Он по-прежнему меня игнорировал. Я попытался вспомнить, что бы я сказал несколько месяцев назад, если б захотел, чтобы он перестал дуться.
– Баржа?
Нет ответа.
– Бампер?
Тень улыбки.
Я тронул его за плечо, но он все равно на меня не смотрел.
– Прости меня, – сказал я.
Он поднял глаза. Первый раз после нашей ссоры посмотрел мне в лицо.
– Барри, прошу тебя. Что, черт возьми, я, по-твоему, должен сделать? – И тут я это почувствовал – не слезы, а какая-то вода в глазах. Я попытался сморгнуть, но стало только хуже.
Правда, увидев, как это подействовало на Барри, я понял, что сделал что-то правильное. Он был потрясен. Смотрел на меня так, будто... будто я произвел на него впечатление, что ли.
Некоторое время он просто смотрел, потом шагнул и обнял меня. Вот так просто.
Смешно – это был первый раз, когда мы обнимались.
Я открыл глаза и увидел перед собой Левина, весьма комично обломанного.
– Барри, – сказал он. – Ты что это творишь?
– Беги к мамочке, Левин. Это все, на что ты способен, так что отвали, недоумок, – ответил я.
И пожалел, что заговорил. Барри отступил назад и нервно оглянулся на Левина.
– Видишь? – сказал Левин. – Видишь, что он такое?
Барри сел на бревно и медленно провел ладонью по волосам. Минуту раздумывал, потом тихо фыркнул.
– Что? – спросил я.
– Не знаю. Во всяком случае, ты, я вижу, последователен.
– О чем ты?
– Он хочет сказать, – пояснил Левин, – что ты эгоистичный, себялюбивый, подлый эгоманьяк-гомофоб. Это вольный пересказ, но основная мысль такова.
– Отвали уже, а?
– А чего ты на меня злишься – это он так думает. Я бы, например, только с тобой и мечтал дружить, если б у меня умер отец, у матери случился нервный срыв, меня выкинули из школы, и я пытался раскрыться как голубой. Я б, наверное, дождался от тебя бездны поддержки.
– Роберт, – сказал Барри. – Прошу тебя. Последовало неловкое молчание. Я и не знал про нервный срыв его матери. Я бы спросил, но был слишком зол.
– Что ты обо мне наговорил, Барри? Невероятно, – сказал я.
Он ничего не ответил.
– Ты же мне друг вроде, мудак.
Потом мы без слов смотрели друг на друга. Разговор почему-то пошел куда-то не туда. Я хотел сказать что-нибудь про его маму, но не знал, как это выразить, чтобы не прозвучало глупо. Надо передать ей привет, я это знал, но я всего несколько раз ее видел – какие уж тут приветы. Поэтому я не знал, что сказать, – не знал, как сказать. И отступать тоже некуда. Теперь не моя очередь извиняться. Барри меня кинул и глумился надо мной с кем-то другим – уже второй раз, – и теперь этот дрочила ждет извинений от меня.Я определенно не собирался отступать.
Когда молчать стало слишком неловко, пришлось заговорить.
– Так ты изменяешь моему брату, да? – спросил я.
Барри снова фыркнул. Он всерьез рисковал потерять всю свою сексапильность, если собирался продолжать в том же духе.
– Неплохо, Марк, – сказал он. Прозвучало почти ласково – весьма чудно.
– Мы просто друзья, – сказал Левин. – Посмотри, блин, в словаре.
– Барри, я правда не могу с тобой говорить при этом шибздике.
– Ну и ладно, потому что, наверное, сказать больше особо нечего.
– Что? И все, что ли? Ты меня бросил – ты теперь доволен, а?
– Я тебя не бросал, Марк.
– Тогда, наверное, этот малявка все придумал, да?
– Нет.
– Значит, ты меня бросил? Я с тобой спорю – один-единственный раз – случайно, и ты тут же пользуешься этим как предлогом сбежать, будто, блин, девочка маленькая, выбираешь себе в лучшие друзья какого-то нового хрена, держишься с ним за ручки на площадке, вы вместе хихикаете, зубоскалите про меня за моей спиной. Да ты... ты просто...
– Я не зубоскалил, Марк.
– Ну разумеется – на самом деле ты, блин, комплименты мне говорил.
– Мне не нравится тебя критиковать, Марк. Правда. Но я имею право рассказать другу о том, что я чувствую. Ты никогда не принимал меня всерьез. Всегда меня унижал. Ты...
– Господи, Барри, сколько в тебе теперь этого хипповского дерьма.
– Можешь называть это так, если угодно, – ответил он.
Еще одна долгая, неловкая пауза.
– Осел, – сказал я.
– Дрочила, – сказал он.
– Мудак, – сказал я.
– Хрен собачий, – сказал он.
– Гомик, – сказал я.
– Жопа с ручкой, – сказал он.
– Болван, – сказал я.
– Выродок, – сказал он.
– Бабуин, – сказал я.
– Утконос, – сказал он.
– Филе-о-фиш, – сказал я.
– Уродец из «хэппи-мил», – сказал он.
– Посудомоечная машина, – сказал я.
– Автомат для раздачи льда, – сказал он.
– Пижон, – сказал я.
– Последний консервированный пук Авраама Линкольна, – сказал он.
– Полное собрание сочинений Силлы Блэк[35] в четырех томах, – сказал я.
Он улыбнулся.
– Ты же понял, что я тебя считаю мудаком? – сказал он.
– О да, – ответил я. – По-моему, ты достаточно ясно выразился.
– Это хорошо, – сказал он.
– Надеюсь, ты примешь во внимание, что ты – самое потрясающее ничтожество, что мне только встречалось.
– Абсолютно, – ответил он.
– Отлично, – сказал я.
Он взглянул на меня, улыбаясь и не улыбаясь одновременно. Потом взял Левина за руку, и они ушли между деревьев.
Я вообще-то думал, что мы помирились, что это был притворный спор, а не настоящий. Но вот что странно – Барри действительно со мной больше никогда не разговаривал.
Наверное, тут я должен выступить таким взрослым, позаламывать руки над тем, как я Барри унижал и какое я дерьмо, а не человек, – ах, горе мне, тыры-пыры. Но я правда не могу, потому что Барри поступил со мной так же дерьмово, как я с ним. Может, я и начал первый, но зато потом старался все уладить как мог, а он этого просто не захотел. Так что я по-прежнему считаю, что вел он себя, как несмышленая девочка.
Хорошо, что я от него отделался.
И я все так же думаю, что мог бы его вылечить. Если бы Левин не появился и все не испортил, Барри принял бы мои извинения, а потом я бы как-нибудь его вернул. Я хотел ему помочь.
И я по-прежнему общаюсь с братом. А это доказывает, что я не гомофоб.