ли меня в том, что я оторвался от современной жизни.
И я согласился с ними.
1
Как я уже сказал, пришла весна.
Полковник запаса Мирослав Мусинский, раньше всех пробуждающийся в сером и облупившемся двухэтажном доме, вышел в пижаме на балкон, чтобы сменить воду в консервной банке и подсыпать корму проголодавшейся курице. В этот самый момент снизу, со стороны деревянной пристройки и навеса во дворе, из-за цветущей вишни донеслось веселое посвистывание — кто-то пытался воспроизвести арию тореадора. Полковник поставил банку и прислушался. Сигнал повторился, на сей раз более настойчиво, как бы назло всем, кто еще спал. Облокотясь на чугунные перила, Мусинский долго старался разглядеть, кто это нарушает тишину в ранний час, но пышно расцветшая вишня мешала ему. Полковник настороженно затаил дыхание — совсем как кошка, которой удавалось иногда сцапать птичку из стайки воробышков, прилетавших подбирать крошки около водосточной трубы.
«Да, — подумал полковник, — весенний сезон приносит заботы и молодым и старым. Необходимо принять меры». Он торопливо вернулся назад, чтобы сообщить об этом жене, которая уже гремела тарелками на кухне.
Утро в нашем квартале наступало быстро и шумно. Или, как любил говаривать полковник запаса, дневной свет сразу прогонял ночной мрак. Верхушка тополя затрепетала, позолоченная солнцем; черепичные крыши, загроможденные трубами и антеннами, задымились; звуки радиоприемников и хлопанье ивовых выбивалок неслись из всех раскрытых окон, с балконов и двориков, тонувших в зелени и саже.
Мусинский, успевший накормить и напоить курицу, побрился, оделся и с нейлоновой сумкой в руках уже готов был пойти за покупками. Белая собачонка вертелась у него под ногами, поглядывая на его строгое, насупленное лицо. Да, Мусинский был и сердит и расстроен сегодня. Не мог он понять, почему нынешняя молодежь создает ему столько забот и волнений. Почему дочь его, восемнадцатилетняя девушка, спит допоздна, а как только проснется, бежит на кухню — узнать, приготовлен ли ей завтрак? Почему соседский парень, недавно вернувшийся с военной службы, шляется где-то по целым дням и не собирается заняться серьезной работой? До каких пор он намерен свистать тут под окнами и будить людей ни свет ни заря? Нет разве милиции, в конце концов, которая следила бы за порядком и соблюдением по ночам тишины в этом окраинном квартале? Что это за песни, за сигналы и грохот всевозможных машин, проносящихся под самыми окнами? Откуда взялся этот будильник, что трещит с недавних пор на окне у соседей и будит граждан? Нарочно ли кто-нибудь это делает, или уж все помешались на мании, что наш век — век скоростей и техники?
Нет, спокойствия нынче не жди, оно миновало, как миновала и лучшая пора в жизни полковника. Однако он не намерен сдаваться окружающим его врагам. И отнюдь не собирается стать предметом насмешек какого-то непутевого парнишки, который насвистывает тут каждое утро, прячась за цветущей вишней. Нет, нет, старый солдат не потерял рассудок! Он будет вести беспощадную войну, особенно против тех, кто попытается посягнуть на его семейную честь! Полковник знает цену всей этой болтовне насчет любви, свободы и молодости. Наслушался, довольно! Не ею ли прикрывают свою лень и лоботрясничанье? Запомнилось ему кое-что еще с тех пор, когда он командовал пехотным батальоном в провинции. И там распевали серенады и творили всякие глупости. Но полковник был строг! И до тонкости разбирался во всех этих благоглупостях. Любовь! А в результате — дети. Нет, нет, Мусинский не позволит сесть себе на шею!
Рассвет уже разогнал ночной мрак. Мусинский готов был начать свой трудовой день с нейлоновой сумкой в руках. Но разные мелочи все еще задерживали его дома. А по правде сказать, его сильно тревожил этот сигнал, не перестававший оглашать окрестность.
