– Помнишь? – шепчу я.
Он молчит. Смотрит в потолок.
Кошка царапается в дверь спальни, как будто пришёл на мой зов. Едва я его впускаю, он сразу запрыгивает на кровать, ложится Джорджу на руку и начинает мурлыкать. Джордж не двигается.
– Всё будет хорошо, Джордж, – шепчу я. – Мы тебе обещаем.
Он не двигается, ничего не говорит.
Вдруг мы делаем что-то не то? Вдруг для Джорджа это слишком сложно? Может, он не хочет возвращаться к жизни? Может, он рад остаться в ящике или отдать запчасти следующему Джорджу, или оказаться в музее? Может, он вообще не умеет ничего хотеть? Может, мы неправы? И жестоки…
Одно я знаю точно: мы-то хотим Джорджу добра. В чём бы это добро ни заключалось. И раз мы что-то затеяли, надо постараться делать это хорошо.
– Попробуем его посадить? – предлагает Макси.
– Уверен? – говорит Билли.
– Ну, в какой-то момент ему ведь придётся двигаться? Так почему не сейчас?
Мы с Макси просовываем руки Джорджу под мышки и пытаемся его приподнять.
– Давай, друг, – говорю я. – Садись. Это нетрудно.
Мы его подтягиваем и усаживаем так, чтобы он опирался спиной на изголовье кровати. Он, кстати, тяжёлый – весит, похоже, как любой из нас.
Ладно, пусть посидит. Пусть ничего не делает. Он пока не полностью заряжен. Проходит минута. Ещё минута. Ещё… Солнце катит по небу. Уже полдень.
– Может, ты хочешь есть? Или пить? – спрашивает Луиза.
Джордж не отвечает.
– Может, в него нужно что-то закачать? – говорит Макси. – Типа устного счета или футбола?
Мы вздыхаем. Это нам не по силам.
Луиза поёт:
О всех созданиях, прекрасных и разумных,
Больших и малых, сложных и простых…
– Эту песню мы пели на собрании, Джордж, – говорит она. – Помнишь?
Джордж закрывает глаза. То ли снова вырубился, то ли слушает гимн.
…печётся Бог! Он создал нас недаром,
Господь нас очень любит, малых сих…
Билли говорит, что умирает от голода, поэтому я спускаюсь за печеньем, сыром, колой и прочей снедью.
Вернувшись, я не верю своим глазам: Джордж поёт вместе с Луизой! Своим тихим, далёким голосом. Без слов, даже без мелодии – получается вроде как долгий сладкий стон или эхо.
Мы слушаем. Точно заворожённые. Потом Джордж умолкает.
– Видите! – говорит Билли. – Всё получится. Мы сможем вложить в него всё, что ему нужно.
– Джордж, – шепчу я. – Ты с нами, Джордж.
Он открывает глаза.
– Данни, – говорит он. – Билли. Луиза. Макси.
– Да! – говорит Макси. – Это мы.
– Друзья. Друзья, – тихонько произносит Джордж.
И снова закрывает глаза.
35
Пусть отдыхает. Заряжается. Набирается сил. Мы жуём сыр и печенье, пьём колу. Солнце катит по небу. Джордж обмяк, точно куль, точно сил у него нет вовсе. Я снова ловлю себя на мысли: правы ли мы? Не жестоки ли?
Билли думает о том же.
– А если ему это вообще не нужно? – говорит он.
Не исключено.
– Может, хватит на сегодня? – говорит Луиза.
– Хватит, – откликаюсь я. – Да и мама скоро вернётся. Надо его снова спрятать.
– Где? – спрашивает Билли.
– Такого не вынесешь. Останется здесь, со мной.
Мы осматриваем мою комнату. Вариантов нет, только в шкаф.
Придётся Джорджу ещё подвигаться. Мы с Макси просовываем руки ему под мышки и пытаемся помочь ему встать. Он стал тёплым, таким же тёплым, как мы.
– Давай, Джордж, – говорю я. – Вставай.
Мы его поворачиваем, спускаем ноги с кровати, ступни теперь упираются в пол. Я отсоединяю зарядку от его головы, чтобы он не запутался в проводе. Прилаживаю на место ухо. Мы тянем его за руки, он наклоняется вперёд… Встаёт. Сначала шатается, но вскоре обретает равновесие.
– Молодец, Джордж, – говорит Луиза.
– Ты крут, – говорит Билли.
Я понимаю, что Джордж стоит у самого окна. И быстро задёргиваю шторы. На площадке куча детей, но вверх никто не смотрит. Обошлось.
– Открой шкаф, Билли, – говорю я.
Он открывает дверцу, и мы подталкиваем Джорджа к шкафу. Шаг, ещё шаг…
– Не волнуйся, – шепчу я. – Мы рядом.
Мы доходим до шкафа. Я сдвигаю вешалки на перекладине, чтобы Джордж мог туда встать. И вот он внутри. Мы его разворачиваем – чтобы он смотрел не в угол, а на нас. И он смотрит.
– Ты как, Джордж? – спрашивает Луиза.
– Просто великолепно, благодарю от души, – отвечает он.
Мы наклоняемся, похлопываем его по плечу, подбадриваем улыбками. Обещаем ему, что всё будет хорошо.
– Билли, – говорит он. – Макси. Данни. Луиза.
– Верно, – хвалит его Луиза. – Ты молодец, Джордж.
Кошка проскальзывает мимо нас в шкаф и садится у ног Джорджа.
– Кошка, – говорю я.
– Кошка, – тихонько повторяет Джордж.
