Друг его, еще не пришедший в себя, ответил: «Я боялся пары щипцов, а этот вытащил зуб лемехом. Как бы там ни было, а я избавился от больших мучений».
И, чтобы отблагодарить кузнеца, он в следующее воскресенье угостил его, а вместе с ним и Алессандро, хорошим обедом.
Это был удивительный и превосходный способ, который, посредством величайшего испуга, заставил не только не думать о меньшем зле, но даже и совсем забыть о нем. Больной, не испытав никакой боли, оказался совсем здоровым. Ничто так не подбадривает людей, как страх, и я, писатель, уже видел тому доказательство на некоем подагрике, который долгое время не мог ходить, так что его всегда носили. Но однажды он сидел посреди улицы в свсей тележке, когда один из его коней наскочил на него сзади, и тогда тот, у кого и руки и ноги были поражены подагрой, схватил ручки тележки и сделав вместе с ней прыжок, бросился в сторону, а бежавший конь проскакал мимо.
Другой подагрик, не весь пораженный болезнью, но сильно от нее страдавший и лежавший в кровати, был посланником в одной из областей Ломбардии. В ней вспыхнуло восстание, народ вооружился и с криками требовал его смерти; услышав это, подагрик, который и на кровати-то не лежал без ужасных жалоб, вдруг быстро соскочил с нее и, выбежав на лестницу дома, пробежал изрядный конец до церкви братства Фра Минори, похожий не столько на подагрика, сколько на берберийского жеребца или на гончую собаку. Он спас свою жизнь и долгое время после этого не испытывал болей от подагры, тогда как раньше они мучили его ежедневно.
Так «опасность заставит скакать и старушку».
Новелла 168
Мне снова приходится вернуться к медицине и к маэстро Габбадео, о котором было рассказано в одной из предыдущих новелл.
В одной деревне, в округе Прато, жил крестьянин крепкого от природы сложения, по имени Аттиччато,[466] которому, когда он в середине июля обмолачивал бобы, один из них влетел в ухо. Желая извлечь его своими толстыми пальцами, он, чем больше старался вытащить его, тем больше загонял внутрь, почему он и был вынужден обратиться к лекарю Габбадео: тот, увидя его, сказал: «Кто решил лечиться, не должен трусить, хотя бы ему и было больно».
Крестьянин ответил: «Делайте, что хотите, только вытащите его!»
Тогда маэстро, который был человеком большим и сильным, сделал вид, что смотрит то в одно, то в другое ухо, выждал немного, заставил его идти и дал ему по той стороне, где не было боба, такого здоровенного тумака, что крестьянин упал на землю на тот бок, где был боб. От падения и удара боб выскочил из уха. Крестьянин, получивший удар, жаловался на тумак и на падение, но и не подумал о бобе. Тогда маэстро Габбадео сказал: «Дай-ка я взгляну на твое ухо!» Крестьянин, жалуясь, показал его, и маэстро увидел, чтоб боб из него выскочил. Крестьянин продолжал жаловаться на здоровенный удар, который он получил, но маэстро Габбадео заметил ему: «Глупец! Разве ты не знаешь: когда что-нибудь попадает в ножны, ты их вертишь и колотишь по ним, пока то, что там сидит внутри, не выскочит? Так пришлось мне сделать и с тобой. Чтобы боб выскочил из уха, я должен был ударить с обратной стороны: ты упал „а землю, тут боб и выскочил. Другие лекари держали бы тебя целый месяц, пачкали бы тебя мазями и на это ушел бы весь твой урожай. Иди и старайся, чтобы все шло хорошо, и, когда увидишь, что дело обошлось, принеси мне пару каплунов“.
Крестьянин успокоился, так как побаивался, что лекарь потребует более щедрого вознаграждения, помимо того тумака, который он ему дал, и промолвил: – «У меня нет каплунов, но если вам не противны гуси, я принесу вам парочку».
– «Ну, приноси их мне и иди с богом! А если у тебя в твоей округе кто-нибудь захворает чем-нибудь, расскажи ему о том пресном лечении, которое я применил к тебе, и пошли его ко мне».
Тот обещал это исполнить и ушел, еще жалуясь на ушиб, как подобает человеку, который, чтобы исцелиться от боба, получил такой здоровенный тумак, что не мог много дней молотить. Когда же он избавился от болей, то отнес гусей маэстро Габбадео, о котором разнеслась по всей округе слава за его чудесный способ лечения, который он впредь не применял. Аттиччато же стал навсегда его большим другом.
Новелла 170
Столь же забавным человеком, как Бонамико, был Бартоло Джоджи,[467] занимавшийся расписыванием комнат. Он должен был расписать комнату мессеру Пино Брунелески,[468] причем ему было сказано, чтобы он изобразил на деревьях побольше птиц. В то время, когда мессер Пино отправился в деревню, где он пробыл целый месяц, роспись была почти закончена, а по возвращении он стал осматривать комнату вместе с названным Бартоло. который попросил у него денег. Мессер Пино, внимательно все рассмотрев, сказал Бартоло: «Ты плохо исполнил мой заказ и не так, как я тебе сказал, потому что не написал столько птиц, сколько я хотел».