Минуты нанизываются незаметно, во дворе звонко трепещут солнечные лучи, вишни сияют в белом своем подвенечном наряде; возле их белоснежных крон кружатся и жужжат пчелы с золотистыми крылышками. А за покупками идти нужно, думает Мусинский. Повседневные нужды не вяжутся с сантиментами. Что там ни говори, а человек должен жить разумно и согласно законам природы, подчиняясь дисциплине, потому что именно на ней зиждется благополучие…
Это полковник знал по собственному опыту, и когда подошла пора жениться, долго все обдумывал и взвешивал, прежде чем решиться на этот шаг. И отважился на него только к сорока годам! А до этого — выбирал, соображал, высчитывал, сопоставлял, наблюдал, прикидывал так и сяк и обсуждал все, что было нужно и что требовалось сделать! И он не ошибся! Величка, жена его, вполне соответствовала своей роли, и Мусинский гордился ею везде и всюду, где они появлялись, обычно под руку, прилично одетые… Он высокий, она меньше его ростом, но не настолько, чтобы выглядеть комично. Полненькая, натуральная блондинка, а не с обесцвеченными волосами, как чуть не у всех офицерских жен и в столице и в провинции. И в приданое получил и деньги и имущество. Двухэтажный дом их был зарегистрирован в управлении архитектуры как полутораэтажный, что пресекало аппетиты жилищного суда, где всегда стремились напихать ему побольше квартирантов и стеснить его. (Этого не случилось и не случится никогда!) Дом этот он получил ко времени женитьбы, как и полагается офицеру. Правда, Величка не была софиянкой, но и он ведь не урожденный столичный житель, а вот живет же теперь в столице и чувствует себя вполне на месте. Отец Велички торговал в свое время кожами, крупным рогатым скотом и всем, что ему попадалось под руку. Так или иначе, человек обеспечил кусок хлеба сыну, когда отправил его в коммерческую академию в Свиштов, дал образование и дочери. Успешно окончив хозяйственное училище, она стала преподавательницей рукоделия и обратила на себя внимание многих. Вот с какими людьми связал он свою судьбу, будучи зрелым сорокалетним мужчиной, способным рассуждать здраво. Другие были времена, другие люди, другая молодежь! И сравнивать ее нельзя с нынешними лоботрясами. Необходимо быть начеку! Смотреть в оба! Дочь его вступила в самый опасный возраст, когда завязываются побеги… Вот какие мысли волновали полковника сегодня утром, когда он слушал сигналы со двора, откуда-то из-за цветущей вишни.
И пока он топтался на балконе, жена его поджаривала на кухне ломтики хлеба с яйцами для своей дочки Лиляны, которая еще не встала.
— Миря? — услышал он голос жены. — Ты все еще тут? Что ты топчешься на балконе? Не снесла ли наша курица яичко?
— Снесла, — пробормотал полковник, — подождешь.
— Обязательно поищи молодого картофеля и моркови, — продолжала жена, — прихвати еще пучок петрушки. И красного перцу купи…
Присев у отворенной на балкон двери, чтоб было посветлее, Миря записывал в графу «расход» переплетенной книжечки все, что перечисляла Величка. И сильно досадовал при этом, что в графе «приход» стояли всего две цифры — его собственная пенсия и пенсия бывшей учительницы рукоделия. Боже мой! Месяц только еще начался, а колонка в графе «расход» выросла устрашающе! Отметив красным карандашом эти цифры, Мусинский подвел новый итог. Потом отправился в кухню и, показав жене колонки, попросил ее быть осмотрительной.
— Решила сварить сегодня овощной суп, — заявила Величка, будто его и не слышала.
