Для начала это был серьезный удар в корпус – я прямо видел, как Барри пошатывается в углу.
– Да, – отвечала моя мамочка. – Марк в последнее время почти с нами не разговаривает, но, когда все-таки открывает рот, о Барри мы слышим только хорошее.
Она погладила меня по руке – мощный удар, от которого я чуть не грохнулся на колени.
– Спасибо, что ты так мил с Барри, – парировала его мама. Ёпть! Она разговаривает со мной! – Ему очень трудно в новой школе, но с тобой – совсем другое дело. Правда, Барри?
Опа! – нокаут. Барри лежит, не в силах подняться.
Только я решил, что пронесло, как вступила моя мамуля:
– Марк всегда был таким. Признавать это не любит, но он всегда очень добр к новеньким. Помню, в начальной школе у них был Джозеф Блум – мальчик с больной кожей, весь в прыщах, – так вот, когда Джозеф Блум раздавал приглашения на свой день рождения, все их тут же рвали, и только Марк вежливо свернул и положил в карман. День рождения, конечно, отменили, так что Марку идти не пришлось, но получилось, что и волки сыты, и овцы целы. Это настоящая доброта – вот что это такое.
Ох, ёкарный бабай! Какой ход! Я был в ауте – вылетел с ринга. Смогу ли я снова ходить?
(Следует отдать должное восхитительному контрасту боевых стилей, который так важен для хорошей драки. Английский: «Мой сын немножко идиот, и ему надо почаще помогать» – против традиционного еврейского: «Мой сын гений и всю свою жизнь поступал правильно». На мой взгляд, английский стиль имеет преимущества, поскольку быстро приводит к нокауту, но если еврей протянет несколько первых раундов, то в длительной схватке почти наверняка выйдет победителем.)
Поскольку мои предки, как и я, родительское собрание считали в основном светским мероприятием, моя успеваемость была им по барабану. Они едва слушали преподов, а во время собеседований нервно листали списки класса, пытаясь вычислить, на кого еще наткнутся в коридоре. Кроме того, учился я вполне сносно. Правда, по дороге домой папаша все же выдал мне совет.
– Ни за что не становись учителем, – сказал он.
Глава восьмая
Про родителей я могу соврать или сказать правду. Чтобы вышло совсем честно, мне бы на самом деле следовало соврать. Я это фактически уже сделал. По дороге домой отец не говорил «ни за что не становись учителем». Он вообще ничего не говорил. Во всяком случае, я ничего не запомнил. Я все равно не слушал. Сидел на заднем сиденье, придумывая, что бы такое он мог сказать, будь он личностью поинтереснее.
Вообще-то, нам всем будет гораздо лучше, если вы позволите мне наврать. Тут у меня существенно больше практики. Это бесконечно увлекательнее. У меня имеются несколько пар заранее приготовленных воображаемых родителей – можете выбрать. Если хотите сексуальных/спортивных, вот вам комплект из Кевина Кигана и Бо Дерек[7]. Если предпочитаете что-нибудь пооригинальнее, есть загадочный союз синего воротничка с интеллектуалкой – Сид Джеймс и Жермейн Грир[8]. Хотите экзотики – пожалуйста, вот вам сценарий «от безысходности я становлюсь сутенером своей матери-одиночки». Хотите трагедии – овдовевший слепой полупарализованный отец, по желанию – инвалид войны (эта версия укомплектована душераздирающей историей о том, как школьный громила высмеивает и избивает меня, обнаружив в моем рюкзаке список покупок, написанный шрифтом Брайля). Если же вы настаиваете на реализме, в качестве уступки могу предложить заезженную обывательскую сказочку про мать-домохозяйку с двумя высшими образованиями и скучного отца-бухгалтера, которым как-то удалось вырастить гениального и никем не понятого мальчика, что хмурит в спальне чело над разбором текстов «Смитс»[9] и доводит до блеска кожу, втирая слишком много мази от прыщей.
Увы, правда несравненно хуже. Мои предки – выпускники университетов, оба либералы, оба добились успеха на работе, хотя не слишком честолюбивы и напористы. Обоим наплевать на курение, наркотики и секс, и, в общем, оба предпочитают не указывать мне, что делать. Представляете?
Разве не чудовищно? Знаете ли вы более изощренный и жестокий способ обломать собственного сына? От таких мозгодрочек у меня крышу сносит. Их позиция, в сущности, сводится к тому, чтобы отвратить меня от табака, наркотиков и копуляции, – что фактически наносит непоправимый ущерб моей общественной жизни. Они ловко создали систему, в которой мне остается единственный способ бунта – конформизм, а это, понятное дело, само по себе хреново. И хуже всего то, что они при этом готовы помогать и понимают, как тяжко мне приходится. Вот. Ммм...
Ладно, это все тоже выдумки. Я рассчитывал вас надуть детской адриан-моуловской психологией, только добавил «хреново», чтобы звучало так, как я обычно говорю. Но нет.
Мне очень тяжело дается эта глава. Слушайте, я не могу их описать. Они мои родители. Они просто есть. Готовят мне еду, покупают одежду и ездят мне по ушам. Как любые родители. Вот, собственно, и все. Честно.
