…
А вы знали, что мелодия состоит не столько из звуков, сколько из пауз между ними? В зависимости от интервалов тишины, ритм получается бодрым или заупокойным, а если пауз не будет вовсе, то зазвучит раздирающая уши какофония (слово, однокоренное с какашками).
В речи паузы тоже важны. Говоришь, говоришь, а затем делаешь мхатовскую паузу – и нарастает напряжение, уши собеседника растопыриваются, как у летучей мыши… и вот, вознесенный на пьедестал из внимания, ты небрежно роняешь слово. Оно важное, оно исполнено смысла, оно звучит как последняя нота оркестра.
Но это всего лишь пауза, а молчание? Его по праву следует считать отдельной языковой единицей, как слово или предложение. Молчание – это не отсутствие речи, оно говорит, причем громко и на любые темы. Если вам промолчали в ответ, то тишина потому и звенит, что переполнена коммуникативной информацией: почему молчишь? что случилось? дело во мне?! Личность молчуна, личность слушателя и контекст вместе создают целую вселенную предположений – квантовые чудеса, ей-богу! (В те времена было модно называть всё квантовым, потому я решил, что открыл квантовую лингвистику.)
К чему я это всё? Эти и другие размышления терзали меня, когда Новенькая ни с того ни с сего перестала разговаривать. Не только со мной, а вообще со всеми, но до окружающих мне дела не было. Она молчала, а я плодил квантовые миры предположений.
Долго пытался до нее дозвониться. Трубку-то она взяла, но в нее тоже молчала. Я представлял, как в безвоздушном пространстве безмолвия парит ее флегматичное лицо, похожее на восковую маску: макияж яркий, а жизни – ноль, словно она робот. Но даже будь Новенькая роботом, я уверен, она оказалась бы штучным экземпляром, экспериментальным, для которого нет инструкции, и никто на форумах не подскажет, на какую кнопку жать, чтобы ее перезагрузить. (При встрече я попробовал нажать на одну из "кнопок", но получил безмолвную пощечину.)
Я-то думал, что у нас все хорошо и впереди целое лето сладких встреч, а тут такое. Попытки расшифровать ее молчание привели к вышеописанным теоретическим изысканиям, но не к решению проблемы. Я был в шаге от того, чтобы рехнуться и посвятить жизнь изучению семиотики и содержимого девичьих голов в самом буквальном и кровавом смысле.
Вспомнив, как было весело в парке и на пруду, я решил вытащить Новенькую покататься на лодке. Я звонил ей, в монологе назначал время встречи, она меня динамила, я звонил снова, приходил к ее дому и орал под окном – то ли как рыцарь под башней принцессы, то ли как мартовский кот (хотя песни их, должно быть, одинаковы, просто на разных языках).
Спустилась.
Я схватил ее за руку, чтобы не убежала.
– Привет!
Смотрит на меня, молчит, не улыбается. Одета во все черное, джинсы облепили тонкие ноги, ревниво скрывая алебастрово-белую кожу (от меня?!) Единственный цветной аксессуар – лисий хвост на поясе, но не рыжий, а сине-зеленого оттенка. Рядом с ним бряцают обереги и тактическая ручка для самообороны – тоже своего рода оберег от дурного глаза, которым легко этот самый глаз вышибить. Лицо не белое, а бледное: освобожденные от косметики веснушки в удивлении дышат воздухом. Волосы как всегда прекрасны, блестят и благоухают – депрессия депрессией, а мытье головы по расписанию.
– Я думаю, у тебя молчанка, – сказал я с интонацией доктора Хауса.
Мелькнула улыбка – тусклая, словно луч фонарика, из которого достали севшие батарейки, пожевали и вставили обратно. Тоже результат, но без перспектив.
Мы шли к пруду, я натужно размышлял. Тревога, волнение, обида и злость давно во мне перегорели – осталось лишь намерение развязать этот узел. Нутром я чувствовал, что за выполнение столь трудного квеста награда будет соответствующая!
Молчание умножает значимость не только последующего слова, но и предшествующего. Я пытался вспомнить, что же произнесла Новенькая, прежде чем превратиться в скучную куклу. Куда там! В прежние дни мы болтали наперебой, да и после встречи диалоги частенько продолжались у меня в голове. Весь этот поток обрубился внезапно, без предупреждения, и отыскать в памяти последнюю фразу было невозможно. Точно не было ссоры или судьбоносного признания, такое я бы запомнил и провел бы соответствующие параллели.
По дороге зашли в магаз. Новенькая участия в выборе не принимала (и даже не порывалась ничего украсть), поэтому я сметал с прилавков все подряд, склоняясь, впрочем, к собственным предпочтениям. Взял рахат-лукум, булки, сосиски, сыр, газировку, сок, соленую соломку, крекеры, жевательный зефир, шоколад и прочую снедь для пикника.
Наш парк ненавязчиво переходит в лес, и я держал в рукаве возможность устроить за городом пикник – в тех местах, где растут дикие деревья на холмах, из земли торчат бетонные руины Советского Союза, доносятся звуки поездов и открывается вид на отбившиеся от города многоэтажки. Будем любоваться природно-урбанистическим пейзажем, поглощать вкусную жраку и болтать на самые разные темы, то поднимаясь к небесной трансцендентности, то опускаясь в пучины хлюпающей пошлости, словно плывущий морской змей. Вот только Новенькая молчит! Как в лечении молчанки поможет лодочная прогулка, я не знал. Я вообще много чего не знал и действовал методом тыка.
