— Коли хочешь что переправить на почту, дай Любчо, он отвезет, — сказал старик геологу.
Павел набросал начальнику базы записку в несколько строчек, в которой просил прислать ему хотя бы двух человек, но таких, которые не сбегут в первую же неделю.
Мальчик попрощался, сел на осла и исчез за холмами. Старик оставил стадо под дубом и, увидев, что Павел снова собрался уходить, сказал с удивлением:
— Да отдохни же ты! Кто в полдень не отдыхает, ночью не засыпает!
— Работа… — пробормотал Павел и вернулся к траншее.
Уходя, он все время чувствовал у себя на спине взгляд деда Йордо. Быть может, только теперь пастух согласился с его присутствием на Джендем-баире.
Вернулся он в палатку после заката, почти одновременно со стадом. Хлеб стал совсем негодным, и проголодавшийся Павел решил сварить себе немного лапши. Только он кончил ужинать, как явился пастух. Осмотрел пустую палатку, усмехнулся и сказал:
— Ни один не остался!
— Не остался! — признал Павел. — Что с ними поделаешь!
— Теперь твоя очередь, — сказал старик.
— Повеситься?! — смеясь, спросил Павел. — Нет, дед, этого не дождешься!
Дед Йордо ошарашенно взглянул на него и тихо промолвил:
— Этого никто знать не может!
Павел хотел ему возразить, сказать, что человек как раз это и должен знать, но что-то его смутило. Он всмотрелся в библейскую осанку старца, в его большие, мудрые глаза и почтительно смолк.
А старик вдруг засмеялся.
— Что это ты ешь! Да разве это еда! Ну-ка пойдем, похлебаем попарки[15].
И Павел в первый раз вошел в кошару. Но у входа в хижину старик остановил его и подал ему громадный топор:
— Вон там видишь пень… пойди разруби его, подбросим в костер дровишек.
Павел послушно отправился к пню. Это был гнилой ствол и корневище давно умершего дерева. Несколькими ударами он отколол два-три полена. Но когда он попробовал замахнуться сильнее и расколоть корневище, оттуда внезапно выскочил многоголовый клубок и множество раскрытых шипящих пастей ринулось на него. Это было целое змеиное стадо. Павел, онемевший от ужаса и отвращения, выронил топор и отбежал шагов на десять, не зная, что ему делать дальше.
В этот момент подошел старик, спокойно присел на корточки среди разъяренных шипящих змей, отбросил их рукой, подобрал и сложил на левую руку щепки, взял топор и поднялся. Потом вернулся к ошеломленному Павлу и, не говоря ни слова, отдал ему топор. Все это он проделал с полной сосредоточенностью и серьезностью, и на лице его, когда он подавал геологу топор, не было ни насмешки, ни укора. Эта сцена запечатлелась в памяти Павла, потому что впоследствии он не однажды воспроизводил ее, изображая каждый жест старика у дерева и на обратном пути, и заканчивал ее предельно простыми словами пастуха: «Вот и все».
Разумеется, Павел воспринял поступок старика как доказательство его абсолютного превосходства.
А несколько дней спустя, когда Павел снова нашел змею у себя в постели, старик сказал ему:
— Змея? Тоже ведь живая душа, к теплу тянется!
Собрав щепки, он разжег костер, вскипело в котелке молоко, в него накрошили хлеба. Но прежде чем начать есть, старик встал, дал хлеба собакам, пустил осла пастись к роднику, погладил свою любимую Веду и только после этого подсел к гостю. Павел ожидал, что старик перекрестится, но тот сразу же начал хлебать попару.
— Такой попары тебе больше нигде не сыскать! — сказал он, вытирая губы ладонями. — Лучше молока, чем в Джендеме, не бывает!
Старик гордился своей отшельнической жизнью в Джендем-баире и с иронией и пренебрежением относился к другим чабанам, как к людям, в овчарском деле совершенно случайным.
Опорожнив миски, они закурили. Дед Йордо затягивался резко и сильно, так что табак в трубке вспыхивал и озарял в полумраке его лицо.
— Ты чего, дед, так далеко забрался? — спросил Павел. — Других ведь сюда не загонишь.
Старик помолчал и ответил:
— Чабан должен идти за овцами!
Павел уловил в его голосе фанатизм. О своем деле дед Йордо всегда говорил с фанатизмом. Поэтому геолог заметил:
— Овец разводят повсюду, но стараются, чтобы было легче.
— Овец можно разводить повсюду, — ответил старик, — только не такие это овцы, не как у меня!
Он внезапно поднялся и повел гостя к хижине. Открыл дверь. При свете керосиновой мигалки Павел увидел на стене разрисованные золотом дипломы, грамоты с каллиграфически выписанными буквами, разные удостоверения и даже газеты с портретами деда Йордо. А рядом висели тяжелые медали.
— Гляди, — сказал пастух, — и читай! Первые медали получены еще до Балканской войны и теперешние есть.
В очерке было написано, что дед Йордо вот уже больше полувека как считается самым знаменитым чабаном во всем крае, что молоко и шерсть он получает в рекордных количествах и что выращенные им овцы награждены множеством медалей.
— Шестьдесят лет! — сказал пастух. — Никто не умеет так ходить за овцами, как я! Видишь эту медаль? Это за барана Верчо!
