заряющих низкое грязное небо.
За городом возвышается Витоша. Весною освещенная солнцем и белыми облаками, пролетающими над ее вершинами, она выглядела молодой и красивой, словно только что поднялась из земли, чтоб нас обрадовать. Из нашего квартала она видна была вся целиком и всегда стояла перед нашими глазами. Мы знали, когда ее вершины покрывались снегом, когда желтели и засыхали листья, когда они вновь зеленели, когда лили дожди и спускались туманы. Она похожа на картину без рамы, выставленную для того, чтоб можно было любоваться ею во всякое время.
Однако городской шум все сильнее врывался и в наш квартал. Вплотную подошла к нам и трамвайная линия, и теперь мы ясно слышали скрежет и позванивание трамвая на крутом повороте. Приблизилась и троллейбусная линия. Говорили, что и другие линии протянут до индустриального квартала, особенно после расширения машиностроительного завода. Словом, идиллия старых сгорбленных домишек, окруженных двориками и садами, постепенно исчезала. Исчезали куры с петухами, будившими нас ранним утром своим кукареканием. Перестали сажать подсолнухи и кукурузу в огородах и двориках. Появились какие-то новые люди — строительные бригады, — одетые в зеленые ватники и смятые брезентовые штаны, и принялись обмерять улицы. Разнесся слух, что предстоит большое жилищное строительство во всем квартале. Собственники переполошились было сначала, но вскоре успокоились, поняв, что ничего на этом не потеряют. Каждый получит удобную и светлую квартиру вместо старого, полуразвалившегося и замшелого домишки. «Там, где протекало, опять потечет», — замечали некоторые, а полковник Мусинский изрек на квартальном собрании Отечественного фронта следующую тираду: «Новое отбрасывает старое в силу закона природы». И действительно, два громадных гиппопотама-экскаватора направили вскоре свои длинные шеи и к обветшалому, облупленному от дождей и ветров двухэтажному дому с узорными заржавленными балкончиками. «Когда же стиснут его железные челюсти?» — спрашивали себя люди, с любопытством наблюдавшие за происходящим. Мусинский не боялся этого — он все предусмотрел, обо всем позаботился и пришел к выводу, что впадать в панику нет оснований. Когда настанет время, он переберется в другой квартал, пока ему построят трехкомнатную квартиру. Даже и денег ему, возможно, подкинут, но это еще не наверняка и не следует об этом распространяться, чтоб не вызывать недовольства. Только вечером, уже в постели, они прикидывали, сколько им могут дать денег, если строительная организация их не надует.
За несколько месяцев квартал стал неузнаваем. Запах тления и плесени сменился запахом извести и цемента, железа и лесоматериалов, которые каждый день привозили откуда-то целыми грузовиками. К дому Мусинского еще не подошли вплотную, но говорили, что осенью свалят и его вместе со всеми навесами и пристройками, населенными разными ремесленниками, тележниками, выходцами из села.
Местные жители невольно вовлекались в бурную и напряженную жизнь строительных бригад. Неподалеку открылся ресторан, где допоздна засиживались по вечерам рабочие и окрестная молодежь. Это заставило полковника запаса насторожиться — соблазны для его дочери увеличивались. Веселые мелодии, доносившиеся из ресторана, не утихали, и мало того — парень из оркестра, Гошо Фаготист, временно поселился в пристройке у Румена Веселинова. Благодаря ли этому сожительству или по другой какой причине сигналы по утрам участились, а вечером Лиляна отправлялась на танцы в ресторан.
Невмоготу стало почтенному человеку выносить все это. И как-то вечером он объявил жене:
— Отправлю ее отсюда, и дело с концом — дышать легче будет!
— Один только месяц подожди, Миря, пока она закончит свои занятия по музыке… Через месяц у ее учительницы начнутся каникулы. Может быть, даже вместе они проведут их в деревне. Там довольно удобно. Еще и пианино можно бы туда перевезти.
— Еще чего не хватало! — вскипел полковник. — Везти пианино, чтобы разбить по дороге… Ну и умница, придумаешь что-нибудь такое, всем на удивленье.
— Да что ему сделается, этому пианино?
— Нет и нет! К тому же я все еще колеблюсь насчет консерватории. Недолюбливаю я этих музыкантов и всяких там артистов! Нестоящий они народ! — Помолчал и добавил, понизив голос: — Этот там, к твоему сведению, обзавелся приятелем… Какой-то музыкант из оркестра… Голову оторву Лиляне, в лепешку раздавлю, если она хоть раз еще переступит порог ресторана.
— Да разок только она там и была. И то со своей учительницей!
— Никаких учительниц! Тоже ведь музыкантша!
— Пожилая женщина, подумай, что ты говоришь, Миря?
— Никому не верю! Никому, кроме самого себя!
— Миря!
— Никакой я не Миря!.. Довольно!.. И ты с ними заодно… Все кругом помешались…
Он кричал, стуча кулаком по столу, и впервые в этот день не пошел за покупками. До вечера провалялся с повязанной головой, а потом вылез проветриться на балкон. И как раз в этот момент разнеслась ария тореадора. Мусинский подскочил, будто ужаленный, спрятался за водосточной трубой и услышал такой разговор между Лиляной и Руменом Веселиновым.
3
— А не рано ли? — спросила Лиляна, свесив голову из открытого окна.
