А потом я принимаю душ и тоже ложусь. Включаю лампу над кроватью и берусь за книгу Геймана. Но я то и дело поглядываю на Джорджа, на блики света в его светлых волосах, на провод, через который в него льются силы. Зарядка работает – жужжит.
Я засыпаю и вижу сон: я снова маленький. Я играю в гостиной: катаю пластмассовые машинки. Я катаю их по полу, по ковру, как будто почтальон Пэт едет по просёлочной дороге.
Со мной Джордж. Он тоже маленький и тоже катает свои машинки. Он ползает рядом со мной по ковру, и я вижу, что он мой брат. Он мой брат-близнец.
42
Утром Джордж лежит ровно в той же позе. Я просыпаюсь рано-рано и смотрю на него долго-долго, а потом отсоединяю зарядку и снова прилаживаю ему ухо. Одевшись, я беру в руки универсальный пульт.
Наставляю на Джорджа, щёлкаю.
Ничего.
Ещё раз.
Ничего.
Ещё и ещё.
Без толку.
Неужели это всё? Ровно как предрёк Илон Мрок? Джордж исчерпал свой ресурс и сломался, как автомобиль или стиральная машина?
Я пробую ещё раз. Ещё.
Когда я совсем отчаялся, он открывает глаза.
– Доброе утро, одноклассники, – говорит он слабым, далёким голосом.
Я снимаю с него одеяло.
– Доброе утро, Джордж!
Он смотрит на меня.
– Данни, – говорит он.
– Да. Я – Данни. – Я улыбаюсь. – Ты мне снился, Джордж! А тебе снятся сны?
– Снятся сны, – повторяет он.
А на самом деле? Что происходит у него в голове, когда он выключен? А когда включён?
Я смотрю ему в глаза. Есть ли за ними что-нибудь, кроме проводов, разъёмов, переключателей и микросхем?
Я знаю, что он не может ответить, но всё-таки спрашиваю:
– Джордж, ты умеешь думать?
– Умеешь думать.
– Ты думаешь сейчас?
– Сейчас.
– Ты не понимаешь, о чём я говорю? Верно?
– Верно.
Я говорю ему, что очень хочу попи́сать. Иду в туалет.
Заодно я быстренько умываюсь, а возвратившись, рассказываю ему, где был. Объясняю про туалеты: зачем и как люди ими пользуются. Пи́сать нужно, чтобы избавиться от лишней воды в организме – она остаётся от еды и питья, которые попадают в нас через рот. Я провожу пальцем вниз – от рта до живота. Объясняю, что без воды не смогу жить. Без воды я бы умер. Объясняю и одновременно думаю, что для иных существ это, должно быть, очень странно.
Джордж просто на меня смотрит.
Интересно: чтобы уметь думать, обязательно уметь пи́сать? А чтобы уметь жить, обязательно уметь умирать?
– Ты умеешь пи́сать, Джордж? – я спрашиваю и громко смеюсь от самой мысли. Ему ведь даже нечем пи́сать. Как же хочется его обо всём расспросить, но я знаю, что у него нет ответов.
– Джордж, – говорю я. – Что значит быть тобой?
– Быть тобой.
Затем с лестницы доносится голос мамы.
– Эй вы, лежебоки! Кто-то в лес собирался?
Джордж медленно поднимает голову с подушки и поворачивает её к двери.
– Дан-ни! Джордж!
С его губ срывается лёгкий звук, похожий на обрывок мелодии:
– М-мам.
– Вставайте, ребята!
– М-мам. Мам.
– Да, Джордж! – говорю я ему. – Это моя мама. Это наша мама.
Я помогаю ему встать и веду к двери.
Объясняю, что это дверь, а это лестница. Показываю, как спускаться: шаг за шагом, шаг за шагом.
Мама обнимает нас обоих.
– Доброе утро, сплюшки, – говорит она.
Мы садимся за стол.
На завтрак тосты, фрукты, чай.
Я начинаю есть и пить.
У Джорджа на тарелке кусочек тоста, тонкий ломтик яблока и крошечный стакан воды.
– Это тебе, Джордж, – говорит мама.
– Они говорили, что ему нельзя… – возражаю я.
– Помню-помню. Но тут совсем мало. Кстати, вдруг он может съесть больше, чем они предполагали?
Мама подносит ко рту Джорджа стакан с водой.
– Открой пошире, – говорит она.
Мама касается пальцем его губ, они открываются. Осторожно запрокинув ему голову, мама льёт воду в рот.
– Видишь? – шепчет она. – Проглотил!
Она помогает Джорджу закрыть рот и показывает ему пустой стакан. Мама улыбается, берёт кусочек тоста и, жужжа, словно реактивный самолёт, направляет тост ко рту Джорджа.
– Открывай! – командует она.
И Джордж сам открывает рот.
Мама кладёт кусочек в открытый рот. Джордж закрывает рот. Мама смеётся.
– Хороший мальчик, – говорит она.
– Хороший мальчик, – повторяет он.
То же самое она проделывает с ломтиком яблока.
Он ест. Ничего страшного не происходит.
– Вкусно? – спрашиваю я.
– Вкусно, – отвечает он.
– Может, у него внутри есть и другие настоящие человеческие органы, – говорит мама. – Волосы ведь настоящие.
– Точно, – подхватываю я. – Он только наполовину робот.
– Он чудесный! Даже более чудесный, чем они думали.
– Они о таком и не мечтали!
Мама берёт Джорджа за плечи и смотрит ему в глаза.
– Джордж! – говорит она. – Ты просто чудо.
Он моргает. Переводит взгляд на меня, затем снова на маму.
