ми пробуксовками и разворотами на ручном тормозе. Начальственные полицейские части наблюдали за происходящим с ужасом.
На следующее утро было объявлено об исключении виновников из школы – что им самим явно было по барабану. Зато объявление дало повод к не менее зрелищной мести.
Никто точно не знает, как им это удалось, но догадаться нетрудно. Должно быть, они приехали в школу среди ночи, взломали будку смотрителя спортплощадки и украли машинку, которой рисуют линии на поле для регби. И первое, что мы увидели из автобусов, подъезжая к школе в последний день занятий: огромный – гигантский – пятидесятиметровый Пенис, что нежился на солнышке посреди главной крикетной площадки, вытянувшись от входа до директорского офиса.
При мысли об этих храбрых парнях тепло окутывает мне сердце. Они так нас повеселили в тот день. Такое повсюду счастье – невероятно. Впервые в жизни я мог вообразить, что испытали британцы в День победы в Европе. Идеальное окончание учебного года.
Часть IIМОЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ ВОЯЖ
Глава двадцать пятая
Когда классы распустили, я направился прямиком в местное агентство по временному найму. Видимо, мне не поверили, когда я рассказал о своих обширных познаниях в стенографии, потому что два дня спустя перезвонили и предложили работу канцелярского служащего за 3,5 фунта в час.
На следующее утро я к девяти явился в контору страховой компании «Леньтрест» в Хэрроу. Мне выдали нагрудную карточку – кусок картона с надписью «посетитель» – и отвели на рабочее место.
На втором этаже располагался громадный аквариум, где сидели человек пятьдесят – половина за компьютерами, половина на телефонах. Вдоль стены вытянулась сплошная дамба из картонных папок – все забиты бумагами и сбоку пронумерованы парой чисел. На первой, в одном конце помещения, написано «80250 – 80259», на последней, в другом конце, – «201190 – 201199».
В углу навалена груда бумаг высотой мне по пояс; каждая бумажка – страховой иск по поводу сломанного электрооборудования, и на каждой в левом верхнем углу номер от 80250 до 201199.
Я должен был раскладывать эти бумажки по папкам. Если номер на бумажке меньше 80250 («чего быть не должно»), надо отдать ее Энни, а она отправляла бумажку в хемелский офис.
(«Больше 201199 он быть не может – дотуда мы еще не дошли».)
Друзья мне говорили, что работа канцелярского служащего – скука, но то, что я испытал, было совершенно необычайно. Я думал, что уже сталкивался со скукой раньше, – пассивное ощущение вялости и расстройства. Но теперь меня посетило нечто совершенно иное. Эта скука была гораздо активнее: живое, чуть не выкручивающее кишки чувство затопляло не только мозг, но и вообще все тело. Она накатывала гигантскими, засасывающими волнами, – немного похоже на то, как описывают секс, только иначе.
Эта скука была удивительно мощным чувством, какого я никогда прежде не знал. Раскладывая бумажки по алфавиту, я бы, по крайней мере, использовал мозг – крошечным, жизнеутверждающим способом. Но распределение их просто по номерам разрушает душу. Что хуже всего – при этом занятии умственных усилий требуется ровно столько, чтобы не грезить наяву, и ни одной мозговой клеткой больше. Когда складываешь коробки или косишь лужайки, при наличии минимального воображения удается убивать большую часть дня, плавая на Багамах, занимаясь любовью с Дэрил Ханной или играя концерт в Альберт-холле. Но если складываешь бумажки по номерам, то и всё: ты весь день складываешь бумажки по номерам.
Хуже всего первые три часа – они длятся несколько месяцев. Потом возникают какие-то свои системы и хитрые методы: например, складываешь бумажки с номерами 93-тысячи-сколько-то вниз, потому что их папки стоят за копировальным аппаратом. Мелочи, от которых становишься чуть счастливее. Кроме того, я обычно сосредоточивался на номерах 160 тысяч и дальше, потому что в том углу офиса работали девушки на телефонах и я мог подслушивать.
Насколько я понял, они целый день беседовали о сериалах и сексе, прерываясь на случайный телефонный звонок и без усилий переключаясь с кокни на псевдошикарный напевный телефонный голос.
– Моя соседка Сэл говорила ее Тоун один раз отымел ее сзади и она ничего не почувствовала здравствуйте страховая компания «Леньтрест» слушаю вас.
– Господи, говорю, господи, я бы не захотела парня с таким членом, ну то есть он же обязательно тебя как-нибудь серьезно здравствуйте страховая компания «Леньтрест» слушаю вас.
– Только не когда я на таблетках. Ну или не всегда. Посудомоечная машина засорилась? Позвоните по телефону 427-2375, мадам. Простыни портит кошмарно, да?
– О, смотри, читала про женщину и коня? Вы сохранили гарантийный талон? В общем, ей пришлось идти в больницу. У нее небось будет получеловек-полуконь. Я боюсь, гарантия на фен только год. Спорим, коню понравилось?
Когда сверху спускался кто-нибудь из мужчин, они все отвечали на телефонные звонки одновременно, опустив головы, шикарными голосами. А я возвращался к номерам меньше 160 тысяч, приберегая хорошие на потом.
