А что должно быть на главной улице? Кино, театр… цирк! А почему бы и нет? Не надо забывать про универсальный магазин с витринами и красивым фасадом! Не надо забывать…
Долго думал я, а ночь проходила, звезды бледнели, и скоро, может быть, наступит утро. Тихо вокруг. Я встал и медленно пробрался в мой домишко, пройдя под нависшим над ним экскаватором. На меня смотрел пустой дом Мусинских — без окон, без людей. Не хватало только, чтобы сова села на трубу и ухнула несколько раз в утренних сумерках… Меня бросило в дрожь. Я стоял у окна и думал, и ждал восхода солнца. Может быть, тогда придет наш парень? Но что это за шум снаружи? Мне показалось, что я опять услышал арию тореадора. Увы, она давно отзвучала. Я шире отворил окошко, но было тихо, не было никого ни на дворе, ни на улице. Нет, нет. Тореадор еще не вернулся. Я закрыл створку окна и только сейчас понял, в чем причина моей ночной тоски. Долго сидел, задумавшись, и незаметно уснул от усталости.
Утром пришли люди из строительной бригады и начали рушить дом Мусинского. Целое стадо крыс шарахнулось из погреба и как бешеное понеслось по улочке и и к соседним дворам. Дети кинулись за ними, возбужденно вопя. Других происшествий не было. Да, известили и старую Веселинову, чтобы освободила пристройку в течение двух дней. Предоставили ей двухкомнатную квартиру в общежитии завода. Она поговорила по телефону с бай Стефаном, звонила и директору. Оба они сказали ей, что квартира давно в ее распоряжении, остается только переехать.
Дочь и зять ее пригнали грузовик, погрузили свои вещи и переехали в новые дома завода. Они решили, что на другой день перевезут вещи и бабы Марийки, но вечером неожиданно вернулся Румен и нарушил их план.
Было поздно, когда запыленная машина въехала во двор. Все в пристройке уже легли, потому что на следующий день их ждала работа. Одна лишь старая не спешила ложиться, хоть ее и одолевала дремота. Время от времени она поднималась с кушетки и поглядывала в открытое окно. Все ей слышалось, что шумит мотор, что кто-то свистит во дворе. Но когда машина действительно приехала, усталость сморила бабку, она задремала.
Румен был очень удивлен переменами, случившимися в его отсутствие. Прежде всего, нельзя было узнать дом, который уже начали сносить. С другой стороны, в соседнем дворике торчал силуэт мощного экскаватора. Рамы окон были вынуты, двери сняты, и на их месте зияли дыры, словно пустые глазницы. На железном заржавленном балкончике висела только какая-то веревка. Больше ничего не осталось.
Встав посередине двора, Румен долго смотрел и удивлялся. Он ни о чем не жалел. Переживал за Лиляну. Где сейчас она? Что делает? Он внезапно обернулся к открытому окну пристройки. Приблизился на цыпочках, все еще веря, что Лиляна там. В комнате было тихо, ветер слегка шевелил белую занавеску, откинутую в сторону. Внутри как будто не было никого. Румен хотел было просвистать знакомый сигнал, но не решился.
Долго стоял он у открытого окна. Наконец, взявшись за подоконник, подтянулся и мигом очутился в комнате. Старая сразу встрепенулась. Румен испугался, увидев ее на кушетке. Быстро зажег свет и стал в дверях.
— Мама!
— Я, Румен.
— Ты одна, мама?
— Одна.
— Ее нет?
Он не смел пошевелиться. Неприятно было, что забрался в комнату, как вор, да и эта странная тишина угнетала его, словно он был один среди разрушенных бомбардировками зданий.
Мать с трудом поднялась с потели, поправила ночную рубашку и, сунув ноги в шлепанцы, пошла в кухню, где еще оставалось кое-что из еды.
— Я не голоден, мама, — сказал он, — разве что стакан молока…
Баба Марийка и не слушала его. Свое дело она знала. За несколько минут был накрыт стол на кухоньке. Румен сел, отломил кусок хлеба и взял ложку. Мать внимательно смотрела на него, видела, что он очень осунулся, и не хотела ни о чем расспрашивать, не накормив его. Она боялась испортить ему ужин. Румен наскоро съел простоквашу, которую она подала ему в глиняной миске, смахнул крошки, рассыпанные по столу, и сказал:
— Спасибо, мама. А сейчас расскажу тебе, что я надумал.
Мать вскинула голову, словно кто-то толкнул ее, взглянула на него и стала внимательно слушать.
— Я нашел работу в Пловдиве, мама… И лучше, и платят больше… Так что завтра же собираем вещи, укладываем в машину и двигаемся. Я должен торопиться.
— Но…
— Что было, то было… Здесь я больше не могу оставаться… Так все сложилось… К тому же, и не везет мне с Лиляной… Сама видишь… Наверно, мы оба поспешили… Но это не самое главное. Я ни о чем не жалею… Может, если разойдемся, больше полюбим друг друга… Попробуем… Если и тогда ничего не выйдет, то уж будем искать выход… Я говорю тебе совершенно серьезно, мама!
Последние слова он выговорил несколько сердито, как будто действительно кто-то сомневался в нем.
Баба Марийка вздохнула. Затем вдруг вспомнила о чем-то, сунула руку в карман фартука и вытащила оттуда письмецо.
— Лиляна тебе оставила.
