— Почему ты так думаешь, дедушка? — наверно, спросил он его.
— Потому что до тебя здесь было восемь партий, — наверно, ответил дед Йордо.
— И хоть один повесился?
— Нет. Все сбежали.
— От страха, — спросил бы я.
А старик, наверно, бы ответил:
— Тут не только страх и тоска, — и добавил бы: — увидишь!
Возможно, что они вообще не разговаривали.
Когда Павел вернулся в большую палатку, все уже спали. Долгий путь всех измучил. Павел и сам устал, но ему не спалось. Он вышел и долго бродил меж камней. Собаки уже привыкли к нему и больше не лаяли. Увидев, что старик в хижине погасил лампу, он вернулся к себе в палатку и тоже лег.
«Все казалось таким спокойным, что я невольно подумал: ну и глупости плел тут этот старик! Просто мы ему неприятны, вот он и думает, каким бы способом нас отсюда выжить!» — говорил позднее Павел.
Лег он около одиннадцати, залез в спальный мешок и моментально заснул.
Вскоре после полуночи он проснулся. Ночной ветер внезапно надул палатку, заплескались полотнища, и в тишине поползли таинственные страшные звуки. Павел совершенно ясно услышал протяжный вой, сдавленные человеческие голоса, внезапный дикий вопль и выскочил из мешка. Прислушавшись внимательнее, он уловил далекие стоны, словно кто-то умирал во мраке, затем раздался громкий хохот и снова человеческие крики. Ветер рванул с новой силой, будто хотел унести палатку. Казалось, что кто-то приближается и что вот сейчас появится зловещий призрак, протянет руки и схватит…
Павел кинулся к большой палатке. Его люди столпились у входа, дрожа от ночной прохлады и ужаса. Кто-то зажег лампу, и все увидели небольшую гадюку, тихонько выползающую из постели Кирчо. Цыган бросился к змее и каблуком раздавил ей голову, но остальные все же не решались вернуться в палатку.
Павел стал их ругать: и сетки не натянуты как нужно, и вообще, что это за мужчины, которые дрожат при виде жалкого змееныша. Люди молчали и только оглядывались. По их расширенным зрачкам Павел понял, что они тоже слыхали жуткие звуки, разносимые ветром по холмам.
— Не зря это место называют Джендем-баир! — заметил Панайот, у которого от ужаса перехватило горло.
— Эта змея не простая! — сказал кто-то другой.
Молодцы с пристани глядели друг на друга беспомощно, как испуганные дети. Турок был сам не свой. Лишь цыган начал окуривать палатку табаком и укреплять сетки. Он-то и сказал Павлу:
— Не дело это, начальник, отделяться!
Павел тут же перенес свой спальный мешок в большую палатку. Это до некоторой степени их успокоило. Ветер почти утих, страшные звуки смолкли, и измученные усталостью люди заснули один за другим.
Только тут Павел вспомнил о старике и тихонько выбрался наружу. Стадо было спокойно, из хижины не доносилось ни звука. Но Павел почему-то был уверен, что старик не спит, что он не мог не слышать поднявшегося шума и не видеть всей этой сутолоки и, может быть, заранее ждал, когда подует ветер и изъеденные временем камни заговорят человеческими голосами, застонут и захохочут, чтобы и самому посмеяться над пришельцами. Он так и подумал, что старику непременно надо было посмеяться над ними.
По небу проносились метеоры, где-то далеко за горизонтом угадывалось воображаемое сияние города, маняще темнели ущелья, и разбросанные повсюду, похожие на кости камни светились чуть уловимым, почти фосфоресцирующим светом. Стояла полнейшая тишина, и вся эта история с дьявольскими звуками казалась теперь нелепой выдумкой. Молодой геолог выкурил сигарету и вернулся к своим людям. Позже, вспоминая об этой ночи, он говорил: «Тогда я понял, что старик прав, что ему совсем не трудно быть правым».
Когда геологи проснулись, солнце давно уже встало, кошара была пуста, а стада и след простыл. Кое-как умылись у родничка, закусили и отправились на место, откуда надо было начать картирование. Каждый тащил инструменты и разные вспомогательные приборы. Уже с утра чувствовалось, что день будет жаркий, но ни один не мог себе представить, какое пекло их ожидает. Вокруг было совсем голо и только все те же белые камни поблескивали на сгоревшей траве.
Начали замерять расстояния, забили колышки, и землекопы вонзили кирки в твердую почву. Надо было прорыть траншею шириной около метра и длиной около тридцати метров. С настоящей профессиональной хваткой Павел объяснил людям, кто чем должен заниматься, и техник Кирчо взялся за дело. Сам Павел начал обследовать скалы. По его позднейшим докладам, они были довольно интересны и принадлежали к группе карбонатных скал. Часты были выходы мраморов, слепящие своим блеском.
Где-то среди этих скал Павел увидел мраморную фигуру, напоминающую человека, которая произвела на него сильное впечатление. Он подумал, что это сама природа изваяла ее с фантастическим умением, потому что подобные случаи известны. А потом выяснилось, что это дед Йордо еще при жизни пытался приготовить себе надгробный памятник.
