Черный ход ресторана. Говорят, здесь можно кое — чем поживиться. Послышались голоса, и Коллинз увидел бродяг, толпившихся возле двух больших урн.
Дверь распахнулась, луч света разорвал темноту и осветил этих оборванцев, еще более страшных, чем Коллинз. В дверях появился официант в белой куртке с корзиной в руках. Не обращая никакого внимания на бродяг, он вывалил содержимое корзинки в одну из урн. Капустные листья, огрызки мяса, свиные хрящи, косточки от компота — все это превратилось в отвратительное месиво.
Отталкивая друг друга от урны, люди стали с жадностью выхватывать оттуда объедки… В своем голодном неистовстве они едва не опрокинули урну. Коллинз чуть было не присоединился к ним. Но внезапно смысл происходящего дошел до его сознания: «Нет! Только не это! Как голодная собака! Никогда!»
Он выбежал из переулка. Холодный, пронизанный дождем мрак снова окружил его. Он шел до тех пор, пока ноги не привели его на широкий мост.
Коллинз остановился у перил и задумался. Затем он решил перейти на другую сторону моста. Когда он дошел до середины, раздался оглушительный окрик.
Резко затормозив, грузовик свернул в сторону, чудом не задев его. Коллинз не заметил этого. Машина остановилась. Из кабины показалась голова шофера.
— Ты что? Жить надоело? — закричал он.
Оборванный человек не слышал ничего. Он подошел к перилам и посмотрел вниз, вглядываясь туда, откуда доносился шум воды, бьющейся о громадные каменные выступы.
Человек долго смотрел в черную пропасть реки, потом пошарил в жилетном кармане, достал маленький кошелек, вынул оттуда какой-то предмет и бросил его в реку.
В тусклом свете фонаря блеснул небольшой бронзовый крестик с орденской ленточкой…
Через мгновение послышался всплеск воды. Человек постоял, не двигаясь, еще несколько минут, потом вздохнул, отвернулся и медленно пошел прочь.
Дождь усилился. Тяжело припадая то на одну, то на другую больную ногу, человек медленно тащился по городу. Теперь он шел по направлению к рабочим кварталам. Под ногами хлопала грязь. Человек промок насквозь и дрожал от холода. Еще одна темная улица. Освещенный вход привлек его внимание. Коллинз остановился и заглянул внутрь. Здесь помещался какой-то клуб. В освещенном вестибюле возле дверей висел плакат: «Сегодня вечером собрание. Общество сторонников мира». Коллинз подошел ближе и перечитал объявление еще раз: «…Общество сторонников мира…»
Щурясь от света, он нерешительно вошел в помещение. На трибуне, обращаясь к присутствующим, собравшимся в полупустом зале, стоял оратор.
Коллинз сел сбоку на первый попавшийся стул.
Слова говорящего смутно доходили до его сознания:
— …Угроза войны. Новая мировая война явится страшным бедствием…
Коллинз прислушался. Теперь, наклонившись вперед, он начал сосредоточенно слушать оратора.
Недоуменно нахмурив брови, он размышлял над каждым словом.
— Мы должны рассказать народу об ужасах войны, — говорил оратор. — Мы должны рассказать людям о судьбах ветеранов, которые оказались теперь выброшенными за борт. Наша организация будет повсюду проводить митинги и рассказывать людям правду.
Оратор сошел с трибуны. Поднялся председатель. Неожиданно Коллинз вскочил со своего места и крикнул:
— Послушайте, мистер!
Председатель с удивлением посмотрел на него. Присутствующие обернулись. Коллинз стоял, крепко уцепившись за спинку переднего стула.
— Слушаю вас, — сказал председатель, недоуменно глядя на незнакомого человека.
— Послушайте, мистер, — повторил Коллинз. — Расскажите людям о том, как человек был награжден крестом Виктории и как он выбросил этот крест в реку.
Люди смотрели на Коллинза с недоверием.
— Это правда. Уверяю вас. Меня наградили крестом Виктории. Я могу это доказать.
Человек вытащил из кармана маленький кошелек и высоко поднял его.
— Вы видите эту вещь? Это кошелек, в котором я в течение всех этих лет хранил свою награду. Я был награжден крестом Виктории к сегодня выбросил его в реку. Я сделал это потому, что для героев войны нет работы. Вот уж три года, как я не могу найти никакой работы. — Голос Коллинза сорвался. — Скажите людям, — задыхаясь, снова крикнул он, — что человека наградили крестом Виктории! И что он выбросил этот крест!
Рыдание вырвалось у него из груди.
Ничего не видя перед собой, Коллинз вышел из зала в холодную дождливую ночь. Он высоко поднял голову, распрямил плечи и быстро пошел вперед, широко размахивая руками. Казалось, человек забыл о холоде, о своих мокрых, стертых ногах и о страшной пустоте в желудке.
Перевод Ф. Лурье
Дрова
Шестеро безработных отрабатывали свое пособие. По очереди не спеша они набирали полные лопаты гравия и тщательно разравнивали его по дороге. Одни работали в фуфайках, другие в старых жилетах. Было холодно, несмотря на все старания солнца прогнать мороз из долины. Две пустые подводы стояли у обочины дороги. Лошади щипали заиндевевшую траву.
— Вы уж кончайте с этим до обеда. Скоро двенадцать, — сказал Мерфи, десятник из городского управления, присматривавший за работой.