— Да, правильно, овощной суп очень полезен, особенно в весеннюю пору. Неплохо бы купить и крапивы, так как организм нуждается в железе… Но все же надо быть поэкономнее, Велика. Знаешь, что может получиться, если расходы превысят наши доходы… Не хотелось бы иметь красное сальдо в конце месяца. А это зависит главным образом от тебя, от хорошей хозяйки, которой доверена наша кухня.
— Ты прав, Миря, но все мы так любим покушать.
— Да, организм истощен, бесспорно… и нуждается в витаминах…
Произнося эти слова, Мусинский бросил алчный взгляд на сковородку, где с шипением поджаривались залитые яйцами ломтики хлеба, и ворчливо пробормотал:
— Лиляна все еще не встала? Нехорошо так ее баловать. Сказал ведь я тебе вчера, чтоб заставила ее вымыть тарелки… Нет, ты сама их вымыла. Запретил тебе готовить ей завтраки по утрам, ты опять не послушалась. А на днях я велел ей протереть окна в своей комнате, так ты воспротивилась — побоялась, как бы она пальчики себе не испортила!
— Миря, — негодующе возразила пожилая женщина, — ты сам не знаешь, что говоришь, хочешь, чтобы ее опять срезали на вступительном экзамене. Огрубевшими пальцами нельзя играть на пианино! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей?
— Понимаю, Велика, но наша дочь так распустилась в последнее время, что я снимаю с себя ответственность за дурные последствия… Кстати, хочу тебе сообщить, что я решил отправить ее в село, к твоему брату — пусть освежится немного!.. Для организма всегда полезно хотя бы два месяца провести летом в деревне.
— Ничего не имею против ее поездки к дяде Игнату, — согласилась жена, перевертывая ломтики хлеба на сковородке, — но согласись и ты, что Лили необходимо брать уроки по фортепиано…
— Это уже решено, Велика! А кроме того я надумал и кое-что другое в связи с ее будущим… Музыка не слишком доходное занятие. Будущее в конце концов за физикой и химией…
— Господи боже ты мой, Миря!
— Да еще и стипендию, может быть, получит.
— С ума человек сошел!
Полковник запаса свернул в комочек нейлоновую сетку, сунул ее себе в карман пальто, перекинул через руку палку и двинулся за покупками. Белая собачонка то отставала, то бежала вперед, мотаясь у него под ногами, чрезвычайно довольная тем, что ее вывели подышать свежим воздухом. Высокий, худосочный и строгий, полковник запаса Мусинский выступал вперед, держась навытяжку, словно предводительствовал войсками на праздничном параде.
2
Да, он каждое утро будил наш квартал. Мы свыклись и с полковником запаса Мусинским, который всегда в одно и тоже время отправлялся за покупками в соседнюю лавку; и с посвистыванием молодого человека, который ремонтировал во дворе под навесом старую, разбитую и заброшенную трофейную машину; и с начальником милиции майором Младеновым, который заходил иногда под навес посмотреть, как идут дела с починкой трофейной брички; и со старой вдовой бабой Марийкой Веселиновой, которая каждое утро в один и тот же час приносила кружку свежего молока своему сыну, чтоб тот не умер с голоду, хлопоча под навесом все около этой старой машины. Однообразен, тих и безрадостен был наш квартал со своими одноэтажными домиками, среди которых то здесь, то там высились новые здания; с грязными улочками, до которых мостовая еще не добралась; с ватагами ребятишек, которые как стаи воробьев носились с утра до вечера, криками оглашая улицы. Да, таким был наш квартал, но в последнее время кое-что начало изменяться, особенно с наступлением техники. Чувствовалось дыхание большого города, малой частицей которого были и мы. Прежде всего до нас отчетливо долетал гул центра, простиравшегося в синей холодной мгле, окутанной дымом, с кирпичными трубами, какими-то башнями, почернелыми крышами, антеннами, телефонными столбами, прорезаемый тысячами пересекающихся лучей, вспыхивающих иногда как молнии и о