Жара усиливалась, казалось, само солнце все непреодолимее приближается к земле. К половине одиннадцатого камни начали жечь ноги. Воздух тоже постепенно накалялся, высасывая влагу из легких. Люди работали все мучительнее, медленнее и все чаще поглядывали на видневшуюся вдалеке вершину дуба. Еще через час раскаленные камни прожгли резиновые подошвы их тапок, к железным ломам стало невозможно прикоснуться, губы затвердели, и ни у кого больше не было сил продолжать работу. В это время Павел, уже успевший собрать с помощью своего молотка необходимые пробы, заметил, что люди оставили траншею и направились к дубу. Он пошел за ними, нагнал, но не сказал ничего. Жара была, действительно, так ужасна, что ничего говорить было нельзя. Павел видел, что от ночной бессонницы и этого полуденного пекла у людей появились определенные намерения, видел, как взгляды их шарят вокруг, словно бы в поисках чего-то очень важного и значительного, видел, как пустыня опустошила их лица. Вряд ли Павел пытался хоть как-нибудь повлиять на дух своих людей. В этом он тоже усматривал своего рода насилие над ходом вещей. Скорей он рассчитывал на обратное — трудности вызовут у людей желание им сопротивляться, как это было с ним самим.
«Природа вела себя, как женщина, — писал он Коко, — и потому нужно было выдержать! Ведь, знаешь, все зависит от того, как себя настроишь!»
Тогда, в тот первый день все спрятались в спасительной тени дуба и время от времени бегали к роднику обливаться студеной водой. К обеду старик пригнал в тень и свое стадо. Полдничали вместе в полном согласии, овцы и люди, люди и овцы. Дед Йордо сидел в сторонке, покуривал трубку и время от времени снисходительно поглядывал на геологов. Желания говорить с ними он явно не испытывал. Может быть, он смотрел на них как на неинтересных случайных прохожих, вроде тех, что были здесь раньше, и тех, что придут потом. От других партий дед уже узнал все, что было любопытного в геологической профессии, знал, в чем состоит задача, и расспрашивать их ему уже было не о чем. Вместо этого он начал старательно очищать спины животных от репейников и колючек. Семь человек видели, с какой нежной улыбкой старик чистит своих овец. Тогда-то Павел и разглядел его руки. Огромные потрескавшиеся пальцы, несмываемая грязь и расплющенные, как у каменщика, ногти.
— Эй, дед, как ты тут живешь? — спросил Панайот.
Старик засмеялся и сразу же ответил:
— А очень хорошо. Летом коплю тепло на зиму, зимой — холод на лето!
Потом постелил на землю свою торбу, лег на бок и тихо уснул.
После обеда жара стала еще более невыносимой. Даже в тени дуба было трудно ее выдерживать, не говоря уже о работе на открытом месте. И, наверное, поэтому Павел не стал настаивать на возвращении в траншею. Павел надеялся, что, когда жара спадет, люди расшевелятся. Напрасно. Для них вопрос уже был решен.
Когда старик Йордо снова увел стадо вниз к ущельям, где еще можно было встретить одну-другую травинку, Павел встал, взял свой молоток и отправился на объект. За ним пошел только техник Кирчо.
Представляю себе эту картину. Идут двое и время от времени оборачиваются, чтобы взглянуть, не следует ли за ними еще кто-нибудь из тех, под дубом, и не видят никого. Все продолжали лежать так, как их оставили.
— Товарищ начальник, — робко сказал Кирчо, — с этими людьми дела не сделать!
— А с кем? — спросил Павел.
— Не знаю! — ответил парнишка.
— Тогда будем работать вдвоем! — сказал Павел, оставил молоток и начал копать.
Через час к ним пришел цыган. Принес бидон холодной воды и все время виновато ухмылялся. Остальные четверо вообще не явились.
Несколько раз Павел вскипал, оставлял лом и готов был отправиться к дубу, чтобы разделаться с лодырями. Но, похоже, каждый раз приходил к мысли, что дед Йордо прав и что нет никакого смысла прибегать к насилию.
Вечером он, однако, был приятно удивлен, когда Панайот и остальные трое ему сказали, что они отдохнули, чувствуют себя хорошо и что завтра утром он может на них рассчитывать. Ужин был шумным, снова выпили, после чего Панайот закатил речь и все время повторял:
— Чтобы мы ушли! Да мы вообще никогда, отсюда не уйдем! Ты нас еще не знаешь!
Вообще все выглядело оптимистично. В сущности, если разобраться, ничего особенного не случилось! Немного жары и немного змей.
Когда все сели играть в карты, Павел выскользнул наружу, подошел к дубу и нашел тот самый низкий сук, который старик показал ему тогда в темноте.
«Тогда я в первый раз подумал, способен ли я покончить с собой. Нужно тебе сказать, братец, что в этом мире я смертельно ненавижу самоубийц. Мало того, что человек отнимает у другого право родиться, он еще и себя губит, идиот этакий! Старик показал мне эту ветку, а я подумал, что скорее издохну среди этих камней и высохну, как старая змеиная шкура, чем развяжу пояс для этого дела!» —
так писал Павел Коко уже на второй день — факт очень меня удививший. Очевидно, предсказание старика глубоко задело Павла и это не могло не отразиться в его письме.