– Запри ящик, – попросил я. Не хотелось обижать любимого учителя.
– Еще чего! Это сложнее, чем взламывать.
– Ну, пожалуйста.
– Мне лень.
Я склонился и стал покрывать ее колени поцелуями, приговаривая:
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..
– Ла-а-адно, – заурчала Новенькая. – Подлиза.
– Спасибо, спасибо, спасибо!.. – забормотал я, продолжая целовать восхитительные ножки, поднимаясь выше и выше, где они становились сочнее.
Я сходил с ума, когда оказывался у ее ног, а она, наоборот, сумасшедшей быть переставала: становилась ласковой и великодушной. Она повелительно оттолкнула меня и принялась с довольной улыбкой за дело.
Следы замели.
Но очереди был кабинет директора. Располагался он на первом этаже, недалеко от вахты охранника. В темной школе его уголок светился одинокой лампочкой. Мы на цыпочках прокрались мимо опасного света и оказались в нужном закутке. Кабинет оказался даже не заперт. Мы медленно приоткрыли дверь и заглянули внутрь – вдруг директриса вздумала тут ночевать? Кабинет был пуст.
Совсем недавно мы посещали его после инцидента со "слиянием". Сейчас давящая авторитарная атмосфера улетучилась и напоминала о себе только пиджаком директрисы, что висел на спинке кресла.
Новенькая схватила пиджак и надела. Обернулась ко мне уже надменная, с надутыми губами и строгим лицом.
– Так-так, – сказала она, усаживаясь в кресло. – Валерий! Никогда бы не подумала, что такой хороший мальчик окажется у меня в кабинете.
Я глупо улыбнулся и промолчал.
– А ну! На колени!
Помедлив, я встал перед директорским столом на колени, моя голова возвышалась перед столешницей напротив Новенькой. Она улыбнулась, откинулась на спинку кресла и закинула ноги на стол так, что каблуки нацелились мне в лицо.
– Ползи ко мне, живо!
Я обогнул стол и оказался перед ней. Новенькая восседала в большом кожаном кресле и смотрела на меня сверху-вниз. Улыбка тронула ее губы, но в следующую секунду лицо наполнилось высокомерием и надменностью. Она повернула кресло ко мне, опустила ноги на пол, расставила их в стороны. Я оказался между ее коленей. Бледный ночной свет струился сквозь окно, подсвечивая белизну ее бедер и загадочную теплую тьму под задравшейся юбкой. Новенькая положила руку мне на голову, сжала в кулак волосы.
– Тебе придется отрабатывать свое поведение!
Я поплыл, все казалось нереальным. Лицо Новенькой, безукоризненное и такое взрослое и серьезное в полутьме, казалось мистической луной в темных тучах сна. Мои вытаращенные глаза словно говорили: "Как же мне отработать мое поведение, госпожа директор?"
Она повернула мою голову лицом вверх, с чувством плюнула в приоткрытый рот, склонилась к уху и прошептала, смакуя каждое слово, словно слизывала крем с торта:
– С этих пор каждый день на большой перемене ты будешь приходить ко мне в кабинет и…
Из коридора донеслись шаги.
– Там кто-то есть? – раздался голос охранника. – Евгения Дмитриевна, это вы?
Мы вскочили – я с колен, она с кресла – и заозирались в поисках укрытия. Не сговариваясь ломанулись в шкаф. Внутри висел только плащ и блузка, но шкаф был узкий, и мы прижались друг к другу плотно и потно. Я ощущал ее твердые ключицы и мягкую грудь, слышал, как стучит ее сердце. Мои джинсы топорщились снизу и упирались ей в живот. Казалось, если мое возбуждение не схлынет, то стенки шкафа не выдержат и разлетятся в стороны! Новенькая ерзала и пыхтела, обжигала горячим дыханием.
Щелкнула ручка входной двери, и мы застыли не дыша. Охранник прошел в кабинет, включил свет. Было слышно, как он переминается с ноги на ногу.
– Хм, может, принтер проснулся? – сказал он. – Чертовщина какая-то с техникой. Да еще дверь эта дура забыла запереть…
Новенькой вдруг стало смешно. Когда смеяться нельзя, смех так и прет наружу, словно газировка из встряхнутой бутылки. Я так однажды с урока английского вылетел, тщетно зажимая себе рот и нос, а ведь шутка соседа даже не была смешной! Новенькую раздувало от смеха, а охранник все не уходил, словно ждал нашего оглушительного фиаско.
Я кое-как нашарил мобильник, экранчик осветил лицо Новенькой: красная, смешанные с тушью слезы текут черными ручьями… Я лихорадочно листал телефонную книгу.
Нашел!
Я нажал кнопку вызова. Где-то в глубине школы зазвонил телефон на вахте. Охранник, окончательно решивший, что его враг – гремлины, вселившиеся в технику, выругался и ушел.
Мы вывалились из шкафа мятые, потные и счастливые.
– Ты гений! – с трудом сдерживая возглас сказала Новенькая, сжала мое лицо в ладонях и яростно поцеловала в губы.
С размазанной тушью она была вылитой Жанетт Воерман. Я сказал об этом, и Новенькая не только оказалось в курсе, кто это, но и приняла сравнение как комплимент.
– А теперь убираемся, пока он не вернулся! – сказала она.
