— Я вполне с вами согласен, — сказал ты, когда Стоев замолчал. — Мне только думается, что чем детальнее мы познакомимся с каким-либо учением, тем обстоятельнее и убедительнее сумеем его раскритиковать.
— Теоретически это так. Но дело в том, что нам некогда заниматься частностями. Мы ведем борьбу и в этой борьбе различаем друзей и врагов по нескольким основным показателям, а не по разным деталям. Нет необходимости считать, сколько у змеи ядовитых зубов, чтобы решить, стоит ее давить или нет. Раздавите змею, Александров, вот ваша задача.
Ты выполнил поставленную перед тобой задачу, написав статью по стоевским материалам, Стоеву статья понравилась, и она была опубликована в его журнале, на видном месте.
— Поздравляю тебя, — сказал Васил, который со второго дня знакомства перешел на «ты». — Я тоже противник Фрейда, но должен тебе сказать, что половина твоих цитат переврана.
— Я не мог найти оригинальных работ.
— Потому что не искал. У меня, например, они есть.
— Откуда мне знать, что у тебя есть.
— Тебе и ни к чему. Жми по стоевскому методу. Так легче.
— Тебе, видно, просто не нравится, что статью мне заказал Стоев.
— Нет. Мне не нравится, что она написана по-стоевски.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь. Ты, вероятно, уже причислил меня к группе Стоева. Но я не собираюсь участвовать в ваших сражениях.
— Почему? Потому что так удобнее? Но молчание — это тоже форма участия, Александров. Молчание — это соучастие.
Вы поругались, и, может быть, с этой ссоры и началась ваша дружба. Ты понял, что в основе конфликта между Василом и Стоевым — не только личное соперничество, но и более серьезные мотивы. В сущности, личная вражда между ними разгорелась гораздо позже.
Входит санитарка и вносит ужин.
— Здесь страшно душно. Надо открыть окно, — говорит она.
Она ставит тарелки на столик и смотрит на тебя.
— Вы вспотели. Лучше выйдите в коридор, а я проветрю.
Ты встаешь и, накинув халат, выходишь в коридор. Коридор пуст, потому что он ведет только к боксам. Но дальше, за стеклянной дверью, идет коридор общих палат, и там несколько мужчин в серых халатах разговаривают, а вокруг них носятся дети. Странно, что до сих пор тебе даже в голову не приходило выйти из палаты и заглянуть туда. Ты лежишь целыми днями один и разговариваешь с людьми, которых нет и которые только прошли по твоей жизни. А жизнь вокруг совершенно тебя не интересует. Такого с тобой никогда не случалось. Значит, ты действительно серьезно болен.
— Готово, — говорит санитарка, открывая дверь.
Ты входишь в палату и садишься к столику, у потемневшего окна. Кислое молоко и пирог с брынзой. «Вкусные вещи», — говоришь ты себе ободряюще, хотя есть совершенно не хочется. Вкусные вещи, особенно если во время ужина думать о чем-нибудь другом.
В сущности, личная вражда между Стоевым и Василом вспыхнула намного позже. И виновато было это капризное существо, Маргарита, или, скорее, Васил, а может быть, Стоев и сам был виноват.
Маргарита пришла на работу к ним в деканат секретаршей. Она была хороша собой, и некоторые ассистенты не прочь были с ней полюбезничать, но она отвечала всегда довольно сдержанно. Единственный человек, к которому Маргарита явно испытывала интерес, был Стоев. Самое странное, что постепенно и Стоев начал проявлять к Маргарите внимание, засиживаться в деканате и даже, что было уж совсем невероятно, говорить с ней на неслужебные темы, например, о погоде. И в конце концов однажды пронесся слух, что накануне Стоев вышел с факультета вместе с Маргаритой и отправился ее провожать.
Стоев никогда не позволял себе действовать необдуманно, по наитию. Поэтому всем стало ясно, что он решил жениться и что брак его с Маргаритой — вопрос только времени. И правда, они стали часто вместе уходить с работы, их видели в ресторанах, кино и вообще в таких местах, где Стоев раньше никогда не показывался. Эта дружба продолжалась довольно долго, сослуживцы к ней привыкли и даже стали недоумевать, почему же дело все еще не доходит до брака — ведь все знали, что Стоев ничего не любит откладывать в долгий ящик. И вдруг однажды вечером Маргарита вышла из университета не со Стоевым, а с Василом.
Новость эта на следующий же день разнеслась по факультету. Стоев старался не показывать виду, что он задет, но все это заметили. Маргарита стала все чаще уходить с факультета вместе с Василом, а вскоре они поженились.
— Васил увел красавицу у Стоева из-под носа, — ухмылялись некоторые.
— Васила красавица ничуть и не интересовала. Он это сделал, только чтобы унизить Стоева.
— Это вы слишком. Может, он ее любит.
Ты никогда, ни тогда, ни позже не спрашивал Васила, как именно было дело, но однажды он сам тебе сказал:
— Все думают, что я женился на Маргарите, чтобы насолить Стоеву. А я, в сущности, оказал ему услугу. Не легко жить с таким вздорным существом, как моя дражайшая супруга.
— И все-таки ты увел ее у шефа нарочно.
— Глупости. Влюбился, потому и увел. А он чего волынку тянул? Решил жениться, а потом холостяцкие страхи одолели. Как будто девушка годами будет ждать, пока он раскачается.
