— Почему ты не спросишь, отчего я плачу?
— Не хочу спрашивать.
— А чего хочешь?
— Ничего не хочу.
— Неправда. Ты хочешь, чтобы я возненавидела нашу дочь.
— Сейчас я хочу, чтобы ты заснула. И больше ничего.
— Не могу я спать в такой духоте. Мне не спится.
— Хочешь, я открою и другое окно?
— Открой…
Он встал и, прежде чем открыть окно, взглянул на жену. Она спокойно спала, приоткрыв рот, чистая, гладкая и недвижная, как свеча. «Должно быть, правду говорят, что мертвые больше любят друг друга, — подумал он. — В любви мертвых больше чистоты, больше муки… И гораздо больше терпения». Так размышлял он, сидя у открытого окна. Внизу наконец-то мыли улицу. С шипением журчала вода; в звуках чувствовались свежесть и прохлада. В белесом ночном сумраке виднелись горы, черные и отвесные, как стена. Далеко в небесной вышине плыло одно-единственное белое облачко. Там веяли ветры, хорошо бы подняться к ним…
— Это ты? — послышался слабый голос с постели.
— Да, я, — сказал он.
— Что ты там делаешь?
— Ничего… Открываю окно.
— Очень душно, — сказала она. — Ты не вспотел?
Он ничего не ответил.
— Ложись, а то простудишься.
— Ладно, — сказал он.
Он снова взглянул на небо — облачко уже исчезло. Неужели оно так быстро растаяло? Вздохнув и пройдя на цыпочках к постели, он осторожно забрался под одеяло. Жена опять заснула, он слышал ее тихое, мерное дыхание; во сне она казалась бледнее, строже и спокойней.
Утром, когда он стоял у окна, она вошла в прихожую. Не оборачиваясь, он почувствовал, что она хочет что-то сказать ему. По чуть слышному скрипу он догадался, что она села в кресло.
— Евтим, ты вставал ночью? — нерешительно спросила она.
— Да, — ответил он.
Она помолчала.
— Евтим, не торопись уходить. Искра хочет поговорить с тобой.
— О чем?
— Не знаю.
Он обернулся. Еле заметная, не свойственная ему улыбка появилась у него на губах.
— Знаешь, — сказал он.
— Может, и знаю, — согласилась она. — Но она сама хочет сказать тебе…
Лишь в половине девятого из комнаты вышел зять, полуодетый, в расстегнутой у ворота пижаме. Перед глазами Евтима на миг мелькнула худая, гладкая, лишенная волос грудь молодого человека, и он зажмурился, чтобы не поддаться внезапно налетевшему чувству отвращения. Немного погодя вышла и дочь, еще сонная, с помятым лицом. Очевидно, муж, чтобы не упустить тестя, разбудил ее пораньше, и теперь она, подойдя ближе, терла ладонью свой курносый, мальчишеский носик.
— Папа, ты подождешь меня? — спросила она.
— Конечно, моя девочка, — спокойно ответил он.
В глазах ее промелькнуло удивление, она улыбнулась и направилась в ванную. Вернулась она, разрумянившись от холодной воды, глаза ее цвета крепкого чая сверкали как звезды. За последний месяц она явно похорошела. Сев за стол, она небрежно откусила кусочек бисквита и поглядела на отца. Во взгляде ее читались затаенный смех и плохо скрытая тревога.
— Папа, ты поможешь нам купить машину? — спросила она.
— Что это значит? — спросил он, застигнутый врасплох ее вопросом.
Она рассмеялась.
— Это значит, что, если сможешь, то сам ее купишь…
Мысли его вдруг смешались. Одно лишь было ясно — отказать ей нельзя. До сих пор она никогда ничего не просила у него.
— Какую машину? — спросил он.
— Ну, какой-нибудь «опель-рекорд» вполне нам подойдет…
Она смеялась, а он чувствовал, как кровь прихлынула к лицу. Слова чуть не застряли у него в горле.
— Нет у меня таких денег, моя девочка.
Она недоверчиво поглядела на него.
— В самом деле нет?
— В самом деле…
Она перестала жевать, всем видом выражая крайнее удивление.
— А я-то думала…
— Что я богат? — подсказал он, улыбнувшись через силу. — С чего мне разбогатеть? Конечно, такую сумму я мог бы собрать. Но, сказать тебе по правде, мне никогда не приходило в голову, что с меня потребуют приданое…
— Что за глупости! — обиженно воскликнула она. — Никакое это не приданое. Любой отец со средствами не отказал бы дочери…
— Не откажу и я. Но сумма будет поскромнее.
— Ну что ж, остальное возьмем у мамы, — беспечно сказала она, снова улыбнувшись.
Пораженный, он молча смотрел на нее.
— Нет, этого не следует делать.
— Почему?
— Как тебе сказать… У твоей матери сбережения весьма скромные. А ты знаешь, что я очень болен…
— О чем тут говорить! — воскликнула она. — Ведь мама сможет рассчитывать на нас…
Острая боль кольнула его в сердце.
— Не будем больше об этом говорить! — сказал он изменившимся голосом. — Хватит с вас и «Москвича».
Она надула было губы, а затем весело рассмеялась.
— Ты добрый, — сказала она. — И я, пожалуй, прощу тебе все.
Сердце еще долго ныло, когда он остался один. Он с трудом поднялся из-за стола и медленно поплелся в спальню. Жена сидела на неубранной постели и рассеянно глядела в какую-то книгу. Увидев мужа, она вздрогнула и с тревогой всмотрелась в его лицо.
