— Нехорошо так думать…
— Мне вообще не следует думать, — сказал он.
Кресло вдруг пошатнулось под его тяжестью и в висках застучала кровь. Но недомогание быстро прошло. Когда он открыл глаза, жена с немым участием смотрела на него.
— Ты уже видела его, — сказал он с легкой хрипотцой.
— Да.
— Расскажи мне что-нибудь о нем…
— Сейчас не хочется, — с усилием сказала она.
— А мне хочется.
Она усталым движением провела рукой по лбу.
— Что тебе сказать?.. С виду он очень неплохой парень, очень симпатичный… И самое главное — хорошо воспитанный…
— Как он одевается?
— Не бойся — он не стиляга, — сказала она. — Одевается хорошо, но скромно… Мне он показался разумным и сдержанным.
— Ты уверена? — с сомнением спросил он.
— Неужели ты такого плохого мнения о своей дочери? — спросила она. — Ведь она выросла и воспитывалась в твоем доме…
— Не знаю, где она воспиталась! — мрачно заметил он.
На том и закончился разговор. На следующее утро дочь вышла из своей комнаты немного ранее обычного. Увидев за столом отца, она уселась напротив, молчаливая и замкнутая. Но он чувствовал, что она пришла поговорить с ним.
— Папа, вечером я приведу его к нам, чтобы познакомить вас, — промолвила она наконец. — Если ты не будешь с ним любезен, я навсегда уйду из дому.
— Я не из любезных, — сухо сказал он.
— Ты будешь любезным! Иначе…
Голос ее задрожал и осекся. Она молчала, бледная и подурневшая, с застывшим от напряжения лицом. И он молчал, пораженный внезапно раскрывшейся перед ним правдой. Дочь оказалась слабее своих родителей. И не только слабее, но, возможно, и неказистей.
— Я не знал, что ты так невоздержанна! — сказал он, поморщившись. — Это безобразно!
— Ты понял меня?
— Очень хорошо понял. Удивительно только, что тебе ничуть не стыдно…
Она резко поднялась и ушла в кухню. Он глядел ей вслед, словно видел впервые. Неужели она на самом деле дурнушка? Нет, не может быть. А все-таки?.. Может быть, кожа грубовата или фигурой не вышла? Нет, фигура у нее неплохая. А глаза, бесспорно, даже красивы. Его черствое сердце увлажнилось внезапной жалостью. Дочь, наверное, мучится и робеет, пытается найти поддержку хотя бы в своей семье, но не находит. Силенок, наверное, ей не хватает, чтобы самой справиться с положением.
Люди не могут жить одни!
Но в тот вечер, когда молодой человек ушел, он вернулся в свою комнату, хмурый и суровый, как никогда. Встав у окна, он вдохнул раскрытым ртом теплый, пахнущий бензином воздух и с отвращением отступил в сторону. Когда вошла жена, он резко обернулся к ней.
— Он не мужчина!.. Это пресмыкающееся!
— Тише! — испуганно воскликнула она, хотя в доме, кроме них, никого не было. И тотчас лицо ее преобразилось. Такой ожесточенной и злой он никогда ее не видел.
— Ты просто невыносим! — глухо, но резко сказала она. — Разве ты не видел его собственными глазами? Красивый, воспитанный молодой человек! Он делает честь твоему дому!
— И пресмыкающиеся бывают красивыми, — язвительно заметил он. — Например, полозы. Да, да — полозы бывают на редкость красивыми; ты их не видела. Питаются маленькими мышками и сосут чужих коров. Об этом-то ты, наверное, слышала…
Она с возмущением глядела на него.
— Постыдись, Евтим! — сказала она. — На самом деле! Ты просто пристрастен. Мне, напротив, молодой человек очень нравится.
— Ты не понимаешь! — уныло сказал он. — Ничего не понимаешь… Как, по твоему, — почему они хотят жить у нас?
— Разве ты против? — удивленно спросила она.
— Это совсем другой вопрос! Но почему он хочет? Настоящий мужчина не пойдет жить к жене!
Она так расхохоталась, что он замер от неожиданности.
— Какой же ты ребенок! — сказала она. — Господи, и зачем только я слушаю тебя…
— И не нужно, — мрачно заметил он. — А сейчас принеси мне таз с водой…
Недуг этот начался с тех пор, как он вышел оттуда. Стоит сильно поволноваться, как руки и ноги взмокают от пота. Впоследствии он сам придумал спасительное средство. Немного погодя разгневанный мужчина, подобный утренней звезде, смиренно сидел на кровати, свесив белые ноги в таз с водой. Он мыл их, потирая друг о друга, не смея наклониться. Для него это было все равно что наклониться над краем пропасти. Жена терпеливо стояла рядом с полотенцем в руках. Наконец он вынул ноги из воды, мрачно поглядел на нее и сказал:
— Как ты не понимаешь, что он чужой для нас! Может быть, я ничего толком не знаю, но уж это органически чувствую!
Она с огорчением поглядела на него.
— Тот, кто смотрит на людей с таким подозрением, становится чужим для всех, — тихо сказала она.
— Не желаю больше разговаривать! — перебил он. — Поступайте, как знаете. Но я не хочу, чтобы вы меня впутывали в свои дела.
Она молчала.
— В конце концов, у каждого есть друзья! — сказал он. — Иногда они оказываются понятливее!