Он вытащил и показал Павлу обветшавшую фотографию, на которой молодой щеголеватый чабан обнимал за рога огромного барана.
— Такого барана никто не видывал и не увидит больше! — продолжал старик. И стал подробно рассказывать Павлу не о том, чем, как и когда его наградили, а о «животинках», которые их заработали. Он умилялся при воспоминании о невиданно красивой овце Яне, которую у него выкрали какие-то разбойники, смеялся проказам Цено, своевольного и необузданного барана, который вступал в драку даже с волками. Подробнейшим образом описывал еще одну свою любимицу, умевшую угадывать его мысли, самую умную среди овец.
Старик перебирал дипломы, снимал и снова вешал на место медали и говорил о своих овцах так, как говорят только о самых близких и любимых людях.
А Павел, пораженный, слушал его и уже чуть ли не жалел о том, что выбрал себе такую никудышную профессию, как геология, вместо того, чтобы заняться овцеводством. Дед Йордо понимал восхищение молодого человека, радовался ему и тут же начал посвящать его в тайны чабанского дела.
Время от времени он испытующе поглядывал на него и говорил:
— Хей, значит ты остался!
Павел улыбался и отвечал:
— Должен же кто-нибудь остаться!
— Так, так… — говорил дед Йордо, — одни уходят, другие остаются! — И стал рассказывать, как в один страшный моровой год он спас своих овец. Всюду гибли целые стада, а у него не пала ни одна овца!
— Как так? — спросил Павел.
Старик загадочно усмехнулся и произнес доверительно:
— Болезни в Джендем не приходят. Запомни, болезни в Джендем не приходят!
В тот вечер они расстались довольно поздно. Старик проводил Павла до палатки и сказал ему:
— А змей ты не бойся! Даже если ляжет с тобой тихонечко, ничего, побудет себе и уползет, и нечего ее гнать! Но коль хочешь, чтоб они совсем к тебе не заползали, завтра дам я тебе одну травку, положишь ее в чашку с водой у изголовья — ни одна змея не сунется к тебе в палатку.
— Что за травка? — спросил Павел.
— Травка! — ответил дед Йордо. — Ну, спокойной ночи! Раз уж ты остался, будем жить вдвоем! — И, уходя, первый раз спросил его из темноты:
— Как звать-то тебя, парень?
— Павел!
— Что такое Павел! Ничего! Плохое у тебя имя, так и знай! — крикнул старик и захлопнул калитку кошары.
В этот вечер молодой геолог почувствовал, что останется в Джендеме до конца. В сущности, он еще с самого начала знал, что выдержит, только доказательств не было. А сейчас он нашел их, нашел глубоко в себе самом.
И потому на другой день Джендем-баир показался ему совсем иным. В обед Павел не вернулся к дубу, а оставался среди скал до заката. В полукилометре от самой высокой точки холма он обнаружил выходы великолепного мрамора и так воодушевился, что бросил траншею и допоздна счищал землю, чтобы лучше разглядеть лицо камня.
Лучи заходящего солнца отражались в сверкающей поверхности скал, оранжевые, красные и фиолетовые, они заполнили ущелье, ставшее похожим на сказку. Павел смотрел и радовался. В первый раз после Варшавы он снова почувствовал себя самим собой со всей вольностью и широтой своей души. Снова вернулась его уверенность и та тончайшая и характернейшая для него способность наслаждаться жизнью. Он сидел у мраморных скал и был счастлив, что это именно для него устроено такое чудесное зрелище в пустынном Джендем-баире. Он любил эту пестроту цветов, этот дразнящий красный, загадочный фиолетовый, любил так, как дети любят свои разноцветные воздушные шарики, потому что во всем этом были сказка и волшебство.
Когда он вернулся, дед Йордо сказал ему:
— Приходил этот с мулом!
Павел обрадовался. С базы ему прислали продукты и письмо, в котором сообщали, что людей они ищут и, как только найдут, тут же отправят их на Джендем-баир.
— Обещают прислать людей, — сказал Павел старику.
— На что они тебе! — насмешливо ответил дед Йордо.
— Не могу же я все сделать один! — ответил геолог.
— Думаешь, те, кто придут, тебе помогут! Такие же будут, как и прежние!
Павел пожал плечами и стал распаковывать посылку. В ней было около двадцати килограммов консервов, компоты, конфитюры и другие продукты. Старик в сторонке, опершись на костыль, наблюдал за ним и курил.
— Ты никак зимовать тут собрался, — обронил он.
— Может и зазимую, кто знает, — ответил Павел, спеша приготовить ужин. Пригласил старика. Зажег лампу, поставил походный стол, застелил его полотнищем палатки и разложил еду.
Дед Йордо задерживался. Павел ждал его и смотрел, как он ходит среди овец, громко называет их по именам, ласкает и разговаривает с ними, как с людьми. Всем своим поведением он словно бы хотел сказать геологу: «Сначала овцы, а уж потом все остальное!» И снова и снова вытаскивал из своей торбы особые травки, оделял своих любимых хлебом, поднося им его на ладони. Как и каждый вечер, все у него было подчинено определенному, почти обрядовому порядку, которому он следовал чрезвычайно педантично и с удовольствием.