— Что с тобой?
— Ничего, — сказал он.
— Тебе плохо?
— Нет, просто немного переутомился за последнее время…
Он подсел к ней. Взгляд ее оставался озабоченным, рука лежала на открытой книге.
— Ты очень сердишься на нее?
— Глупости, — сказал он. — Уж не думаешь ли, что мне жаль денег?
— Нет, но я вижу, что ты чем-то расстроен…
Он немного помолчал. На сердце стало легче, и лицо его смягчилось.
— В том-то и дело… — с усилием начал он. — Денег требует он!.. А не она!
— Не все ли равно, ведь ты даешь ей…
— Не все равно, — сказал он.
— Даже если он любит ее?
— А вот это сомнительно…
— Евтим, не надо заходить так далеко, — умоляюще сказала она. — Это совсем не похоже на тебя.
— Эх, если б можно было ни о чем не думать, — тихо промолвил он. — Но мыслей не остановишь…
— А зачем доверять мыслям? И так расстраиваться из-за них?
— Не из-за них, — сорвалось у него.
— Из-за чего же тогда?
Ему вдруг так сильно захотелось высказаться, словно после этого жизнь началась бы сначала.
— Они хотели взять и у тебя деньги… Я сказал ей не делать этого, потому что я болен и все может случиться. Она пообещала заботиться о тебе — ты понимаешь? Так что можешь быть вполне спокойной.
Он рассмеялся сухим, нервным смешком. Гнев и ненависть вспыхнули в ее глазах. Он никогда не видел ее такой.
— Ну и дура! — с возмущением воскликнула она.
Она пристально поглядела на него. Из ее добрых голубых глаз хлынули слезы, она порывисто обняла его за шею и прижалась к его лицу.
— Ты мальчик! — сказала она. — И здоров, как камень! Отныне я буду заботиться только о тебе — ты понимаешь — только о тебе…
«Нет крепче любви живущих! — подумал он. — Живые стоят над миром!»
Он бережно высвободил голову из ее судорожных объятий.
Через две недели молодые уехали на новом «Москвиче» к морю. Для Евтима наступили спокойные дни. От сердца отлегло, он смирился с жизнью. Ранним утром в день отъезда он помахал им из окна. Тихо рокотал мотор, лишь время от времени из выхлопной трубы с чиханьем вырывался сизый бензиновый дымок. Он видел белый жилет зятя и кусочек синего платья дочери. Машина тронулась; из окошка высунулась рука дочери, белая и тонкая, как шпага, нацеленная ему в сердце. Она махала и выглядывала, обернувшись назад, пока машина, свернув по аллее, не выехала на бульвар. Они скрылись, словно навсегда, за густой листвой тополей. Последнее, что ему запомнилось, было счастливое выражение на лице дочери.
— Сейчас она счастлива, — тихо сказал он жене.
— Разумеется, — равнодушно ответила она.
Он повернулся и взглянул на нее. Слабая улыбка появилась у него на губах.
— Ты все еще не простила ее?
— Такое труднее всего простить, — сказала она.
Оба долго молчали, стоя у окна. По бульвару, сверкая лаком сквозь ветви тополей, мчались машины.
— Знаешь, в чем дело? — сказал он. — Надо раз и навсегда что-нибудь понять… И тогда придет успокоение. Но самое трудное — понять…
5
Может ли человек понять все тонкости жизни? Вряд ли это ему по силам. Откуда же тогда придет успокоение?
В начале сентября они вернулись с курорта. Лицо ее сильно загорело, но уже не выглядело таким счастливым, как при отъезде, и даже подурнело, став совсем мальчишеским. Ясно выступали светлые морщинки вокруг глаз и складки в уголках бесцветных губ.
«Еще ребенок, а уже морщины! От кого научились современные девушки так безжалостно портить себе лица за лето? — думал он. — Впрочем, неважно, это пройдет. Самое главное — почему она выглядит не такой счастливой, как при отъезде?»
Эту загадку он не мог решить.
Но глаза ее по-прежнему светились любовью — в этом не было никакого сомнения. Она выглядела влюбленной пуще прежнего. Он наблюдал, как она ластится к мужу, виснет у него на плече, старается коснуться его пальцев, передавая что-нибудь за столом. Потеряв себя, она на все смотрела его глазами, следила за каждым его движением, за каждым взглядом, стараясь во всем угодить ему. Стоило отцу выронить нож на тарелку, как она уже злилась. Когда муж спал, а отец тяжелым шагом проходил по прихожей, она тоже выходила из себя. Если обед был недостаточно вкусным, она снова злилась, хотя прежде была очень неразборчивой в еде. Не так уж трудно было заметить и объяснить все это. Но любит ли он ее? Отвечает ли ей такой же нежной заботой?
Отец беспомощно терялся в догадках.
Его настораживали некоторые перемены в поведении зятя — сущие мелочи, но они бросались в глаза. Движения молодого человека стали вялыми и небрежными, он уже не так тщательно следил за одеждой. С независимым видом разгуливал он по просторной квартире, усаживался то в одно, то в другое кресло, позевывал, стал совсем неразговорчивым. За обедом он уже изредка подавал кому-нибудь нож или солонку, не всегда хвалил понравившееся блюдо. Лицо его оставалось невозмутимым, даже невыразительным, а взгляд рассеянным. Может быть, так и полагается вести себя человеку у себя дома… Ведь он не гость, а член семьи… А может быть, лишь сейчас проявляется его подлинное, равнодушное лицо, которое он скрывал под маской хороших манер?