Вскоре мы скрылись в темном коридоре, словно рыбы, ушедшие на глубину. Безопасная тьма и раздолье!
Проходя мимо неприметного кабинета в углу, Новенькая остановилась и достала отмычки.
– Что там? – спросил я.
– Ты ни разу там не бывал?
Я покачал головой. Это был кабинет школьного психолога.
Мы залезли внутрь, и Новенькая, ориентируясь как дома, вытащила из шкафа коробку с кучей картонных папок.
– Это психологические характеристики учащихся, – пояснила она.
Палец побежал по алфавитному указателю, она извлекла особо пухлую папку со своей фамилией.
– Ого, – сказал я. – Как неожиданно.
Новенькая ткнула меня в бок и стала запихивать коробку обратно в шкаф.
– Ты что, хочешь забрать свою папку?
– Ну да.
– Лучше посмотри ее здесь и оставь на месте…
– Какой ты правильный! Фу!
– Не в этом дело. Если пропадет твое досье, то на тебя первую и подумают. Кроме того, из-за тебя достанется школьному психологу.
– Моя психика принадлежит мне! Значит, это мое. Не так ли?
– Звучит логично, но все-таки… – Я умолк. Как-то не планировал сегодня ничего красть.
Новенькая глянула на меня с разочарованием и вернулась к коробке, которая никак не хотела влезать на полку.
– Стой, – сказал я.
Новенькая развернулась ко мне, готовая драться за свою папку насмерть, словно это была часть ее личности, похищенная психологами и подвергнутая вивисекции.
– Возьмем всю коробку, – сказал я.
Она вытаращила глаза.
– Пусть я правильный в мелочах, но если дело идейное, то… понимаешь, все эти папки – это рамки, в которые пытаются нас загнать. Не только школьных психолог, а вообще все кому не лень. Поэтому давай сюда коробку. Свободу психам! Свободу личностям! Да здравствуйет индивидуализм!
– Вот это уже по-настоящему весело, – проговорила Новенькая.
– То ли еще будет!
Ушли мы так же, через окно.
***
Глубокой ночью на городской окраине я и Новенькая, словно американские бомжи из фильмов, стояли у металлической бочки, из которой вырывалось пламя. В ней горели похищенные психологические характеристики всех учеников школы. Новенькая куталась в джинсовку, которую я ей одолжил, и прижимала к груди свою папку. Я обнимал ее сзади, зарывшись лицом в волосы.
Новенькая молча кинула в огонь последнюю папку. Пламя разгорелось ярче, бросая теплые отсветы на ее лицо. Она развернулась и стала наблюдать за огнем уже в отражении моих глаз. Я положил руки ей на талию.
– Потанцуем? – сказал я и начал неловкие подростковые кружения медленного танца.
Так мы и встретили рассвет.
Трубка (эпизод)
Моя мама на работу не ходила, поэтому я редко оставался дома один (ладно хоть старший брат-мудак женился и съехал). Но вот начался дачный сезон – рассада, все дела – и мама стала частенько уезжать в деревню, а папа как обычно пропадал на работе. В один из таких весенних дней я пригласил Новенькую к себе домой.
– Что, правда можно курить прям в комнате? – недоверчиво спросила она.
Я, великодушный, словно лорд в собственном замке, кивнул.
– У нас курят, и мне разрешают. Ну, почти.
Новенькая достала сигариллу, конфискованную из ящика Ефимыча. Я галантно дал прикурить. Она выдохнула ароматизированный дым и прошлась вдоль книжного шкафа, рассматривая корешки книг. Несколько полок целиком занимал Юрий Никитин, соразмерная шеренга томов принадлежала авторству Ника Перумова, виднелись вкрапления Лукьяненко, Сапковского и Мураками.
– Вообще-то я не курю, – сказала она, слегка позеленев. – Просто хочу сделать свой голос более низким.
– Зачем? – изумился я. – У тебя и так низкий… когда ты не ржешь, не верещишь и не орешь.
Справедливости ради стоит отметить, что не так уж часто я слышал голос Новенькой в ином режиме. Однако когда она разговаривала спокойно, например, доверительно делясь своими переживаниями и размышлениями о жизни, я млел от низкого и чувственного тембра, напоминающего своей тягучей меланхоличностью заставку к "Твин Пиксу".
– Хочу голос как у певицы Шер, – сказал Новенькая. – Она поет просто изумительно.
Шер мне нравилась. Из трех ведьм в фильме "Иствикские ведьмы" с Джеком Николсоном я смотрел только на нее – роскошная женщина! Всегда заглядывался на брюнеток, пока не встретил Новенькую.
– Я думал, она актриса.
– И певица.
– Спой что-нибудь?
– Отстань! Хочешь затянуться? – Она протянула сигариллу явно в попытке от нее избавиться.
– У меня есть кое-что получше, женщина.
Я достал из ящика картонную коробочку, в которой хранил курительную трубку и кисет с табаком.
– Ого! Ты куришь трубку?
– Я великий писатель… будущий. А у всех уважающих себя писателей была трубка!
Я сел на диван, забил в чашу табак и принялся важно раскуривать атрибут писателя, коротко попыхивая и поглядывая на Новенькую. Так необычно было видеть у себя дома девушку, да еще и на фоне любимых книг. Такое чувство, что я попал в одну из них и теперь моя жизнь превращается в приключение. Пусть не фэнтезийное, но волшебное.