— Нет. В восемь выйдем, к девяти будем там, а может, чуть пораньше. С нами и Гошо пойдет.
— Один?
— Со своей приятельницей.
— С той, длинной?
— Нет, с маленькой.
— Я ее не знаю…
— С длинной он рассорился.
И вдруг какая-то пауза. Мусинский не разобрал, что случилось с длинной. Молодые люди перемолвились о чем-то шепотом, как ему показалось, потому что они неожиданно весело расхохотались и смех их разнесся по всему дому.
— Правда? — снова спросила Лиляна. — Ты не врешь?
— Я никогда не вру, — обиженно отозвался Румен.
— Взять с собой купальник?
— Да, вода, говорят, теплая…
— Серьезно?
— Ты ведь меня знаешь. Через день-другой покончу с ремонтом.
— Гошо тебе помогает?
— Да он ничего не понимает в легковых машинах. Зять мне помогает. Позавчера очень важную деталь притащил с завода. Спасибо, конечно, бай Стефану. Не будь бай Стефана, провозился бы еще с месяц, не меньше. Ну и майор помог кой в чем. У них там, в милиции, есть что хочешь… Обещал и его прокатить. Заливать большой охотник. Все насчет старины мне рассказывает. Да кто на него обращает внимание. А все же помощь. Третьего дня Гошо Фаготиста выручил, когда парни майора сцапали музыканта.
— Ты меня прости, но несимпатичен мне этот Гошо, — разочарованно протянула Лиляна, — где ты его выкопал?
— Учились с ним когда-то вместе… Старая привязанность. А играет он хорошо. Славный парень, уверяю тебя, и верный друг… Честное слово! Можно и без него обойтись. Но он всегда ко мне приходит. А то… Понимаешь? Во всяком случае он переходит в другой оркестр. Слышала?
— Нет.
— На Панчаревское озеро.
— Он?
— Да. Будем часто ходить к нему в гости.
— Говорят, там довольно славно.
— Еще бы… Каждый вечер на «ДКВ».
Мусинский измучился стоять, прилепившись к водосточной трубе. Издали его можно было принять за кариатиду и уж по меньшей мере за вторую трубу — столь неподвижно он стоял. А молодые люди продолжали болтать, будто и не собираясь кончать. Мусинский не знал, как выйти из положения. Но тут прибежала собачонка и принялась громко лаять. Этого было достаточно, чтобы обнаружить все. Румен первым заметил человека, прижавшегося к стене, дал знак Лиляне, и оба они мгновенно скрылись. Мусинский со вздохом отделился от стены и двинулся в комнату дочери, полный грозной решимости разрубить узел.
Лиляна стояла посреди комнаты, готовая в любое мгновенье встретить отца. Она знала, что он не промедлит. И верно, дверь вскоре отворилась.
— Ну?
Девушка опустила голову. Это «ну» ее будто камнем ударило. Повторив еще раз, Мусинский подошел к окну с намерением закрыть его, чтоб не слышали соседи. Обернувшись, Лиляна хладнокровно заметила:
— Незачем это делать, соседи знают обо всем.
— Как это знают? — метнулся к дочери полковник, оставив окно открытым. — Что они знают?
— Все наши истории.
— Какие истории?
Лиляна умолкла. Думая о чем-то своем, она тянула с ответом, решив, как видно, немного его помучить. Мусинский настойчиво допрашивал, наклоняясь над ней:
— Какие такие истории? Говори, что это за истории?
— Твое отношение к Румену.
— Ах, вот что!
— Да.
— Что «да»?
— Да, говорю… Да.
— Шутишь, что ли?
— Нет, зачем мне шутить?
— Так, значит, ирония… Ирония!
— Отстань ты, папа, со своей мнительностью! Пожалуйста…
Полковник смешался. Он хотел броситься в лобовую атаку, но слова опережали его мысли.
— А посуда? Кто вместо тебя будет мыть посуду? А завтрак? Кто для тебя будет готовить завтрак? Кто будет мыть пол? Стирать? Убирать за тобой постель? Кто? Кто будет ходить по магазинам? Я больше не стану этого делать! Слышишь? Не пойду… Никогда! Запомни! Заруби себе на носу… Довольно… Слышишь?
— Хорошо.
— Что хорошо? Что это значит «хорошо»?
— Хорошо значит хорошо.
— Опять ирония… Отлично, замечательно… Отлично, дочка! Да будет тебе известно, завтра же ты отправляешься к дяде в село.
— Хорошо.
— Опять хорошо. Значит, и это хорошо?
Девушка удивленно пожала плечами.
— Что я еще могу сказать?
— Несчастная, бедняжка! — раскричался полковник. — Ей нечего больше сказать… Обиженная! Посмотрите только, как ее оскорбили… Ей и сказать больше нечего. Нет, нет, довольно, я не намерен выносить подобных глупостей! Пока мы с тобой под этим кровом, командую я! Уберешься из этого дома — поступай, как знаешь. Но сейчас я здесь командую! Ясно?
Он отошел на середину комнаты и взмахнул рукой по направлению к окну.
Лиляна продолжала стоять с поникшей головой, и это еще больше разжигало его гнев. А она думала в это мгновенье о несостоявшейся встрече и разных других последствиях. Что же касается отправки в деревню, то пока она считала ее пустой угрозой, которая останется неисполненной, как и многие другие угрозы отца.