На что Бартоло тотчас ответил ему: «Мессер, я написал их гораздо больше, но ваши слуги держали открытыми окна, через которые они вылетели и разлетелись».
Мессер Пино, услыхав это и зная, что художник большой пьяница, сказал ему: «А мне думается, что слуги мои держали открытым вход в погреб и дали тебе возможность пить столько, что ты плохо выполнил мой заказ, а потому я и не заплачу тебе так, как ты предполагал».
Бартоло требовал денег, а Пино не желал их ему дать. После чего в присутствии некоего» Пешоне,[469] человека слепого и многим обязанного Пино Брунелески, Бартоло Джоджи сказал: «Хотите вы положиться на Пешоне?»
Мессер Пино ответил, что да. Пешоне стал смеяться и сказал: «Как же вы хотите положиться на меня, когда я света не вижу? Неужели я смогу разглядеть, сколько там птиц! Как вы думаете?»
Все это были одни только слова, чтобы положились на него. Пешоне, побуждаемый в особенности Бартоло Джоджи, захотел узнать, сколько птиц написал Бартоло и стал держать совет с несколькими художниками. Однажды, ужиная зимним вечером с названным мессером Пино, Пешоне сказал ему, что Бартоло Джоджи советовался по поводу росписи стен с большим числом людей и что мессер Пино действительно может обойтись без тех птиц, которые не были написаны в комнате. На что мессер Пино сказал: «Ну, ладно», но вдруг повернулся к Пешоне и крикнул ему: «Пешоне, выйди из дома!» Была ночь, и Пешоне спросил: «Зачем вы это мне говорите?» А тот ответил: «Я хорошо понимаю тебя. Вон из моего дома!» И приказал одному своему слуге по имени Джаннино, у которого не было одного глаза: «Возьми факел и посвети ему».
Пешоне, находившийся уже на лестнице, сказал: «Мессер, я не нуждаюсь в свете».
А тот ответил ему: «Я хорошо понимаю тебя, уходи с богом; посвети ему, Джаннино!»
– «Я не нуждаюсь в свете!»
И, таким образом, Пешоне без света и одноглазый Джаннино со светом в руке спустились с лестницы. Пешоне пошел к себе домой, пыхтя и смеясь в одно и то же время, и потом он своим рассказом о происшедшем вызвал смех у многих, с кем встречался. Пошло несколько месяцев прежде, чем мессер Пино заговорил с ним. Бартоло же с течением времени пришлось сделать мессеру Пино скидку, чтобы быть оплаченным.
Что касается меня, то я не знаю, какая из этих двух шуток лучше: внезапный ли довод Бартоло Джоджи или тот факел, который мессер Пино велел подать слепому Пешоне. Но думается мне, что все это произошло или для того, чтобы не платить, или для того, чтобы оттянуть уплату.
Новелла 174
Коза похрамывая бредет, пока не встретится с волком…[470] Мы видели, с какой хитростью и искусным обманом Гоннелла тащил и крал с выгодою для себя и с ущербом для других. Хотя те, кто слушает эти рассказы, весело смеются, однако те граждане, с которыми приключились рассказанные происшествия, много раз от них плакали, как например хозяин гостиницы в Норчия[471] и люди с зобами из Ронкастальдо. Но хоть и часто встречаются люди, смеющиеся над такими происшествиями, они забавлялись бы ими во много раз больше, если бы лисица попала в ловушку. Чтобы доставить удовольствие таким людям, я и расскажу в этой новелле, как Гоннелла при помощи новой выдумки украл пятьдесят флоринов и под конец был отделан, но еще не так, как он того заслуживал.
Этот Гоннелла, прибыв из Феррары во Флоренцию и поселившись на площади Санта-Кроче в доме одного шута, по имени Моччека,[472] познакомился с характером флорентийских купцов и подумал о новом и, быть может, еще никогда не испробованном способе нажить деньги. Он пошел однажды утром в одну лавку солидного торгового дома на Порта Росса,[473] дела которого, быть может, не обстояли так хорошо, как то полагали другие, ибо дом этот начал терять кредит, и, придя к кассиру, сказал ему: «Посмотри мой счет и дай мне те двести флоринов, которые мне причитаются».
Тот и еще один писарь, находившийся там, спросили: «На чье имя они записаны?»
А он ответил: «Ладно, ладно, на мое. Не похоже, чтобы вы когда-либо меня видели. Поищите ту книгу, и вы, без всякого сомнения, найдете в ней мое имя».
Те искали, искали, но ничего не нашли, после чего сказали ему: «Мы ничего не находим. Когда придут старшие, мы им об этом доложим».