Через неделю я разгреб бумажную кучу всего на треть. В обеденный перерыв заходил в скобяные лавки и ощупывал мотки веревки.
Обнаружив, что в «Ивнинг стандард» ежедневно публикуют объявление «Приятная работа на свежем воздухе, беседы с женщинами», я понял, что с карьерой канцелярского служащего покончено.
Глава двадцать шестая
После изгнания Барри из школы я с ним почти не виделся. Он, наверное, все занимался переездом и обустройством с миссис Мамфорд, а на меня свалилось окончание семестра. Кроме того, мне было неудобно ему звонить. Может, остатки чувства вины, не знаю.
Да и все равно я не знал номера телефона его новой квартиры. Разговаривать с чужими родителями я всегда терпеть не мог, но когда начал работать в страховой компании «Леньтрест», скука меня так одолела, что я все же заставил себя позвонить. Трубку снял отец, и разговор у нас получился очень неловкий. Он дал мне новый номер Барри, а я ухитрился выдавить: «У вас, должно быть, разрыв сердца случился, когда вы узнали об этой женщине». Замечание особенно бестактное, если вспомнить, что случилось с отцом Барри через несколько недель. Правда, думаю, в тот момент он мог и не заметить.
Мы поговорили с Барри, и он, похоже, на меня не сердился, так что наша дружба мгновенно вернулась на круги своя. Чему не стоит удивляться: Барри ведь не догадывался, что я намеренно довел миссис Мамфорд до слез и вывернулся через задницу, придумав все так, чтобы он на каникулы поехал со мной. И все же я был рад, что он снова мне доверяет, и опять мог разговаривать с ним без неприятного привкуса.
Во время длительной и успешной канцелярской карьеры я проводил в Ноттинг-Хилле почти все вечера. Уютные, приятные вечера. Дошло даже до того, что у меня появилось утешительное эдипово чувство к миссис Мамфорд. Сиськи у нее действительно были убийственные. И выглядела она теперь плюс-минус презентабельно, поскольку перестала носить хипповскую одежду.
Вообще-то я ее ужасно жалел. И понимал, как ей полезно какое-то время пожить без семьи. Смехотворно, да, – но полезно. Честное слово, с ее стороны было очень клево взбунтоваться. В конце концов, единственное, что хуже кризиса среднего возраста, – это его отсутствие. Потому что если его нет, значит, о тебе забыли, и с тем же успехом ты вполне можешь оказаться жмуриком.
Размышляя об этом, я вдруг понял, какой я восприимчивый парень, и впервые до меня дошло, что следует избрать карьеру психотерапевта. Барри в тот момент готовил ужин на кухне, так что я решил попробовать.
– Маргарет? – спросил я. Теперь ее имя давалось мне легко.
– Да? – отозвалась она.
– Какие у вас были отношения с матерью?
– М-м... хорошие. А что?
– Просто интересно.
– А.
– Она вас в детстве когда-нибудь предавала?
– Нет.
Отлично. Она лежала на диване, поэтому я встал и незаметно переместился так, чтобы сидеть у нее за головой, как обычно делают, чтобы не видеть выражения лиц друг друга.
– А если хорошенько вспомнить, вы абсолютно уверены?
– Несомненно.
– Она была хорошей матерью? Она вас кормила грудью? – Теперь я подбирался к самой сути.
– Да, она была очень неплохой матерью, но вообще-то насчет груди не помню – я тогда была довольно невелика. – Ага... сарказм как защитный механизм. Интересно.
– Понятно. То есть вы не чувствуете себя покинутой?
– Нет – конечно, нет.
– Вы уверены?
– На самом деле... я вот сейчас думаю, был один случай... да... боже, мне тогда было лет, наверное, двенадцать. Отец вернулся домой пьяный и начал меня странно трогать. Мама попыталась меня защитить, и он ее ударил. Да, я сейчас ясно это помню. Кулаком ударил ее по носу – я помню, как кровь брызнула мне на платье. Она закричала, схватила большую кастрюлю и стукнула его по голове. Он потерял сознание и упал на пол, прямо на меня. Я не могла двинуться, но мама меня вытащила, – ноге было больно, и, помню, у меня порвалось платье. Маленькая дырка над талией. Черт! Невероятно!
– Она вывела меня из дома – шел сильный дождь – и мы просто побежали – не знаю куда – мне было страшно – мы просто бежали. Мы уже были на полпути к станции, когда она вспомнила про моих сестер, так что мы вернулись.
Господи боже! Немыслимо! Это все объясняет. Мне не терпелось рассказать Барри. Она уже начала плакать – я видел, как она содрогается всем телом.
– С тех самых пор, – сказала она дрожащим голосом, – я давила в себе мучительную боль – страх перед миром взрослых – перед материнством. Я всегда знала, что хорошей матери из меня не выйдет.
Блестяще! Я был на седьмом небе. Какая власть! Наклонившись, я вгляделся в ее лицо.
Тут-то я понял, что содрогалась она от сдерживаемого смеха, а не от слез. Увидев, что я заметил, она разразилась истерическим хохотом и скатилась с дивана на ковер.