– Чудо, – произносит он. – Чудо. Чудо…
Тут в дом входят мои друзья, и Джордж называет каждого по имени: Билли, Луиза, Макси.
Они таращатся на его одежду.
– Это точно наш Джордж?! – Билли смеётся.
– Наш-наш! – говорю я, и все мы хохочем.
У Макси и Билли с собой маленькие рюкзаки. У Луизы, как всегда, футляр со скрипкой. Я хватаю свой рюкзак. Заталкиваю туда бутерброды и пульт. Мама берёт ножницы, щётки и коробки с флаконами, кремами и спреями.
Снаружи ярко светит солнце. Улица, по счастью, пуста – слишком ранний час. Мама идёт к машине, укладывает туда свои вещи. Мы с Джорджем пока стоим на крыльце. Мне страшно. Вдруг нас заметят? Вдруг Мрок нас караулит? До маминого каблучка топать целую милю.
– Ты готов? – спрашиваю я Джорджа.
– Го-тов.
Я беру его под локоть и вывожу на улицу. Макси идёт впереди. И вдруг кто-то окликает меня по имени. А-а-а, это одна из феечек-приготовишек, идёт за руку со своей мамой. Я машу ей. Она наблюдает, как мы идём к пикапу. Даже руку козырьком ко лбу приставила, чтобы солнце в глаза не било. Она кричит: «Привет Макси! Билли! Луиза!» Все машут в ответ. И тут она вырывает руку из материнской руки и несётся к нам на всех пара́х. Мы уже в внутри: Макси и я сзади, Джордж между нами, Билли и Луиза впереди с мамой.
Глаза у феечки как блюдца.
– Привет, Джордж! – верещит она.
Джордж переводит на неё взгляд. Я наклоняюсь, пытаясь спрятать Джорджа. Мама заводит мотор.
– Это Джордж! – говорит феечка. – Привет, Джордж! Помнишь меня?
Я опускаю окошко, мотаю головой, натужно смеюсь и говорю:
– Это не Джордж. Это совсем другой мальчик, зовут Александр.
Я снова смеюсь.
– Да, он, наверно, немного похож на Джорджа, – продолжаю я, – но Джорджа нет. Его ещё в пятницу увезли.
Феечка отходит от машины. Губы у неё дрожат.
– Увезли? – повторяет она.
– Да. Насовсем.
– Насовсем?
– Да.
Подходит феечкина мама. Снова берёт её за руку.
– Ох уж эти дети! – Моя мама смеётся, подмигивает феечкиной маме, и все мы с облегчением вздыхаем, когда каблучок трогается с места.
43
Мы едем мимо бледных домов с палисадниками, мимо детей, которым сегодня можно играть, а не учиться. Каникулы! Позади остались старая вишня и маленькая районная библиотека, и мамин салон «Твой новый облик», и «Угловой у Вильфа», и пивная «Лесовичок». Макси открывает пакет и угощает всех чипсами. Я протягиваю Джорджу самый маленький. Он открывает рот. Кладу туда. Следим. Ничего ужасного. Съел!
В детстве мне казалось, что Коган-лес очень далеко, словно в другом мире, но теперь до него рукой подать. Мы уже выехали из города.
Едем мимо покосившихся амбаров и сараев – они тут с древности. Теперь короткая узкая дорога, мост через ручей… Мы упираемся в маленькую железную калитку, за ней начинается тропинка – она ведёт в чащу.
У калитки мама нас и высаживает.
– Берегите друг друга, – говорит мама. – И хорошенько повеселитесь.
– Так и сделаем! – отвечаем мы и помогаем Джорджу вылезти из машины.
– До свидания, Джордж, – говорит мама.
– До свидания, мама, – отвечает он.
Но мама не выдерживает – вылезает прощаться. Поправляет на Джордже свитер. Обнимает.
– До свидания, милый мальчик.
– Милый мальчик, – повторяет Джордж.
Затем она уезжает. А мы входим через железную калитку в лес.
Джордж идёт прямо передо мной. Размеренно переставляет ноги. Каждый его шаг одинаков, не короче и не длиннее. Лужи и топь он не обходит. Кроссовки уже мокрые, на джинсах – пятна грязи.
– Молодец, Джордж. Двигай ногами, приятель.
– Двигай ногами, приятель, – отвечает он.
Мы заходим всё глубже и глубже в лес, над нами смыкаются кроны, мы шагаем по пыльным сухим тропам, по тёмным мокрым тропам, пересекаем пёстрые полянки. Вот руины, которые в древние времена были за́мком; вот чёрный крест на могиле великана, который однажды восстанет из мёртвых.
Проходим место, где когда-то выли волки, где танцевали эльфы, где шишиги до сих пор подстерегают путников и наказывают их за сказанное по глупости слово. Мы обходим яму, которая ведёт прямиком в ад, – здесь когда-то произошло жестокое убийство и при особом освещении видны призраки. Тут места нашего детства, тут мы играли, мечтали и боролись со своими страхами.
Мы шагаем всё быстрее. Моё сердце стучит всё чаще, дышу я всё глубже. Джордж не отстаёт. Пару раз он спотыкается, падает, и я, протянув руку, помогаю ему встать.
Наконец мы на вырубке, у Ведьмина дерева.
Оно высится в центре поляны: листьев нет, только ветви, кривые и острые. Когда-то это дерево было ведьмой, а потом, сто лет назад, в неё попала молния, и она навсегда застыла, воздев к небу руки-ветки.
– Ведьма-ведьма, чур меня! – тараторит Билли наше детское заклинание.
– Да, ведьма! – кричим мы. – Чур меня, чур меня! Не боимся мы тебя!
На мгновение мы забываем о Джордже – просто бегаем вокруг дерева, как маленькие.