Арестованный в ночь на 14 декабря, А. Чевкин не был вовлечен в общее следственное дело. Возможно, он был официально причислен к категории «шалунов», сопротивлявшихся принятию присяги без знания истинных целей заговорщиков, к каковой были отнесены, к примеру, офицеры-конноартиллеристы. Возможно, Чевкин был близок к придворным кругам, и расследование его случая грозило раскрытием тщательно скрываемой информации о политической борьбе в дни междуцарствия, поэтому его акция и не рассматривалась в рамках основного процесса. Поскольку действия Чевкина не стали предметом рассмотрения Следственного комитета, его имя отсутствует в «Алфавите» Боровкова[1005]. А. Е. Пресняков отмечал, что Николай I фактически «изъял» Чевкина из «числа декабристов», оставив его вне группы привлеченных к следствию. Г. С. Габаев учел опубликованные данные о Чевкине и уверенно считал его участником заговора. Б. Л. Модзалевский и А. А. Сиверс, как уже отмечалось, в качестве исключения внесли данные о нем в свой «Указатель» к «Алфавиту» Боровкова, воспользовавшись сведениями из публикации в «Русской старине» и мемуаров декабристов, однако при переиздании справочника в 1988 г. эти данные исчезли. По мнению А. Г. Тартаковского и Е. Л. Рудницкой, Чевкин к тайному обществу не принадлежал, поскольку в декабристоведческой литературе какие-либо его связи с декабристами «не установлены». Я. А. Гордин пишет о действиях Чевкина следующее: «Эпизод этот странен и непонятен по сию пору. Плохо верится, чтобы Чевкин действовал сам по себе. Известно, что лидеры общества думали о способах воздействия на преображенцев, стоявших рядом с дворцом и представлявших собой главную опасность при попытке ареста Николая и его семейства. Не установлено никаких связей Чевкина с обществом. Но и связей Рылеева с измайловцем Гудимом (переведенным после 14 декабря из гвардии в армию) тоже нет на поверхности. Очевидно, мы плохо знаем этот второй ряд декабристской периферии». Исследователь не исключает факта принадлежности Чевкина к участникам тайного общества, указывая на неполную проявленность состава последних в имеющихся источниках, на неверное отражение подлинной степени причастности к декабристской конспирации такого рода лиц, как Гудим, в документах следствия[1006].
Важно отметить, что в подобных случаях исследователи действительно часто опираются главным образом на ту информацию, что была получена следствием, и фактически идут по его следам, по принципу «что установлено следователями, то и было», в то время как многое осталось на процессе нераскрытым. Необнаруженное, незатронутое следователями намеренно или оказавшееся случайным образом вне поля их зрения всплывает подобными «непонятными» эпизодами. Отсутствие прямых свидетельств о принадлежности Чевкина к тайному обществу, зафиксированных в источниках (главным образом, в тех же документах следствия, от которого, напомним, Чевкин был устранен), еще не означает, что он действовал в одиночку, на свой страх и риск, что он не был посвящен в планы заговора. Несмотря на то, что в распоряжении исследователя нет ясных свидетельств о вступлении Чевкина в тайное общество, в силу непосредственного участия этого офицера в событиях, фактической принадлежности к «злоумышленникам»[1007], включенности в декабристскую среду, его следует отнести к числу полноценных участников деятельности заговорщиков.
В историческом труде М. А. Корфа, основанном на свидетельствах участников событий, приводятся сведения о том, что среди гренадерских офицеров в каре находился штабс-капитан Андрей[1008]Павлович Пущин[1009]. Поручик Гренадерского полка А. Н. Сутгоф, осужденный по итогам процесса, в своих замечаниях на книгу Корфа полагает, что Пущин, как и другой офицер, П. Е. Штакельберг, настолько были непопулярны среди солдат «за их злость», что им было бы плохо, если действительно мятежные офицеры приказали их приколоть, как это утверждал Корф[1010].
Андрей Павлович Пущин последовал за частью полка, увлеченной Н. А. Пановым, вместе с группой офицеров, пытавшихся вернуть солдат и оказавшихся вместе с ними в мятежном каре. По данным Корфа, на Сенатской площади ротные командиры Гренадерского полка, «стараясь вразумить» солдат, продолжали уговаривать людей уже внутри самого каре бунтовщиков, и когда офицеры-заговорщики приказали колоть «изменников», солдаты отвечали, что «они пришли с своими ротами». Скорее всего, летописец событий имел в виду другого офицера л.-гв. Гренадерского полка, поручика барона В. И. Зальца. Из оставленной последним мемуарной записки явствует, что Зальца, как и другие офицеры, уговаривавшие солдат, длительное время находился внутри каре восставших войск[1011]. Не исключено, что Пущина, как и Зальца, следует отнести к группе офицеров Гренадерского полка, не участвовавших в заговоре, но силой обстоятельств вовлеченных в ход событий и оказавшихся в результате среди офицеров мятежной стороны. Так или иначе, но присутствие Пущина на Сенатской площади в рядах мятежных частей подтверждается очевидцами событий.