Румен взял его, торопливо вскрыл и сразу же прочитал несколько строчек, в которых ему сообщался новый адрес.
— Хорошо, — сказал он, оставив письмо на столе, — только сейчас у меня нет времени заниматься ею.
— Она твоя жена, Румен.
Баба Марийка испытующе смотрела на него, но он не ответил на ее слова. Ему казалось излишним обсуждать сейчас эти семейные истории, которые и без того были ему не по душе. В конце концов, пусть время скажет свое слово, если случилось что-то непоправимое.
Старая вздохнула.
— Что ты вздыхаешь? — упрекнул он ее. — И там живут люди, как и здесь… У тебя пенсия, я буду получать хорошие деньги… А что? Сейчас не то время… Сейчас по-другому: куда поедешь, там и работу будешь иметь… Я не боюсь ничего…
— А на завод разве не сообщишь?
— Я сообщу им после… Главное сейчас устроиться в Пловдиве. Бай Стефан не будет иметь ничего против… Он свой человек. И директор — тоже свой человек!
— Все — свои люди, — сказала озабоченно старушка, — а как затронешь их интересы, они становятся другими.
— Никто не может держать меня насильно. Куда захочу, туда и поеду. Я свободный гражданин. Так-то.
Румен замолчал неожиданно, увидев новое, продолговатое зеркальце над умывальником. И добавил:
— А Лиляна — я взял бы и ее, если бы она согласилась… Только она что-то там задумала… Да и отец ее суется куда не следует… Что делать?
Он опять замолчал. И в этот миг громко и пронзительно прозвенел в коридоре электрический звонок. Румен с матерью обернулись к дверям.
— Кто же это звонит так поздно? — спросила старая и встала.
— Подожди, я открою! — сказал Румен и направился к двери.
Звонок прозвенел еще раз. Румен зажег в коридоре свет, сунул ключ и открыл дверь. На цементной площадке стояли, освещенные лампой, майор Младенов и бай Стефан. Увидев их, Румен попятился. Он менее всего ожидал сегодня этих гостей.
— Ну, легок на помине! — громогласно начал бай Стефан, шагнув внутрь. Нагнув голову, словно боясь споткнуться, двинулся за ним и майор. Румен стоял в стороне у двери и был настолько смущен, что забыл подать им руку. Бай Стефан вошел в комнату.
— Поздоровался бы, по крайней мере, — продолжал он, оставив за спиной испуганного хозяина. — Как видно, мы не заслужили! Ну и без «здравствуйте» войдем… Садись, майор, садись!.. В этот вечер нам везет!..
Майор Младенов был одет в свою новую летнюю форму. Поскольку воротник был ему тесен, он расстегнул его, и это придавало ему еще более добродушный вид. Он молчал и не смотрел на Румена. На лбу его, ближе к виску, был пластырь. Только он и Румен знали, почему он был там приклеен.
Гости распоряжались сами. Баба Марийка принесла им стулья, но они уже сидели — один на кушетке, другой на деревянной кровати. Румен остался за дверью, у вешалки.
Бай Стефан посмотрел на разложенные по столу инструменты и недовольно засопел. Очевидно, он не знал, с чего начать. Румен уже терял терпение. Майор Младенов вытащил портсигар и закурил. Перед этим он пригласил молодого человека сесть, но тот отказался.
— Ему не полагается, — начал бай Стефан, взглянув на Румена, а затем на бабу Марийку, которая стояла рядом с сыном, скрестив смущенно руки. — Ты, сестрица, что скажешь?
— Что скажу, Стефан? — тут же ответила старая. — Ничего не могу сказать.
— А у меня есть что сказать! — подчеркнул бай Стефан. — Да только кому меня слушать… Садись!
Он указал Румену на стул около себя.
— Садись, — повторил он, — мы тебя еще в угол не поставили.
— Ни к чему мне, — резко ответил Румен. — Могу и постоять.
— Ну хорошо, стой тогда! Ты еще молод! — сказал бай Стефан, огляделся и спросил неожиданно: — Где был? Где разгуливал?
— Был в Пловдиве.
— Ездил холмы смотреть? — срезал его старик. — Позвал бы хоть меня. Чтоб я объяснил тебе кое-что…
Румен сдвинул брови, хотел сказать «зачем пришел», но не посмел, потому что его тревожило молчание майора. Очевидно, что-то плохое крылось за этим и не к добру пришли они в столь поздний час.
Бай Стефан удобнее расположился на кушетке и с еще большей страстью продолжал свою обвинительную речь. Он припомнил все провинности, которые в последнее время совершил Румен, обвинил его в безответственности по отношению к семье, принял сторону Лиляны, даже Мусинского защитил, которого очень не любил. Затем спросил, понимает ли Румен, по какой дорожке он пошел, и, не дожидаясь ответа, сказал, что ничего не понимает. Вслед за этим спросил, не тревожит ли Румена память покойного отца, и сам себе ответил, что не тревожит! Наконец, дал ему хороший щелчок за драку в ресторане, спросив, не грызет ли его совесть за это безобразие? И опять-таки сам ответил, что никакая совесть не грызет его, потому что чувства его совсем отупели… Все время бай Стефан задавал вопросы и сам отвечал на них. Это длилось около получаса. Потом было предоставлено слово майору, но он отказался, потому что ему нечего было добавить. Тогда бай Стефан обернулся к бабе Марийке и продолжал тем же повелительным и несколько насмешливым т