— Ты увел ее нарочно.
— Да не собирался я ее уводить. Это только Стоев все подстраивает заранее. Теперь вот он решил меня уничтожить.
Стоев действительно делал все возможное, чтобы скомпрометировать Васила. Вначале он остерегался открытых действий, вероятно, чтобы не подумали, что он задет историей с Маргаритой. Но когда эта история позаглохла, Стоев ринулся в атаку.
Стоев редко действовал в открытую. Это было не в его характере, да и зачем идти напролом, когда хватает друзей. То есть друзей-то у него как раз и не было. У него не было ни одного друга, но зато он повсюду располагал «своими людьми». Стоило Василу напечатать статью, как появлялась сокрушительная рецензия, обвинявшая его во всевозможных идейных грехах. На факультетском совете его критиковали за то, что он ослабил дисциплину, не следит за посещаемостью и щедро заверяет зачетки всем прогульщикам, удостоверяя их участие в семинарских занятиях. В министерство летели доносы о порочном характере его лекций. Ему дали выговор за то, что якобы с его благословения какой-то студент сделал принципиально неверный доклад.
— Он решил меня уничтожить, — повторял Васил, — но мы еще посмотрим кто кого. Скоро все его подлости всплывут на поверхность.
Оба противника подстерегали каждый шаг и каждое слово друг друга, советовались с друзьями, собирали сплетни и слухи. Это была борьба без пощады, на измор, но на Стоева она словно не оказывала никакого влияния — он оставался таким же спокойным и тихим, все с тем же младенчески гладким лицом и круглыми глазами без ресниц, похожими на птичьи. Зато Васил все заметнее выдыхался, нервы сдавали. Когда он сидел на конце стола и свет падал на него из окна, он часто моргал, словно у него щипало глаза, или застывал, бессмысленно уставясь в пространство, и в такие минуты лицо его выглядело усталым и отсутствующим.
Разумеется, Васил не выходил из игры, держался все так же уверенно, даже вызывающе, но в его резких движениях и ядовитых репликах чувствовалось нервное напряжение. Он начал после работы заглядывать в кафе, чтобы выпить рюмочку коньяку, но дело редко ограничивалось одной рюмочкой, и эти попытки рассеяться еще больше увеличивали усталость.
Да, он растрачивает себя, твой приятель, а вместе с ним и ты, и какая вам радость от того, что правда на вашей стороне, а не на стороне Стоева, если у вас не хватает сил выиграть сражение, и вы только растрачиваете себя. Какая вам радость, а?
— Возьмите градусник!
Комната выглядит сумеречной и зыбкой, потому что еще не совсем рассвело и потому что ты не до конца проснулся. Ты машинально берешь градусник, ложишься и поворачиваешься к стене, чтобы досмотреть прерванный сон. А снилась тебе Сашка, но чем сильнее ты хочешь ее увидеть, тем больше она расплывается, как будто ты смотришь на нее сквозь слезы, хотя поднять веки тебе мешают не слезы, а клейкий сон.
— Дайте градусник!
Голос доносится издалека, настолько издалека, что ты не уверен, действительно ли ты его слышал или тебе показалось, и на всякий случай ты продолжаешь лежать, с головой закутавшись одеялом.
— Вы что, опять уснули?.. Дайте градусник…
Ты высовываешь голову и подаешь градусник. Сестра смотрит на него бегло, потом более внимательно, потом стряхивает привычным жестом и ставит в баночку к другим градусникам.
«Сколько?» — собираешься ты спросить, но тебе так хочется спать, что ты ничего не спрашиваешь и только смотришь сквозь полуприкрытые веки, как сестра выходит из комнаты. Плохо то, что тебе больше не дадут спать. Скоро принесут завтрак, потом придут убирать, потом — лекарства, потом — второй завтрак, врач и прочее. Кроме того, сегодня, может быть, пустят детей, значит, тебе не мешало бы встать и побриться.
Ты встаешь, идешь в ванную и подходишь к зеркалу над умывальником. Когда-то, и не так давно, говорили, что ты красивый мужчина. Сейчас ты похож на старика. Больного старика. Лоб у тебя гармошкой, волосы седые, под глазами мешки, щеки ввалились. А ко всему еще эта желтизна, которая как яд расползлась в твоих зрачках и по коже и сделала твое лицо почти незнакомым, словно это лицо другого человека.
Бритье. Удивительно противная операция. Всю жизнь повторяешь ее раз в день и все не можешь с ней смириться. Иногда, разумеется, ты пытаешься не думать о бритье, но в таких случаях ты режешься.
В ванной страшно пахнет карболкой, гораздо сильнее, чем в палате. Здесь все воняет карболкой, и тебе кажется, что это запах смерти. Может быть, тот, кто лежал в этой палате перед тобой, умер недавно, в такое же хмурое утро, и они набросили на его лицо одеяло и вынесли его, а потом долго опрыскивали все карболкой, чтобы смыть следы смерти, не понимая, что запах карболки — это и есть запах смерти.
Ты открываешь окно, чтобы прогнать хотя бы ненадолго этот раздражающий сладковато-горький запах, но с улицы врывается ледяной ветер, и ты снова быстро закрываешь окно. Ветер сильный, он рвет голые ветки деревьев в парке, но это не позавчерашний ветер, теплый и влажный, а сухой и холодный ветрище, который сковывает все вокруг.