданный, как у Генри, крутой сюжетный поворот: дома миссис Мардек ожидает все та же равнодушная самоуверенность мужа, и все оказывается не так, как ей только что примечталось. Ничем не заполнить пустоты, образовавшейся после уничтожения прежних иллюзий. И что впереди — не понять, но несомненно, ничего хорошего… («Слава при дневном свете»).
Дороти Паркер не пишет о революционерах, не рассказывает о людях, воодушевленных идеями социального протеста. В своей среде она не встречала таких. Она увидела настоящих героев в Испании, но не смогла найти их у себя на родине.
Однако мы понимаем, что в этом ее беда, а не вина. Об этой существенной слабости, — типичной, увы, для очень многих писателей буржуазного мира, — нельзя не сказать, говоря о произведениях Дороти Паркер. Но прежде всего нас привлекает то, что составляет силу и достоинство творчества талантливой и своеобразной американской писательницы. Рассказы Дороти Паркер воплощают замечательное мастерство честного и гуманного художника. Она умеет хорошо наблюдать и немногими, очень экономными средствами воспроизводить человеческие характеры и судьбы, в которых отражаются типические, своеобразные черты, глубокие внутренние закономерности общественной жизни современной Америки.
Именно поэтому ее творчество становится неопровержимым, убедительным разоблачением всех как откровенно реакционных, апологетических, так и замаскированных ревизионистским объективизмом, лживых мифов о прелестях пресловутого американского образа жизни.
Л. Копелев