Рассматривая группу «неизвестных» участников декабристского движения, либо не привлекавшихся к петербургскому следствию, либо оставшихся тогда неизвестными правительству, нельзя обойти вниманием вопрос о том, был ли вскрыт факт их принадлежности политической оппозиции и повлияло ли участие в этой оппозиции на их дальнейшую судьбу. В частности, оказало ли влияние обнаружение их участия в декабристской конспирации (если таковое имело место) на служебную карьеру этих лиц?
Прежде всего, необходимо сказать, что все те, кто не был привлечен к главному расследованию, но проходил по другим следственным процессам, как правило, понесли то или иное наказание. В особенности это относится к непосредственным участникам военных выступлений 1825–1826 гг. Как уже отмечалось, Д. Грохольский, И. Ракуза, И. Цявловский понесли суровое наказание (первые двое – особо тяжелое, предназначенное для нижних чинов), вынесенное военно-судной комиссией в Белой Церкви. Е. Н. Троцкий и С. И. Трусов, хотя их принадлежность к тайному обществу не была вскрыта на суде по их делу, также понесли наказание; их последующая карьера была перечеркнута приговором суда. Участник событий 14 декабря Дашкевич, прошедший через расследование в полковой судной комиссии, был наказан сравнительно легко: обратным переводом в армию; затем он оказался на Кавказе. Фактически это наказание по своему характеру может быть отнесено к числу административных.
В случае тех, кто был назван в следственных показаниях и доносах на декабристские организации (Прижевский, Реад, Башмаков, К. М. Полторацкий, Панютин), отсутствие фактов расследования степени их участия в тайном обществе и последующих решений о наказании, иначе говоря – фиксированного документами внимания следствия, трудно объяснимо. Уцелевшие от репрессий, избежавшие привлечения к расследованию, неназванные на следствии или не привлекшие его внимания, – все они продолжили свою службу без существенных изменений. Это и понятно: ведь сведения об их участии в декабристском тайном обществе не стали известны правительству. По нашим наблюдениям, источники, как правило, не фиксируют какие-либо осложнения в их карьерном росте и отношении к ним верховной власти. П. А. Набоков, М. Д. Горчаков, Ф. П. Литке и другие фактически необнаруженные следствием участники тайных обществ благополучно продолжили свою службу без видимых препятствий.
Обнаружившееся, пусть и пассивное, участие в «антиправительственном мятеже» целого ряда офицеров внешне также не имело для них последствий: они были освобождены от следствия и продолжили службу. Правда, и А. А. Баранцев, и А. П. Пущин вскоре умерли, поэтому некоторые заключения можно сделать по результатам карьеры только одного офицера этой группы, А. П. Литке. Согласно воспоминаниям Федора Литке, участие его брата Александра в восстании на Сенатской площади, несмотря на фактическое прощение и непривлечение к следственному процессу, негативно сказалось на его последующей судьбе и стало причиной неудачной дальнейшей карьеры, «несчастий», которые привели в конечном итоге к болезни и преждевременной смерти: он не смог добиться крупных чинов, часто болел и рано умер[1012]. Таким образом, события 1825 г. оставили тяжелый след в жизни А. Литке и затруднили его дальнейшую карьеру.
Очевидно, что хотя офицеры, вовлеченные в мятеж, избежали наказания и рассматривались как совершенно «невинные», все-таки сам факт пребывания в рядах восставших оказывал свое негативное влияние на отношение к ним. Правда, переход А. Ф. Багговута в л.-гв. Сводный полк, сформированный из нижних чинов, принявших участие в событиях 14 декабря 1825 г., и отправленный на Кавказ в целях искупления вины бывших участников мятежа, судя по данным полковой истории и его собственным воспоминаниям, был обусловлен не установленным фактом его участия в заговоре, а собственным желанием этого офицера, поэтому не может рассматриваться как репрессивный акт[1013]. Однако имеются весьма примечательные, любопытные примеры другого рода: когда просочившаяся все же информация о причастности к тайному обществу влекла за собой соответствующие правительственные меры. Это, как уже отмечалось, касается в основном тех, кто обнаружил свое участие в тайном обществе декабристов во время «подписки» 1826 г. В отношении Д. И. Альбицкого, Градовского и П. Афанасьева фиксируется установление открытого или тайного надзора. Собирались сведения о С. Д. Нечаеве, после чего, возможно, был установлен тайный надзор и за ним; очевидно, такие же меры были приняты к И. М. Любавскому: на данную им «подписку» было обращено специальное внимание высших правительственных лиц.