3
У него было только двое друзей — младший брат и генерал. Все трое сидели на берегу речки, струившей невидимые воды меж белых камней, расширяясь пред ними в небольшую спокойную заводь с чистым песчаным дном. Черный усач неторопливо плавал в прозрачной воде, тыкаясь носом в наживу, но не клевал. День выдался знойный. Белые рубашки слепили глаза, затылки у всех покраснели на солнце. Генерал держал удочку, не спуская глаз с красного поплавка. Братья, подставив солнцу босые ноги, глазели на невозмутимо спокойный и холодный Марагидик, плывущий среди шелковистой белизны облаков. С первого взгляда было видно, что они не похожи друг на друга ни ростом, ни внешностью. Младший, блондин, был выше ростом, и на лице его, особенно в уголках губ, всегда таилось насмешливое выражение. Но на этот раз он явно скучал, зевал и время от времени с досадой поглядывал в воду.
— Генерал, — промолвил он наконец, — ты только понапрасну тратишь время…
— Не клюет, — отозвался генерал. — Вода слишком прозрачная.
— Давай ее размутим, генерал!
— Но я не из тех… — рассеянно ответил генерал.
— Не из каких?
— Не из тех, кто ловит рыбу в мутной воде.
— Ладно, ладно! — сказал высокий. — Уж не с неба ли свалились на тебя эти погоны?
Старший брат чуть заметно улыбнулся. Несмотря на события последних дней, сегодня он чувствовал себя неплохо.
— Тихо! — шикнул, встрепенувшись, генерал.
Поплавок еще раз колыхнулся и ушел под воду. Генерал поспешно взмахнул удочкой. В воздухе блеснула серебристая искорка, но на крючке не оказалось ни рыбы, ни наживки… Генерал терпеливо вытащил из своей сумки круглую плоскую коробку. В ней, как в одном из кругов ада, извивались и сплетались друг с другом черви. Генерал разорвал одного червяка пополам и, пока тот корчился, хладнокровно нацепил его на крючок. Младший брат поморщился.
— Начинается всегда так, — сказал он. — А заканчивается рубкой голов…
— За всю жизнь не зарезал даже цыпленка, — сказал генерал. — И не смог бы…
— А человека?
— Смотря какого, — ответил генерал. — Такого как ты — даже не моргнув глазом…
— Хватит язвить! — с недовольством вмешался старший брат.
Те двое сразу замолчали. Они вольны были думать о нем что угодно, но слушались его как дети. Генерал взмахнул удочкой, червяк, описав дугу, шлепнулся в воду возле огромного белого валуна, отполированного водой. Из водоворота выплыл на редкость крупный усач. Он лениво подплыл к крючку и, толкнув червяка, снова исчез в водовороте. Три пары глаз с разочарованием проследили за ним.
— Наверное, приманка плохая, — сказал высокий. — В этом мире все зависит от приманки…
— Нет, приманка хорошая, — возразил генерал.
— Ты рассуждаешь как заклятый догматик! — сказал высокий. — Для тебя она хороша, а для них — нет. Не знаю, читал ли ты…
— Не читал! — перебил его с досадой генерал.
— Пожалуй, хорошо делаешь, что не читаешь, — злорадно заметил высокий.
— Да замолчишь ты наконец! — одернул его старший брат.
Через полчаса генерал убедился, что наживку все же придется сменить. Все трое побрели вдоль берега, переворачивая круглые гладкие камни. Солнце еще сильнее припекало спины, но прохладная вода бодрила. Она омывала щиколотки, а брызги приятно освежали разгоряченные лица.
— Слушай, браток, согни спину. Не бойся — не скрючит, — сказал высокий.
Старший брат поколебался, но наклонился. И — ничего! Он не почувствовал никакого головокружения. Гладкий камень перевернулся как перышко в его сильных руках. Из песчаной мути выскочил небольшой бледно-розовый рак и беспомощно поплыл по течению. Младший успел ухватить его позади клешней, но чуть не упустил от неожиданности — рак оказался голым и мягким, как улитка.
— Только что сменил скорлупку, — сказал генерал, брезгливо ткнув рака пальцем.
— Такое неразвитое животное, а соображает, — с уважением заметил высокий. — Не то что некоторые генералы…
— Ты подразумеваешь американских генералов?
— Конечно, а каких же еще…
— Все же не завидую я этому раку, — сказал генерал. — Теперь любой остолоп может вволю издеваться над ним…
— Но только не я, — сказал высокий, бережно опуская рака в воду.
Рак закувыркался как обалделый и исчез в потоке.
— Как разумно устроен мир! — сказал высокий. — Пока мы меняем скорлупу, генералы стоят рядом и оберегают нас…
— Вот видишь! — рассмеялся генерал.
Когда наживки набралось достаточно, генерал предложил развести костер.
— Я закину еще раз-другой, — сказал он. — Не могу уйти ни с чем…
— Вот и уйдешь совсем ни с чем, ничегошеньки не поймаешь! — со злорадством сказал высокий. — Сегодня утром тетя Мара крепко прокляла нас…
Старший брат нахмурился. Все же совесть у него была неспокойна. Было около двенадцати, они, наверное уже вернулись оттуда, и теперь жена, растерянная и беспомощная, суетится на кухне вместе со своими еще более бестолковыми сестрами. Суп, тушеное мясо и множество бутылок в холодильнике. В прихожей во всю мочь горланит радио. Впрочем, ради такого случая они, наверное, раздобыли магнитофон. Толпа девчушек, бывших соучениц дочери…