Арендовали весельную лодку на два часа. Кассирша взяла в залог мой паспорт, на причал неторопливо вышел мясистый мужик с грудной клеткой как у Халка – вот что спортивная гребя делает с человеком.
– Вода не любит спешки, – предупредил он, придерживая лодку, пока мы грузились на борт.
Он бросил на нос лодки два оранжевых жилета (их никто никогда не надевал).
– Купаться с лодки нельзя, а то перевернетесь. Причаливать можно только там, где отплыли, то есть здесь. Приятной прогулки.
Лодка покачивалась на волнах, я греб подальше от берега и городского шума. Цивилизация, рычащая поршнями и стучащая по школьной доске указкой, растворилась в воде, ветре и бесконечном небе – мы вошли в царство стихий. Я снял футболку и повязал на голове. Может, Новенькая сделает то же самое?..
Нет. Она молчала и смотрела на волны так, словно пруд состоял из ее слез.
– Швепса хочешь? – спросил я, откручивая крышку.
Сделал несколько сладко-горьких глотков, протянул ей. Она взяла бутылку, пригубила и вернула обратно. Я б назвал ее овощем, не будь она тем еще фруктом!
Оставляя пенистый след, мимо промчался катер с верещащими существами. В наш борт ударили тяжелые волны. Представляя, как мои грудные мышцы становятся такими же эпичными, как у того мужика с лодочной станции, я греб мощно и ритмично, как и положено в присутствии дамы. Лодка пересекла пруд. Дальше он вытягивался в реку, уходящую за город. Здесь не было ни катеров, ни речных трамваев, ни других лодок.
Мы поравнялись с островом величиной в три-четыре футбольных поля. Он горбато выгибался, словно это Чудо-юдо Рыба-кит высунул спину и не заметил, как та поросла деревьями. Донеслось пение птиц. Когда мы обогнули островок, то город скрылся, будто его и нет поблизости, а мы перенеслись в дикие края. Возможно, именно это подтолкнуло меня взглянуть на ситуацию по-новому.
А чего терять?
– Прости, – сказал я. – Это все ради тебя.
Я кинулся к Новенькой, запустил руку ей под колени и поднял над волнами. Она заверещала и вцепилась в меня, словно кошка перед купанием. Я не устоял на ногах, и мы вместе плюхнулись в воду.
Холодная! Дна под ногами нет!
Новенькая с головой ушла под воду, в том месте рыжие волосы красиво разошлись широким ореолом. Ее пальцы стискивали мое запястье – именно здесь она когда-то нарисовала свой знак, вспомнил я вдруг. Одежда сковывала движения холодными скользкими объятиями. Я схватился за борт лодки.
Новенькая вынырнула и – о, чудо! – заговорила! Я б даже сказал, заорала. Ранее я уже упомянал о том, насколько важна первая фраза после молчания, однако здесь я ее приводить не стану. Скажу лишь, что если бы рядом появился пиратский корабль с кровожадным капитаном-пьяницей, тот прикрыл бы свой бородатый рот ладошкой, на всех парусах рванул бы в ближайшую церковь и долго рыдал бы на груди пастора.
– Вот тебе! – крикнула Новенькая.
Она окунула меня резким нажатием на голову. Носоглотку обожгло сырой водой со вкусом дождя. Барахтаясь, я вынырнул, но на вдохе получил в лицо плевок, и она окунула меня снова. Поток слабосвязанных друг с другом ругательств из ее рта не прекращался ни на секунду, глаза метали молнии (звучит банально, но в воде особенно страшно!) Я благоразумно отплыл от нее подальше и вцепился в борт, стараясь подняться. Новенькая сделала то же самое, явно стараясь вылезти первой, чтобы бить меня веслом по голове.
"Не надо с одной стороны лезть!" – запоздало подумал я. Борт накренился и жадно хлебнул воды. Сверху на нас полетел рюкзак с едой и всякая мелочь. Я испугался, что лодка перевернется – и как хлопнет нам по башке другим бортом! Но нет, лодка просто нахлебалась воды и спокойно, без всплеска и спецэффектов ушла на дно. Тут уже и я разразился ругательствами. Ладно хоть Новенькая перестала меня топить и сказала, отплевываясь от прилипших к лицу локонов:
– Давай к берегу!
Остров был совсем рядом. Я схватил рюкзак с припасами, который еще не успел намокнуть и уйти на дно угощать рыб, или кто там еще водится... Вдруг между нами вынырнуло громадное и скользкое туловище! Мы шарахнулись в стороны и завопили.
Лох-несское чудовище и восставший утопленник оказались спасательным жилетом, который спасся. В небе визгливо смеялись чайки.
Едва мы, вздрагивая от холода, вылезли на песчано-илистый берег, Новенькая накинулась на меня с кулаками, ногами и зубами. Ее рука метнулась к поясу и замерла, выбирая между тактической ручкой с шипом и ножом. Я напрягся: неужели она так обиделась, что сейчас убьет меня нахрен? В итоге она сорвала с пояса сине-зеленый лисий хвост, мокрый и мерзкий, и минут десять гоняла меня по берегу, нахлестывая. Зато согрелись.
Запыхавшиеся, мы принялись стаскивать с себя мокрую одежду, липнущую к телу как Веном из фильма. Остались в нижнем белье и замерли, смущенно друг на друга поглядывая. Трусы, если и не снимать совсем, то надо хотя бы выжать. Новенькая подошла ко мне вплотную и сказала: