сь.
Что приятно, эгоизм и соперничество, развалившие не одну мою школьную дружбу, в наши диалоги с Барри не влезали никогда. В его манере говорить было что-то такое, от чего возникало чувство, будто можешь задать любой вопрос, даже глупый, и он не засмеется, не осудит, а очень постарается дать прямой ответ. Весьма необычно для школы, где спрашиваешь, который час, – и тебя тут же опускают.
В результате дружба с Барри была мне крайне полезна: я понял, что могу наконец унизиться, собраться с духом и задать кучу вопросов, – до этого я всю дорогу из кожи вон лез, притворяясь, что знаю ответы.
Самая очевидная тема активно обсуждалась в январе и феврале 1987-го:
– Барри?
– А?
– А секс – какой?
– Гм... ох... э... Приятный.
– Насколько приятный?
– Гм... очень приятный.
– Блин, я уж думаю... Это просто?
– Просто научиться или просто заниматься?
– Черт! Хороший вопрос. Черт! Никогда об этом не думал. Э... и то и другое, наверное.
– Ну, видишь ли, зависит от многого. В первый раз немножко хитро, а потом совсем никаких проблем. А когда знаешь как... ну, если партнерша симпатичная, облажаться невозможно.
– Ага, понятно. Замечательно. Понятно. А бывают какие-нибудь упражнения – делать, чтобы в первый раз было попроще?
– Например?
– Ну, я, к примеру, слышал, что молочная бутылка с печеночным фаршем – совсем как вагина. Это правда?
– Не знаю. Никогда не совал член в молочную бутылку с печеночным фаршем.
– Я совал. Очень приятно.
– Что? Ты трахал молочную бутылку с печеночным фаршем?
– Да. Ну, как бы.
– Что значит – как бы?
– Ну, я не смог кончить. И поэтому немного нервничаю. Боюсь, что и в женщине не смогу кончить.
– Понятно. Я бы на твоем месте не нервничал. Уверяю тебя, женщины гораздо приятнее молочных бутылок.
– Черт. Да, ты прав. Какой я идиот. Ты прав. Не надо мне нервничать. Господи, да я только и делаю, что нервничаю.
– Может, если тебе кажется, что тебя не привлекают женщины, стоит подумать о сексе с мужчиной?
– ЧТО?! ЧТО?! ИДИ ТЫ... ИДИ В ЖОПУ!.. МУДАК ПОГАНЫЙ!.. ЧЕРТ!.. ИДИ ТЫ! О чем ты говоришь? Я этого не говорил! Иди в жопу! Я вообще этого не говорил, кретин чертов.
– Хорошо, хорошо. Расслабься. Совершенно не из-за чего так возбуждаться. Просто сказал, вот и все.
– Так вот и нечего.
– О господи – ну вот гомофобия-то зачем?
– Это не гомофобия. Просто я – не какой-нибудь пидор гребаный, вот и все.
– Ты так переживаешь. У тебя явно проблема.
– У меня нет проблем. Это ты об этом заговорил. Это за тебя надо переживать.
– Переживать?
– Да, Барри, переживать. Ты же об этом сказал – откуда у тебя такая мысль взялась вообще?
– От дяди.
– Что?
– От дяди. Он гей.
– О черт! Ты знаком с геем.
– Знаком. И он очень хороший.
– Э-э-э, хех – так это у тебя в генах.
– Ох, Марк, я тебя умоляю. Не будь таким мудаком.
– Нет, это ты не будь таким мудаком.
– Ты мудак.
– Нет, это ты мудак.
– Ты полный мудак.
Обычно все иначе. Вы, наверное, застали нас в неудачный день.
Глава шестнадцатая
Одним из первых судьбоносных шагов в разрядке напряженности между Востоком и Западом 1987 года стала тусовка для шестого класса, которую устроил на речном трамвае свежесформированный «общественный комитет». Тусовку организовал Джоэл Шнайдер, который продемонстрировал замечательную деловую хватку: в одиночку продавал билеты и любезно взял на себя бухгалтерию. Где-то по дороге несколько сотен фунтов испарились, но бухгалтер клятвенно подтверждал безупречность продавца билетов, и наоборот. В общем, деньги так никогда и не нашлись.
На целую ночь наняли кораблик, который должен был пропыхтеть по Темзе вверх и вниз, и все шестиклассники из двух школ, у кого в организме притерлись друг к другу хоть парочка гормонов, явились на борт, заплатив за это удовольствие Джоэлу Шнайдеру по пять фунтов с носа.
Корабельные тусовки – пытка. Опаздывать нельзя, свалить пораньше нельзя, – и все это напоминает пьесу Сартра.
Когда я вышел у набережной Виктории, на тротуаре напротив стояла компания парней – я почти никого не видел раньше без школьной формы – и какие-то девчонки, которых я смутно опознал. Большинство, похоже, уже надрались, и что-то подсказывало, что мне предстоит один из самых неприятных вечеров в жизни. Возник соблазн бежать, отправиться на метро прямиком домой, но меня уже запеленговали. Кто-то крикнул мне через улицу: «Привет». Я ответил, перешел дорогу и тем подписал себе приговор. Следующие пять часов жизни придется провести с этими людьми.
Мы заползли на корабль и принялись пить.
К мосту Ватерлоо надрались абсолютно все.
Музыка играла так громко, что через пять минут у меня отстегнулись уши. А через десять принялись активно протестовать, возмущенно хрипя по бокам головы.
За этим первым органом чувств, начисто уничтоженным тусовкой, с пугающей быстротой последовали остальные.
На корабле имелись две палубы, обе закрытые, да еще крошечная открытая корма, вроде балкона. Первые несколько часов тусовка располагалась двумя симметричными плоскостями: громкая музыка на верхней палубе, тяжелый алкоголизм на нижней, джентльмены по правому борту, дамы по левому. Вскоре я встал в очередь проблеваться с наружной палубы, поскольку оба туалета уже засорились и были затоплены блевотиной.
Воздух густел от материала, из которого сооружен фундамент подростковой тоски: синдрома бремени девственности. Чем более ты ему подвержен, тем больше требуется выпить, чтобы заговорить с противоположным полом. В итоге напиваешься так, что уже не можешь придумать, что сказать, когда наконец наберешься храбрости завести разговор, и простой попыткой завязать беседу отвращаешь от себя объект. Бесконечный порочный круг. Бремя все тяжелее, пьешь все больше, разрыв между полами растет, мастурбация из удовольствия превращается в необходимость и т. д. и т. п. В результате общее напряжение достигает крайней степени, и подростковые тусовки оборачиваются оргиями утопленных в алкоголе неврозов.
Водораздел между бортами начал таять, лишь когда нижняя палуба покрылась тонким слоем блевотины. Мальчики и девочки, паралитически пошатываясь, нацелили друг на друга языки. Обжимальщики впились друг в друга и закачались по танцплощадке, жуя партнерам физиономии. Палубные скамейки вскоре оказались забиты раскоряченными парами тыкальщиков и щупальщиков. В красной полутьме различались руки, рвущие непонятное белье, вцепившиеся в малознакомые гениталии. Мальчики неумело шебуршились в кружевных панталончиках, а девочки, все в сомнениях, безрезультатно щекотали воспаленно-багровые головки.
Я чувствовал, что трезвею, но меня слишком тошнило, чтобы пить дальше. Постепенное возвращение умственных способностей повергло меня в пучины депрессии. Почему никто не бросается на меня, пытаясь высосать мне зубы? Почему никто не пускает шумно слюни над моим немытым членом? Почему никто не хочет, чтобы я залез к ней в трусы? Что со мной не так? Не с кем поговорить, никто мне не нравился, и ни с кем не хотелось целоваться.
Барри не приехал. Я был один.
Пошатываясь, я побрел по палубам, отчаянно желая поговорить хоть с кем-нибудь. Через некоторое время мне попался какой-то товарищ по несчастью. Я глянул ему в лицо и нашел там отражение собственного одиночества. Я сосредоточился, пытаясь что-нибудь из себя выдавить. Он, судя по всему, тоже старался. После длинной паузы наконец придумал.
– Ты напился? – спросил он.
– Прости?
– Ты надрался?
– А!.. Да, – соврал я.
Мы надолго замолчали. Слабо хихикнули. Снова пауза.
– Я тоже, – сообщил он.
– Отлично.
Третья пауза объявила нашим усилиям смертный приговор. Мы оба со знанием дела могли минут пять поговорить о том, как мы несчастны, но вокруг было слишком шумно. Да и не место. Беседа завершилась. Я по-прежнему был одинок.
– Пойду возьму еще выпить, – сказал я.
– Ладно.
– Пока.
– Пока.
Теперь следовало добыть еще горючего. По уплотнившемуся рвотному ковру я добрел до бара, влил в себя «кровавую Мэри» (она отдавала бензином, но название обещало убойную крепость) и устремился к наименее уродливой девчонке из имевшихся в наличии.
Я немножко не рассчитал, и мы больно стукнулись зубами, но оба даже не заметили. Мы обжимались. Невероятное облегчение. Наконец-то – паранойю как рукой сняло.
Эта мысль крутилась в голове меньше секунды. А потом меня затопили сомнения небывалых масштабов: вопрос «Почему со мной никто не целуется?» сменился вопросом «Почему мне это не нравится?». Новая мысль оказалась гораздо хуже.
Мне было скучно, я не знал, как девчонка выглядит, у меня сводило челюсть, и корабль пристанет к берегу только через два часа. В моем положении эти два часа казались целой вечностью.
Прошло, наверное, полчаса, прежде чем я смог вздохнуть. Под предлогом необходимости стереть ее слюну с подбородка глянул на часы и ужаснулся: с момента, когда я на нее накинулся, прошло всего десять минут. Даже не четверть часа, а мы уже друг другу осточертели. «Господи боже, – подумал я, – как же люди живут в браке по сорок лет?»
Оставалось убить еще массу времени. Если б я мог пощупать ее пальцем, это хоть частично спасло бы вечер. Похваляясь на еврейских собраниях, я, черпавший сведения из графических схем и романов, всегда чувствовал себя каким-то шарлатаном. На академическом уровне я был близко знаком с вагиной, но практических опытов на трехмерных моделях почти не проводил. Если не считать единственного случая двенадцать лет назад в «лягушатнике» с кузиной, я и не видел ни одной.
Я боролся с одеждой девчонки, стараясь понять, надеты у нее трусики на колготки или наоборот. Мне очень мешали ее попытки оттолкнуть мои руки. Из книг я знал, что это обычная процедура, но девчонкины сила и настойчивость меня немало поразили. Я отреагировал энергично, и вскоре оказалось, что мы занимаемся настоящим армрестлингом. Тут она убрала руку, а я как раз занес свою, и инерция сработала удивительным образом: я заехал ей в вагину.