Живка слушала и проникалась к нему сочувствием. Нет, он совсем не такой, как о нем говорят. Вот ведь как переживает, убивается, как преданно относится к своей работе. Разве много таких мужиков встретишь. А наши бабы просто его оговаривают — только, мол, одни юбки у него в голове.
И когда она снова зашагала к селу, он даже не взглянул на нее — Живка это видела, — потому что все время оборачивалась назад. Она шла и думала: «Все зависит от женщины, если она не захочет, так ничего и не будет! Но почему же все-таки он мне ничего такого не сказал? И смотрел на меня, словно на пустое место. Не такая уж я уродина, чтоб мужчине на меня не поглядеть».
Ее даже огорчало, что этот славный, трудолюбивый парень, который так горевал из-за своей машины, больше не взглянул на нее. Не блеснул ей вслед ласковым огоньком, не приголубил взглядом. И Живка решила, что причина в ней самой. Она уже увяла и больше не привлекает к себе внимания мужчин.
Придя домой, она первым делом подошла к зеркалу. Пригладила волосы, стерла с загорелого лица пыль. Найдя, что она вовсе не дурна собой и уж во всяком случае куда лучше кой-кого из тех, про любовные похождения которых судачили, Живка быстро вышла из дому и направилась в правление кооператива. Не входя, она заглянула с порога и увидела неясно вырисовывавшуюся в полумраке фигуру председателя. В нахлобученной на уши кепке бай Захарий сидел, низко склонившись над столом, мрачнее тучи; казалось, от этого даже было сумрачно и в конторе.
— Да перестаньте вы курить, продохнуть нечем. Сами уже насквозь пропитались этим дьявольским чадом!
— Вы чего тут сидите, не поможете человеку! Кыно вон застрял в колдобине и никак не может завести машину! — крикнула Живка, и в конторе сразу словно посветлело.
— Ха-ха-ха! — загоготали стоявшие позади председателя мужики. — И ты тоже, Живка, стала на его машине кататься? Мы-то думали, что тебя ему не охмурить! А выходит, и ты тоже попалась на удочку!
— Хватит вам зубоскалить! Лучше помогите человеку — увяз в колдобине, а тут еще мотор не заводится.
— Вот ты ему и заведи его! — громыхнул председатель так, что кепка подскочила у него на голове. И словно после грозового дождя в помещении совсем прояснилось.
Живка ушла. Двусмысленные шутки мужчин ее не задевали, — пришла она сюда из самых лучших побуждений, да и в селе все знали ей цену; в работе могла помериться с мужиками, за словом в карман не лезла. Держалась с ними всегда строго, была неприступной, как крепость.
Чем больше женщины судачили про Кыно Врывчанского, тем больше становился их интерес к нему. Всякие были и небылицы про него они рассказывали то с возмущением, то с ревностью. Похоже те, кто бранил его, сами мечтали оказаться на месте соблазненных, чтобы испытать то, что испытали они, чтобы увидеть этого соню Кыно таким, каким они его еще не знали.
— Если б было верно то, что про него говорят, его бы наказали, раз его не наказали, значит это не верно, — стояла на своем Живка.
— Эх, Живка, как же его накажут? Ведь для этого кто-то должен пожаловаться! Да разве сыщется такая полоумная, чтобы себя на срам выставлять? Тем паче, что и ей от того тоже было удовольствие.
Однажды Живка задержалась в городе. Она опоздала и на поезд и на рейсовый автобус, который останавливался неподалеку от их села на шоссе, ведущем к Лому. Автобус ушел у нее прямо из-под носа, хоть она и бежала к нему изо всех сил. Она стояла на остановке и не знала, как теперь быть. Уже стемнело, и идти пешком она не решалась. Не искать же ей ночлега в городе? Был ясный осенний вечер, нагретая за лето земля излучала тепло, согревавшее воздух. В конце концов Живка решила идти — может, ее нагонит какая попутная машина и подбросит до села. И в самом деле, только она зашагала вниз по шоссе, как ее заставил вздрогнуть резкий автомобильный гудок. Она обернулась — по шоссе, замедляя ход, катил грузовик. Поравнявшись с нею, он вдруг остановился. Из кабины, вытаращив свои маленькие глазки, высунулся Кыно. Он по-свойски кивнул ей, и она, забыв про все, что о нем говорили, забралась в кабину и села рядом с ним.
Кыно захлопнул дверцу.
Но едва только машина тронулась, как Живка почувствовала себя запертой в клетке. Теперь ей ни дверцу открыть, ни машину остановить. А этот вечно сонный Кыно за рулем был совсем другой. Крепко сжимая его, он, казалось, играл им, как ловкая ткачиха кросном. Вертел баранку туда-сюда, и машина, послушно подчиняясь ему, ткала километры пути. Нагруженная доверху разными товарами, она заглатывала один за другим холмы и мчалась в ночном мраке будто сказочный змей. Глазки Кыно сверкали, словно лампочки подфарников, которые включают, пока еще окончательно не стемнело.
— Как же ты видишь в такой темнотище? — допытывалась у него Живка, ерзая на сиденье.
На каждом повороте она наклонялась и хваталась за ручку дверцы. И все ждала, что вот-вот что-то произойдет. У нее перед глазами то и дело вставала встреча с Кыно у засевшего в колдобине грузовика. Но Кыно, казалось, ничего не видел, не слышал и только гнал машину все вперед и вперед, в темноту, словно зверя. Позади кабины громыхали металлические бочки, но он не снижал скорости.
