Пока ты моешься под обильной тепловатой струей, и потом, когда ты пьешь чай, и еще позже, когда ты ждешь, лежа в постели, пока санитарка покончит с уборкой, ты все возвращаешься к прерванному сну и к побледневшему образу Сашки, смутному и расплывшемуся, словно ты смотришь на него сквозь слезы.
Сашка была самой примерной слушательницей твоих лекций. Она всегда садилась в первом ряду, почти у самой кафедры, и смотрела тебе в рот, точно боялась упустить хоть слово. Она так внимательно слушала твои лекции и так сосредоточенно смотрела на тебя, что ты привык угадывать по ее лицу, хорошо ли ты сегодня читаешь или скучно, и иногда тебе казалось на минуту, что ты не читаешь лекции всему курсу, а просто разговариваешь с Сашкой, окруженной множеством неясных, а может быть, и нереальных молодых физиономий.
Однажды, в конце второго семестра, Сашка вышла за тобой из аудитории и остановила тебя в коридоре:
— Товарищ Александров, я хотела вас попросить…
— В чем дело?
— Я боюсь, как бы вам это не показалось нахальным, но это мой последний семестр, и просто решается моя судьба…
— Хорошо, хорошо. Но в чем же дело?
— Я хотела вас попросить, чтобы вы попросили… как глупо получается… чтобы вы попросили товарища Васила Пеева заверить мою зачетку. Я знаю, что я пропускала, но это было не по моей вине, и будет ужасно, если меня оставят еще на семестр…
— Дайте мне вашу зачетку.
Ты отнес зачетку Василу, и он, разумеется, тут же заверил ее и был даже слегка удивлен твоей адвокатской речью, потому что он и без того редко отказывал студентам.
Сашка ждала тебя у выхода, и ты подал ей зачетку, ощущая смутное удовольствие от того, что сделал доброе дело:
— Готово.
Девушка благодарно улыбнулась, а ты кивнул ей на прощанье и пошел своим обычным быстрым шагом, словно за тобой кто-то гнался. Но Сашка тоже пошла рядом с тобой, и ты замедлил шаг и посмотрел на нее, думая, что она хочет еще что-то тебе сказать.
— Я не испорчу вам репутацию, если пройду немного с вами? Мне в ту же сторону.
— О, репутацию!.. — сказал ты и небрежно махнул рукой.
И вы пошли рядом по Русскому бульвару и миновали то самое место, где ты когда-то в последний раз разговаривал с Риной, и ты шел молча, уйдя в свои мысли, пока Сашка не сказала:
— У вас слава ужасно серьезного человека.
— Одинокие люди всегда серьезны. Что еще им остается… — ответил ты.
— Что еще? Не быть такими одинокими, — засмеялась Сашка.
— Для этого нужно много свободного времени. И немного везения, — заметил ты и тоже попытался улыбнуться.
— А вам разве не везет?
— Может, и везет. Но как-то так, что я этого не замечаю.
Вы продолжали идти по бульвару, в зеленой тени каштанов, и разговаривали о везенье — лишь бы не молчать, а потом вы дошли до парка и остановились у пруда, засмотревшись на отражения деревьев в тихой воде. В эту минуту громкоговоритель пивной хрипло прокашлялся, словно прочищая горло, и вдруг, точно дразня тебя, зазвучала мелодия «Мне снилось, что ты рядом». И поскольку перед этим вы говорили о везенье, ты подумал, что если Сашка пошла с тобой, намереваясь пофлиртовать, то ей решительно не везет — в этот день все как будто нарочно напоминало тебе о Рине и заставляло грустить о прошлом.
Девушка, стоявшая рядом, посмотрела на тебя украдкой, словно пытаясь угадать твои мысли.
— Славная песенка, правда?
— Кому что нравится, — ответил ты суховато.
— Может быть, она напоминает вам о чем-то неприятном?
— Старые песни всегда о чем-то напоминают старым людям.
— Вы совсем не старый. Вы…
Сашка смущенно замолчала.
— Какой же я? — спросил ты без особого любопытства.
Она медленно подняла на тебя глаза, и на лице ее ты увидел волнение:
— Вы самый лучший человек… для меня…
Женщины всегда именно так тебя и ловили, предоставляя тебе самодовольно радоваться тому, что ты их покорил. И ты действительно их покорял, но после того как они делали все необходимое, чтобы никакая заминка не помешала нормальному ходу покорения. Так было с Риной, так было с Сашкой, так позже случилось и с Милой.
Ты догадался о хитростях Сашки тогда, когда вы давно уже были женаты:
— В сущности, почему ты дала свою зачетку мне, а не пошла сама к Василу?
— Я боялась, что он мне откажет.
— Глупости. Васил никому не отказывал.
— Ну а если ты догадался, зачем же ты спрашиваешь? — засмеялась Сашка.
На этом разговор закончился.
Тебе, вообще-то говоря, никогда особенно не везло в любви, но Сашка была исключением. Может быть, потому, что ваша любовь была любовью-дружбой? Это абсурдно, но ты был привязан к жене скорее как к другу, чем как к женщине. Сашка не отличалась особой женственностью. Лицо у нее было красивое, но казалось скорее лицом девочки, а не зрелой женщины. А фигура была такая, что Васил однажды сказал: «Твоя похожа на доску, но она хоть добрая, а моя — очаровательная гадюка». Когда ты в первый раз увидел ее с младенцем на руках, с вашей дочкой, тебе пришло в голову, что она этого младенца где-то украла… В сашкиной походке, в ее жестах и манере говорить была какая-то мальчишеская твердость и угловатость. И все-таки она была именно той женщиной, какая необходима мужчине вроде тебя.
Она работала учительницей и вела хозяйство, и позже заботилась о детях, и всегда находила время заниматься и твоими делами, обсуждать с тобой то, что тебя мучило, и давать тебе советы, которым ты, разумеется, редко следовал. Она никогда не навязывалась тебе и в то же время всегда присутствовала в твоей жизни, и это ее присутствие создавало у тебя ощущение надежности и порядка, потому что, если что-то приключалось, Сашка знала, как это исправить, и даже если не в силах была исправить, всегда была готова вместе с тобой терпеливо переносить все трудности.
Она так тебя понимала и так читала твои мысли, что, казалось, ты можешь разговаривать с ней, не произнося ни слова. Разумеется, в этом были и свои неудобства, потому что не всегда хочется, чтобы твои мысли читали. Когда родилась ваша первая дочка, Сашка спросила, как вы ее назовете, и ты, не задумываясь, сказал:
— Катерина.
— Почему Катерина?
— Так звали мою бабушку…
— Твоя бабушка, наверное, была красивая женщина…
Ты небрежно кивнул.
— И молодая…
— Все бабушки сначала бывают молодыми.
— Я хочу сказать, когда ты с ней познакомился.
Сашка очень смеялась над твоей бабушкой, но чтобы тебя не огорчать, согласилась назвать девочку Катериной, однако записала ее не Катериной, а Катей, и ты все равно оказался в дураках, потому что между Катей и Риной примерно столько же общего, сколько между Риной и Пенкой.
Иногда вы спорили или даже ссорились, например, когда решали вопрос, отдавать ли Катю в детский сад, потому что ты хотел, чтобы Сашка ушла с работы и сидела дома с девочкой, а она не согласилась, и Катя стала ходить в детский сад. Но эти ссоры тоже были ссорами друзей, деловитыми и короткими, без озлобления и без задних мыслей. Сашка была именно такой женщиной, какая была тебе нужна, но ты по глупости продолжал иногда мысленно возвращаться к Рине, а когда в гости приходила Мила, закидывала ногу на ногу и смеялась своим грудным смехом, в голове у тебя творилось черт-те что.
В сущности, ты по-настоящему понял, чем для тебя была Сашка, только когда Сашки не стало. Ты вернулся с кладбища в опустевший дом, совсем опустевший, поскольку детей ты отправил к родственникам, открыл гардероб, чтобы повесить свой черный костюм, и увидел сашкины платья, аккуратно развешанные, но уже не нужные, и на тебя пахнуло ее духом, духом чистоты и мыла, ее дыханием… а ее уже не было.
— Ну, как мы себя чувствуем? — спрашивает, входя, врач, и улыбается своей красивой белозубой улыбкой.
— Хорошо, — бормочет человек в пижаме и щурится от света.
— Вы как будто дремали…
— Нет, нет…
— Я спрашиваю потому, что это для нас существенно. Дайте я вас посмотрю.
Больной подымает пижаму, и пока его щупают, сонным взглядом смотрит в окно. Небо за окном высокое и бесцветное, и дует ледяной ветер, от которого деревья в парке пригибаются к земле, словно готовятся бежать.
— Зима вернулась, — говорит врач, перехватив взгляд больного. — Ничего, это уж в последний раз.
— Последний раз в этом году, — уточняет человек в пижаме. — Подумать только, сколько еще будет зим и сколько весен, когда нас уже не станет…
— Это что еще за мысли? — говорит врач, приподымая темные брови. — Перестаньте. Вы должны думать только о хорошем. Тогда вы скорее выздоровеете.
Больной кивает. Разумеется, совершенно верно. Ведь первую помощь человек оказывает себе сам.
— Вы, видимо, слишком много думаете и мучаете себя этими мыслями. Поэтому у вас поднимается температура. Не надо так. Отдыхайте. О серьезных вещах вы будете думать, когда мы вас выпишем.
Больной снова кивает. Врач ободряюще улыбается и выходит. Через мгновенье показывается санитарка:
— Вас хочет видеть ваш знакомый. Прямо не понимаю, как он вошел. Сегодня никого не пускают.
«Васил, — думает больной, вставая и надевая халат. — А детей, наверно, опять не пустят. Напрасно притащатся в такой холод».
Он открывает окно и высовывается. Внизу на аллее действительно стоит Васил. Он приветливо подымает руку и кричит, преодолевая ледяной ветер:
— Ну как, старик? Получше?
— Получше, — вяло улыбается человек в пижаме.
— Продолжай в том же духе! Я ж тебе сказал: ты справишься с этим гепатитом легче, чем с насморком. Только не высовывайся на холод. Отойди подальше. Я все равно тебя вижу.
Больной отодвигается от окна, потому что ветер действительно пронизывает.
— А у вас что нового? — спрашивает человек в пижаме.
— Ничего особенного, — отвечает Васил, отводя взгляд.
«Значит, что-то есть, — думает больной. — Васил всегда отводит глаза, когда пытается соврать».
— Если что случилось, не нужно от меня скрывать. Я ж тебе сказал — мне лучше, так что не старайся меня щадить.