Точно так же ничего не известно о его жизненных планах. Я знаю многих, которые расчертили себе будущее на десять или больше лет вперед, организовав своего рода автопланирование: когда кончить учебу, где и когда начать работать, когда построить квартиру и в каком месте, когда иметь детей и сколько, и так далее, все вплоть до размера пенсии. Предвидятся также и варианты — если одно не выйдет, сделать другое. Разумеется, бывают и более благородные планы, как, например, сделать крупное научное или техническое открытие или написать гениальную книгу. Планы ли рождают стремления или стремления рождают планы, в данном случае неважно — так или иначе человеческая энергия устремляется по направлению к поставленной цели.
«Не люблю себя насиловать», — сказал Павел при назначении его на работу. Я убежден, что произнес он эти слова с веселой порочностью, которая исключает позу.
Пытаясь создать себе какое-то более общее представление о нем, я вижу, что он из тех человеческих типов, которые, как тополевые колья, вбитые природой, спокойно торчат себе в любом месте, уверенные в том, что весной на них распустятся листья.
На последнем курсе он все реже бывал в институте, пропадая из поля зрения товарищей, и никто не знал чем он занимается. Время от времени его видели в обществе Коко или какой-нибудь девушки, а чаще всею он сидел где-нибудь в кабачке и тихонько потягивал свой коньяк. Зимними вечерами его встречали в танцевальных залах. Павел очень любил танцы и иногда танцевал ночи напролет. Музыканты знали его и играли по его заказу. Однажды в подобном заведении какие-то пьяные иностранцы оскорбили одну незнакомую Павлу девушку. Павел, естественно, попытался их вразумить, в результате чего произошла знаменитая драка, о которой его друзья потом долго рассказывали. Боксерская школа сыграла свою роль, удары его были ужасны, и всех пятерых иностранцев увезла карета скорой помощи. Очевидцы рассказывают, что Павел бил их, улыбаясь и не говоря ни слова, а вместо него Коко кричал до потери сознания.
Иногда видели, как он часами сидит у музыкальных автоматов и слушает музыку. Слушал он в полном самозабвении и очень не любил, чтобы ему мешали.
Все это не помешало ему хорошо защитить диплом. Заведующий кафедрой даже предложил ему остаться при нем ассистентом. Почему Павел отклонил это предложение, неизвестно. Потом он вдруг устроился в какую-то особую геологическую экспедицию в Татры и провел в ней всю весну. Из экспедиции он вернулся бодрый, в приподнятом настроении, собрал свои вещи и уехал в Болгарию.
Было ему тогда двадцать восемь лет.
В Софии Павел пробыл всего три дня. Родители встретили его с великой радостью. Оба они были мелкими служащими и очень гордились своим сыном, ставшим инженером-геологом. Отец, человек по натуре широкий, созвал кучу родственников. Веселились до упаду, все напились и до утра пели песни. Можно было бы предположить, что после такого долгого отсутствия Павел будет очень взволнован. Шесть лет назад он уехал из дома совсем мальчишкой, а сейчас вернулся мужчиной. Но он сразу же почувствовал себя как рыба в воде, держался легко и свободно, танцевал со всеми своими кузинами, шутил налево и направо, и все родственники были им очарованы. В сущности, — это тоже было очень для него характерно — Павел умел чувствовать себя хорошо в любом обществе и в любых условиях. Нельзя сказать, что он приспособлялся к окружающей среде, потому что в нем самом ровно ничего не менялось, так же как невозможно предположить, что среда приспособлялась к нему.
Я много раз пытался представить себе эти первые часы после возвращения Павла домой и все безрезультатно. То мне казалось, что он ходил среди знакомых и забытых предметов, вспоминал разные события, случившиеся много лет назад, всматривался в них, и ему было приятно. И именно их отчужденность, возникшая за эти шесть проведенных в Польше лет, наполняла его грустно-веселым наслаждением. Увы, с другой стороны, мне казалось, что ничего подобного не было и Павел прошел через родной город как иностранец, транзитом проезжающий через чужие города. К этому времени относится это письмо к Коко, в котором он писал:
«Дорогой друг, я есть я. Человеку полезно возвращаться или уезжать: движение — мать его. Одна из моих кузин попыталась заменить тебя и вчера выдала одну из твоих фраз о том, что ее угнетает мысль о невозвратимом. Я ей сказал, что замечать его (невозвратимое) не стоит труда, и привел ей в пример тебя — человек, говорю, простудился, сидя у окна и всматриваясь в невозвратимое».
Мать глядела на него с беспокойством — он казался ей каким-то чужим, не то что отвыкшим от дома, нет, что-то другое замечала в нем. Она ожидала, что сын поделится с ней своими намерениями и планами, попросит совета. Хорошо, но как можно делиться тем, чего не имеешь. Мать с тревогой смотрела, как Павел занимается всякой чепухой, оттягивая серьезный разговор о своем будущем. Успокаивало ее только улыбающееся, в чем-то уверенное лицо сына.