Кошка мурлычет.
– Пора отключать, – говорит Макси.
Мы замираем. Скрежещем зубами. Но он прав.
Луиза приносит универсальный пульт.
– Мы вернёмся за тобой, Джордж, – говорит она и наставляет на него пульт.
Щёлк.
Джордж закрывает глаза.
Застывает.
Луиза кладёт пульт на полку в шкафу.
– Дома этот пульт вечно теряется, – говорит она. – Родители и сейчас подумают, что он за диван упал.
Я вытаскиваю Кошку из шкафа.
– Бедный Джордж, – говорит Луиза. – Вечно его куда-то засовывают. В фургон, в ящик, в сумку, в мешок, в футляр для скрипки. Теперь вот в шкаф.
– Однажды ты будешь свободен, Джордж, – говорит Билли.
– Да! – подхватываем мы. – Однажды ты будешь свободен.
Мы закрываем дверцу.
36
Встретиться решаем в понедельник, когда мама снова уйдёт на работу. Но расстаться трудно. Мы теперь не просто команда, не просто горстка друзей. Сегодня мы испытали что-то совершенно необыкновенное. Вместе. Собираем вещи, спускаемся вниз. Сейчас почему-то всё выглядит иначе. Всё переменилось – весь мир, даже лестница, даже наша старая кухня. И мы сами. Мы ошеломлённо смотрим друг на друга, но не знаем, что сказать. Просто обнимаемся все вчетвером, коротко и неловко. Молча.
Я отпираю заднюю дверь. Мы прощаемся. Мои друзья выходят на предвечерний весенний свет.
Вот они миновали сад, вот поворачивают каждый в свою сторону – и идут по улицам внезапно переменившегося города. По домам.
Я смотрю им вслед, пока они не скрываются из виду. А потом смотрю на блёклые дома, на ярко-зелёную траву и деревья, на играющих детей и летящих птиц, на бликующие на солнце машины. Потом я закрываю дверь. Я не знаю, что делать. Хочется петь, молиться, плакать, смеяться, поэтому я делаю всё сразу, а потом понимаю, что танцую какой-то странный танец, будто что-то во мне проснулось и заставляет меня танцевать – оно в глубине, глубоко внутри, но моё тело раскачивается, ноги и руки двигаются взад-вперёд, глаза закрываются… Что-то тянет меня то вниз, к земле, то вверх, к небу.
А потом я вдруг начинаю хохотать. Над собой.
Я смеюсь, смеюсь, смеюсь.
Наконец к дому подъезжает мамин каблучок.
Входит мама, а я всё ещё смеюсь. Она улыбается.
– Как вы с Макси? Хорошо повеселились, сынок?
– Да, мам. А у тебя был хороший день?
– Да, сыночек. – Она тоже начинает смеяться.
– Случилось что-то смешное? – спрашиваю я.
– Всё! Весь день! Миссис Бенсон требует сделать из её ножищ крошечные ножки. Леви Патель требует волосы всех цветов радуги. Бетти Эйнсворт хочет тату на попе! А под конец ещё миссис Фулихан!
– Миссис Фулихан?
– Зашла записаться на процедуру. Интересовалась, делаем ли мы пересадку головы, потому что она хочет избавиться от всех забот.
Мама смеётся и смеётся.
– И ещё ты, – говорит она.
– Что я?
Она берёт меня за подбородок и целует.
– Смешной, – говорит она. – Ты такой смешной!
– Я знаю, мам. И ты тоже!
37
Я успокаиваюсь. Мама переодевается в джинсы и джемпер. Болтает по телефону с подружками. Потом звонит кто-то ещё – кажется, женщина, которая прослышала, что мама набирает новых мастеров. Да-да-да, набирает! Мама расспрашивает женщину про её умения и опыт. Чем конкретно она хотела бы заниматься в салоне? Мама объясняет, что ей нужны единомышленники, а не просто мастера. В итоге договорились, что женщина на следующей неделе придёт на собеседование.
Мама откладывает телефон.
– Вроде бы милая, – говорит она. – Молодая, смышлёная, идеи так и кипят. Точь-в-точь как я, когда была помоложе.
– Ты и сейчас молодая!
Мама усмехается.
– Если подберу правильных людей, лучше моего салона во всей округе не будет.
– Подберёшь, мама! Ты звезда!
Кошка запрыгивает к ней на колени.
– И Кошка со мной согласен!
Я растягиваюсь на диване, беру «Историю с кладбищем» и начинаю читать. Наверно, мне хочется, чтобы всё было по-прежнему. Хоть ненадолго. Чтобы это был обычный уютный субботний вечер с мамой, чтобы почитать вместе и посмотреть телевизор. Мама сидит в кресле, с Кошкой на коленях.
Она читает книгу об истории макияжа. Оказывается, тысячи лет назад в Греции и Риме раскрашивали статуям волосы, губы и щёки, чтобы они казались настоящими. А потом в некоторых странах макияж был под запретом. Типа, это обман и враньё. Грех.
Мама смеётся.
– Мне бы там и салон открыть не дали! Весь бизнес насмарку.
Потом мы вместе готовим ужин. Треску с картошкой и шпинатом. Идеально для цвета лица и для пищеварения. Всё это мы складываем в отдельные горшочки и ставим в духовку.
Мама пьёт белое вино, по глоточку. Я пью сок. Пока мы едим, мама рассказывает, как, когда она была маленькой, она раскрасила лицо своей подружки Нэнси акварельными красками и фломастерами. Подружкина мать была в ярости: зелёный фломастер не оттирался неделю!