Здоровенный, плотно скроенный детина, самый рослый из шестерых, кинул лопату в одну из подвод.
— Не знаю, как другие, а Дарки до обеда лопаты не возьмет, — сказал он, проводя мозолистой рукой по копне взлохмаченных черных волос. — Вот платили бы нам десятку в неделю, а то пособие — горе одно…
Из поношенного пиджака, висевшего на столбе у изгороди, он достал завернутый в газету завтрак, бутылку с холодным чаем и удобно растянулся на мешке из-под соломы. Его огромному телу словно было тесно в красной с черным футболке и в заплатанных парусиновых брюках.
— Как хочешь, Дарки, — сказал примирительно Мерфи, — сам знаешь, с меня тоже спрашивают…
— А тебе и платят хорошо, Спад. Ступай-ка, пообедай, а мы потом закончим.
— Мистер Тай и так уж на стену лезет: слишком медленно вы работаете, ребята, вот что! — Мерфи отвел велосипед от изгороди и перекинул ногу через седло. — Поработайте еще немного до обеда.
Мерфи был пожилой человек, казалось, что его сутулая спина для велосипеда и приспособлена. Он уже отъезжал, медленно нажимая на педали, когда Дарки крикнул ему вслед:'
— Скажи Таю, пусть сам придет, помахает лопатой, если у него такая спешка.
Остальные работали до тех пор, пока Мерфи не скрылся за вязами у самого городка, раскинувшегося по другую сторону долины. Городок выглядел мрачно, словно и его придавил кризис, принесший столько горя его жителям.
— Посмотрел бы я на Тая, как бы он здесь гравий раскидывал! — сказал Дарки, когда его товарищи уселись рядом и принялись за еду. — Бьюсь об заклад, мы бы его заставили попотеть.
Все засмеялись, а Дарки, опершись на локоть, продолжал:
— Встретил я его на днях возле лавки; он меня спрашивает: «Как живешь, Дарки?» А я ему: «От ваших вопросов лучше не заживу!» Потом еще говорю: «Послушайте, — говорю, — если я не ошибаюсь, у нас в городе только два мерзавца». «Кто такие?» — спрашивает он. А я ему: «Тай — городской секретарь и Тай — городской инженер». Видать, не понравилось ему!
— А ты что думаешь, может человеку понравиться, когда его обзовут мерзавцем? — утирая нос тыльной стороной ладони, проговорил Коннорс, по прозвищу Гундосьй.
— Тая защищаешь, да? — зло огрызнулся Дарки.
— Вовсе не защищаю. Просто я сказал, что не может человеку понравиться, ког&а его обзывают мерзавцем.
Дарки глотнул чаю, лег навзничь и с жадностью принялся за кусок хлеба, намазанного джемом.
— Знаешь, — заговорил он, глядя в небо, — если рабочий человек голосует за националистов[2], выходит, он ничем не лучше скеба. А?
— Никогда я за националистов не голосовал. — Гундосый явно нервничал.
— А я и не говорю, что ты голосовал, — взглянул на него Дарки. — Я только сказал: если рабочий голосует за националистов, значит, он сволочь и скеб. Вот и все.
Наступила неловкая тишина. Все молча жевали, пока Эрни Лайл, молодой парень, недавно ставший отцом, не переменил тему разговора?
— Ну и холодно же было сегодня ночью, черт побери! Я прямо закоченел.
— Восьмые сутки как мороз держится, — вставил один из возчиков с подводы, — а в доме ни полена. Топлива, что выдают, хватает дня на три, не больше. Мы стали было жечь забор, да хозяин пригрозил выкинуть нас из квартиры, если мы не поставим новый.
— А мы с Лиз как поужинаем, так сразу и спать, — сказал Гундосый. — Бережем дрова на стряпню. Да и те уж на исходе.
— Я сегодня ночью к реке ходил, думал — хоть сучьев наберу, но все там вымокло после паводка, — сказал еще кто-то.
— Да, дров надо достать. Где хочешь, а достать надо. Иначе замерзнем! — взволнованно заговорил Эрни. — У моего маленького ужасный кашель. Домишко наш совсем развалился, а тут еще топить нечем — того и гляди малыш схватит воспаление легких.
Возчик Андерсон, самый пожилой из всех, поднялся, разминая ноги.
— Собачья жизнь! Мы вот топим половицами из уборной, — пожаловался он.
Дарки вскочил и со злостью швырнул в траву корку хлеба:
— А мне вас и не жалко. Я ведь тоже едва свожу концы с концами. Но уж чего — чего, а дров у меня — завались! Полный сарай!..
— За последнее время со складов порядком дров утекло, — протянул Гундосый, с усмешкой глядя на Дарки. — Наверно, и тебе, перепало?
— А я тебе не стану докладывать, где я их взял. Хотя бы и со склада! Захотел бы там взять, так знал бы, у кого надо брать. У тех бы не убыло. А вы, ребята, только злите меня. Скулите, что топить нечем, а вокруг вон сколько леса! Глазом не охватишь! Сложились бы, наняли на ночь грузовик да нарубили бы, сколько надо.
— Но это же воровство, — сказал Гундосый, — а новый фараон шутить не любит. Разве ты не знаешь, что сделали с Гарри Джексоном, когда его поймали? Я в тюрьме сидеть не хочу!
— Думаешь, в тюрьме тебе будет хуже, а? По мне — так уж лучше рискнуть, чем морозить детей.