Я о них просто не думаю. Они всего лишь мои родители, черт побери.
И на всякий случай, если вам интересно, – на самом деле моя мать не говорила на родительском собрании никакой такой фигни. Она выразилась как-то в этом роде, но я кое-что добавил, чтобы вышло поинтересней. Вообще-то она говорила довольно скучно. Да и мне было не так уж неловко.
Некоторые несут какую-то херню насчет того, как отец их избивал и выставлял за дверь, но они его все равно любят, потому что он отец. Я этому не верю ни на грош. Мой отец никогда пальцем до меня не дотронулся, он даже почти на меня не кричал, но я все равно не чувствую, что мог бы его любить. То же самое с матерью. Тут, конечно, эти эдиповы узы с грудным кормлением... но, мне кажется, больше толком ничего и нет.
Мне всегда были подозрительны люди, которые треплются про любовь к родителям. Что-то тут не стыкуется.
Не то чтобы я предков ненавидел или как-то активно не любил. Просто мое представление о любви включает, помимо прочего, желание проводить с любимым хотя бы минимум времени. И будем честны: мысль о том, что я не увижу родителей неделю, – отнюдь не самая гнетущая на свете. В сущности, я бы не сказал, что при мысли о разлуке с ними на год у меня слезы подступают к глазам.
Если честно, когда я думаю, что не увижу их вообще, отмечается поразительное отсутствие каких-либо эмоций. И вот это уже повод для некоторого беспокойства. Я ничего против них не имею – для родителей они вполне сносные. Но когда я представляю, что они умерли и оставили нам с братом большой дом и кучу денег по страховке, чтобы остаток жизни мы прожили в неимоверной роскоши, не могу сказать точно, радостная это фантазия или грустная.
Какая-то пограничная.
Но скажем прямо: не то чтобы я готов лить слезы, размышляя об этом. И только полный кретин не признается себе в том, что такие мысли мало сочетаются с идеей «возлюби родителей твоих».
Вот потому я и не понимаю, как кто-нибудь хотя бы условно обеспеченный может испытывать к предкам хоть какую-то любовь. Я считаю, они все врут.
А по сравнению с остальными в школе наша семья совсем не богата. Если бы мой папа владел сетью «Уимпи» по всей Скандинавии, я бы не задумываясь пожелал ему смерти.
Глава девятая
Слушайте. Я хочу объяснить. Насчет себя и Барри. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете: «Этот Марк – просто гомик».
И я вас понимаю. Дано: я бесстыдно разглядываю человека, чьи половые признаки удивительным образом напоминают мои собственные. Дано. Не спорю. И... ну... я не собираюсь убеждать вас, что для гетеросексуала нормально с вожделением пялиться на мужчину, – это бы вообще отрицало гетеросексуальность, как таковую, – но я просто хочу сказать, что по-прежнему считаю себя натуральнее большинства учеников у нас в школе. Я не хочу сказать, что все остальные – геи. Просто оценивающе пялиться на изящно вылепленную ягодицу – слезы по сравнению с тем, что вытворяют школьные регбисты. И это не наезды в стиле «ну да, ну да, мы в курсе, что творится в схватках за мяч». Я о том, чем они занимаются вне поля. Для удовольствия.
На утренней перемене в комнате отдыха шестиклассников они развлекаются игрой, которая становится кульминацией всей недели регбистов. Игра называется «месилово», а правила у нее такие:
Все начинается с маленькой стычки двух парней, какая может случиться при любом разговоре. Затем свидетель ссоры открывает игру, выкрикивая: «МЕСИЛОВО!» – и прыгая на них сверху. После этого каждое здоровое энергичное лицо мужского пола в комнате обязано заорать: «МЕСИИИИЛОВООООООО!» – и присоединиться к куче извивающихся вопящих парней, как можно тяжелее прыгнув сверху.
В самых больших месиловах участвовало до тридцати человек, и тем, кто оказывался внизу, доставалось сурово. Начать игру – мужественный жест, поскольку в итоге зачинщик попадает в самый низ, но альтруизм обычно побеждал, и некоторые парни часто жертвовали собой ради удовольствия остальных.
Игра была общеизвестна, но расцвела лишь в последние четыре года (постпубертат) и пользовалась особой популярностью среди самых крикливых, нахальных, шумных, крупных шестиклассников – королей школьного регби. Самым главным – королем королей – был Школьный Зверь (тот, что засовывал под крайнюю плоть восемнадцать двухпенсовиков).
Так вот, все эти парни были натуралы. Я в этом уверен. Чтобы это доказать, они порой избивали худосочных христиан за то, что те – геи. Просто если бы регбисты как-нибудь глянули в словаре, что значит слово «гомоэротика», они бы, наверное, пересмотрели свои методы совместных развлечений.
В общем, вы понимаете, как в мужской школе, в том возрасте, когда еще блестят на лобке только что выросшие волосы, непросто разобраться, за кого играешь. Когда ни у кого никакого секса и 90 процентов школьного населения регулярно седлают друг друга, очень сложно понять что такое норма. Именно поэтому, несмотря на то, что с Барри все обстояло странно, я по-прежнему был вполне уверен, что я основательный, серединка-наполовинку натуральный продукт.