Отец сказал, что он лично знаком с одним министром и что этот министр может устроить так, чтобы Павел остался в Софии. По закону, государственный стипендиат должен работать там, куда его пошлют, а старики мечтали, чтобы сын остался с ними.
— Брось… — сказал Павел отцу, когда тот заговорил о министре, — устроимся как-нибудь…
Но отец считал, что времени терять нельзя, потому что дело это не простое, того и гляди кто-нибудь займет место. Представляю себе его недоумение, когда Павел заявил, что беспокоиться нечего и что пусть все идет как положено. Отец тут же начал его увещевать, говоря, что патриотизм патриотизмом, но все же предпочтительнее сидеть в теплой комнате за удобным столом, чем карабкаться по кручам, и что такого рода удовольствие умный человек всегда может предоставить какому-нибудь дураку.
В одном очень хорошем рассказе на подобную тему говорится, что сын болезненно переживал унизительные поиски связей с имеющими вес личностями и что душа его преисполнилась бунта и самоанализа.
Я убежден, что Павлу подобные переживания были полностью чужды.
Он засмеялся, похлопал отца по плечу и отправился в управление, куда ему полагалось явиться. Я убежден также, что он отказался от помощи министра не из патриотических, или еще каких-нибудь соображений подобного характера. Спустя полчаса он сам объяснил это:
— Не люблю себя насиловать!
В управлении Павлу обрадовались. Подобные случаи у нас становятся все более редкими, и люди не могут их не приветствовать. Симпатичная внешность Павла понравилась соответствующему начальнику и он спросил его:
— Ты, брат, значит, действительно готов отправиться туда, куда мы тебя пошлем?
— Да! — ответил Павел.
— Если ты поедешь туда, — продолжал начальник. — всего на год и сделаешь что надо, то я тебе самым торжественным образом обещаю, что ты сразу же будешь переведен в Софию.
— Хорошо, — сказал Павел.
— Но знай, — закончил начальник, — будет нелегко!
Павел неопределенно покачал головой и уже на следующий день был у моря. Похоже, что родители согласились с его решением, потому что впоследствии отец хвастался поступком сына.
Стояло начало лета, улицы города и пляжи кишели народом. В полном туристическом снаряжении, в вышедших из моды брюках-гольф, словно англичанин, со старым рюкзаком за спиной Павел отправился на геологическую базу. Там встретили его с великим изумлением, как всегда встречают в провинции столичного жителя, приехавшего работать.
— Тебя, верно, наказали за что-нибудь? — заметил кто-то.
— Почему? — спросил Павел.
Тот взглянул на него подозрительно.
— Увидишь, милый мой, увидишь…
Тогда-то и был в первый раз упомянут Джендем-баир[14]. В официальных документах эта местность именовалась Костицей. Так назвал ее один профессор географии за разбросанные повсюду белые камни, похожие на кости. Но во всей округе ее называли не иначе, как Джендем-баир.
Задачей молодого геолога и партии, которой он должен был руководить, было составление геологической карты этого района, или, как говорят специалисты, проведение детального картирования. Джендем-баир был едва ли не единственным в стране некартированным местом.
На базе, похоже, не слишком обрадовались появлению Павла. Создать партию для Джендем-баира представляло собой серьезную трудность даже и не в разгар курортного сезона.
— Ты знаешь, — сказали молодому геологу, — что твоя бригада будет уже девятой?
— Что это значит?
— Посылаем их, а они через несколько дней разбегаются. Столько денег брошено на ветер!
Павел не спросил, почему разбежались восемь бригад.
— Там черти в чехарду играют! — объяснили ему.
Вообще ему постарались внушить, что лучше всего будет, если он откажется от этой работы и согласится, чтобы его послали в другое место. Нет никакого смысла создавать партию, которая выдержит не больше недели. Павлу даже намекнули, что, если он устал и хочет отдохнуть, пусть себе устраивается на квартиру, пожарится на пляже, — зарплата, разумеется, будет идти, — а потом…
Все это время Павел сидел, терпеливо слушал и курил. Может быть, выражение у него было такое, что давало повод продолжать увещевания. Докурив сигарету, он поднялся и сказал:
— Ну, если нет людей, я пойду сам, а людей вы мне после пришлете. Дайте только карту района.
Не могу себе представить тона, каким это было сказано. Хочется думать, что Павел говорил тихо, без всякой претенциозности и юношеского фанатизма. Вопрос о работе на Джендем-баире для него самого был решен окончательно.
Разумеется, на базе немедленно кинулись искать людей для этой девятой по счету партии. Но никто из постоянных рабочих базы идти не хотел и пришлось брать людей со стороны. Желающих не было. Столько народу уже участвовало в этой работе, что никто не хотел о ней даже слушать. Тогда на базе нашли способ увеличить зарплату и отправились соблазнять разных пройдох и цыган, крутившихся на пляжах.