— У меня хоть глаза и маленькие, зато… руки — во! — что надо! Любая дорога мне нипочем. Меня хоть с завязанными глазами посади за руль — машина не станет вилять туда-сюда. Вот когда в ней что сломается, другое дело. Но что в моих силах, то я и тут до толка доведу.
— Да ты смотри не врежься в какое дерево или с моста не свались…
— Не бойся, живехонькой тебя домой доставлю да еще скажу вашим: «Вот она — целая и невредимая, пальцем до нее не дотронулся».
— Выходит, верно про тебя говорят…
— Что? — смеясь, спросил он.
От зеленого глазка на приборном щитке лицо его стало зеленоватым.
— Да ты сам получше моего знаешь.
— Ничего я не знаю, кроме своей машины.
Она и сама видела, что здесь он весь, как натянутая тетива. Его жилистые руки напряглись, словно стальные тросы. По ним вливалась энергия мотора и, казалось, они излучали свет.
— Кыно, а ты случаем не выпил? — поддела его Живка.
— Х-х!.. — дохнул он на нее, и глаза его открылись еще шире и загорелись, будто он включил фары ближнего света. — Ну что, успокоилась?
— А почему же ты сейчас не такой, каким мы тебя знаем?
— Когда я на земле, я и в самом деле другой — в сон меня клонит, зеваю все. А как сяду за руль, становлюсь вот таким…
— Опасный ты парень! — воскликнула Живка.
— Почему же опасный?
— Потому что весь ты какой-то… наэлектризованный.
— Ха-ха-ха! Тогда берегись, отодвинься подальше, не то тебя током ударит!
— Теперь понятно, почему про тебя наши женщины такое говорят. Стоит только увидеть тебя за рулем, и сразу станет ясно: ездить с тобой в машине нельзя. Околдовать можешь.
— Да ну! Ты смотри, а я-то ничего и не знал! Значит, я и тебя околдовать могу?
— Меня не околдуешь, не старайся!
— Верно, ты ведь как ртуть. Тебя не ухватишь — ускользнешь между пальцами. Знаю. Когда у меня была крапивница, в больнице стали проверять, к каким соединениям я чувствительный, чего не выношу. Налепили мне на спину в два ряда вдоль позвоночника всяких мазей и то место, где были ртутные соединения, распухло знаешь как — прямо с кулак!
— Ну и что с того?
— А то, что я очень чувствительный к ртути.
— А может, ты чувствительный и к железу? — Живка вытащила из-за ящика, стоявшего у нее в ногах, кривой гаечный ключ. — Смотри, скоро вся Болгария узнает, что ты за птица!
— Да я не о тебе, Живка, я о ртутных соединениях!
— Я тебе покажу соединения! — И она повертела перед его носом увесистым ключом.
Машину вдруг начало кидать из стороны в сторону. Живка приникла к окошку.
— Эй, ты куда же это едешь?
— Прямо через лес. Чего зря кружить по холмам?
Когда они достигли середины леса, мотор вдруг зачихал, зафыркал и заглох.
— Ха! Приехали, — буркнул Кыно.
Грохнув дверцей, он соскочил на землю и полез в мотор.
Живка осталась сидеть в кабине. Всем существом ощущала она, как остывает тело машины, как замирает ее тяжелое дыхание. Ей казалось, что машина застонала, получив удар ножом в сердце, и испускает дух. Прервался стремительный полет в ночном мраке, раскрывший перед нею неизвестную ей прежде красоту, вызвавший у нее не изведанные еще чувства. Впервые она оказалась ночью одна с мужчиной, впервые увидела из окна мчащейся машины, как выглядят в ночном мраке поля, деревья, дороги, холмы, лощины. И вдруг все это оборвалось, замерло. Гул мотора сменился тревожной тишиной. Живку охватил страх. Вокруг стоял глухой лес. Ни одной живой души. Хорошо еще, успокаивала она себя, что машина не сломалась, просто в ней что-то разладилось, а этот длинный, тонкий парень, видать, ловкий. Он заберется хоть куда и найдет неисправность — подкрутит гаечку или винтик, и все будет в порядке, как в тот вечер у околицы села. Пока она тогда дошла до конторы, он машину исправил и укатил. А на дороге осталась только лужица теплой воды…
— Что случилось? — высунувшись в окошко, спросила Живка.
Кыно не ответил. Она посидела еще немного в теплой кабине. К запаху мотора, который вначале был ей неприятен, она уже принюхалась. Откуда-то доносилось стрекотанье кузнечиков.
— Что случилось, Кыно? Сломалось что-нибудь? — спросила она снова.
— Что случилось, то случилось! — буркнул он и смачно сплюнул.
Живка выбралась из машины и подошла к нему.
— Ну, ничего. Посмотрим, что тут можно сделать, — успокоил ее Кыно.
Она ничего не смыслила в машинах. А он, подняв капот, копался в остывающем моторе и не говорил ни слова, потом достал из-под сиденья инструменты, что-то подкручивал, постукивал и вдруг спросил:
— Нет ли у тебя свечки? Тогда бы дело пошло на лад!
— Откуда ей взяться. Я, кажется, не в катафалк села, чтоб брать с собою свечу!
Кыно постоял немного, потом беспокойно заходил вокруг машины. Теперь он снова был совсем другим. Охваченный незнакомым ей волнением, какой-то тревогой, вовсе не похожей на ту, что она заметила в нем в тот вечер на краю села. Он не мог устоять на одном месте, суетился, то поднимался в кабину и тут же вылезал из нее, то забирался под машину. Наконец он вздохнул и сказал: