Состоявшееся явно незаконченное расследование о Матюшкине не подтвердило первоначальное показание Бестужева-Рюмина в полном объеме. Но углубленный анализ содержания всех полученных следствием показаний, движущих мотивов авторов показаний, а также приведенные в настоящей статье данные источников с очевидностью доказывают, что, вероятнее всего, Матюшкин состоял в тайном обществе декабристов и лишь случайно избежал привлечения к следственному процессу и соответствующего наказания. Если бы его привлечение к расследованию стало фактом, вопрос о принадлежности к тайному обществу Матюшкина имел бы более определенный и, несомненно, положительный ответ.
В итоге, причастность Матюшкина к тайному обществу не вызывает сомнений, но его формальное членство в декабристском союзе остается в полной мере недоказанным, а только возможным. Можно лишь высказать достаточно обоснованное предположение о том, что лицейский друг Пушкина, вероятнее всего, был принят в тайное общество Рылеевым в течение весны-лета 1824 г., по рекомендации и при непосредственном участии Пущина (давний товарищ по Лицею, возможно, первым сообщил Матюшкину о существовании тайного союза «либералистов»). Об этом факте стало известно среди участников тайных обществ, – даже на юге, в кругу членов Южного общества.
Следственное показание Н. С. Бобрищева-Пушкина в отношении Александра Михайловича Мансурова следует также отнести к числу наиболее авторитетных. Лицо, о котором сделал показание Н. Бобрищев-Пушкин, лично предложило ему вступить в тайное общество.
Мансуров и Бобрищев-Пушкин были хорошо знакомы. Они воспитывались в одно время в Благородном пансионе при Московском университете, вместе были произведены после экзамена «в студенты университета». Мансуров, по словам Бобрищева-Пушкина, был человек с дарованиями, «с нравственностию и чувствами религии». На следствии Бобрищев-Пушкин свидетельствовал: «Он и теперь известен несколько в литературном свете, ибо его стихотворения, почти все несколько в религиозном духе, можете найти в журналах московских… ныне… он если не в отставке, то служит по какой-нибудь части статской службы»[1069].
Знакомство продолжилось после окончания Бобрищевым-Пушкиным пансиона, когда он уже поступил в Училище колонновожатых («Бывши знакомы и прежде, знали многие из наших мнений и чувств»)[1070]. Декабрист относил этот эпизод к 1818 – началу 1819 г.[1071]; говоря о своих встречах с товарищем, он счел нужным сообщить: «Однажды этот упомянутый господин Мансуров приезжает ко мне и говорит, разумеется, взяв сперва с меня честное слово, что я никому не скажу того, что он будет мне говорить: „Я знаю, – сказал он мне, – твои мысли, знаю, что ты расположен ко всякому благу, которое можешь ты сделать для общества. Итак, должен тебе сказать: существует в России некоторое соединение, весьма пагубное, которое имеет даже влияние на политические дела государства, имея предметом распространение мнений, долженствующих, наконец, разрушить всякую нравственную связь между людьми, и которое, возрастая, может возыметь, наконец, сильное и явное действие. Многие благонамеренные люди, сведав об этом, соединились также для того, чтобы в свое время противостать оному. Хочешь ли вступить в это общество?“».
Бобрищев-Пушкин, по его словам, ответил отказом на предложение Мансурова, заявив лишь о своей готовности содействовать такому обществу[1072]. Из показания следует с очевидностью вывод о конспиративном характере общества Мансурова, его нравственно-политической направленности, столь свойственной тайным обществам этой эпохи.
С одной стороны, в этом свидетельстве отчетливо видны сходные черты с пропагандистскими приемами участников Союза благоденствия (известными по мемуарной литературе и следственным показаниям), которые использовались для привлечения новых членов. Кандидатам в качестве основной цели общества представлялась борьба против злоупотреблений, укоренившихся в обществе и охвативших бюрократическую систему государственного управления. Обращает на себя внимание тайна – условие, на котором сообщаются сведения. Слова Мансурова напоминают конкретные положения «Зеленой книги», в частности положение об объединении добрых сил против уже объединившихся и влиятельных злых: «Когда зло очевидно и усиление оного ощутительно… тогда деятельное злу противоборствие есть необходимая для каждого гражданина обязанность». И далее: «…господствующему злу противоборствовать можно не иначе, как отстранением личных выгод и совокуплением общих сил добродетели против порока», что является главным основанием для составления тайного общества, к которому, «без сомнения, с удовольствием приступят все благомыслящие сограждане»[1073].
В этом контексте характерным видится самоопределение лиц, которые решили объединиться против «весьма пагубного соединения»: это, по словам Мансурова, «благонамеренные люди». Очевидно, оно близко терминологии Устава Союза благоденствия («благомыслящие»). Нельзя исключить предположения о том, что Мансуров прямо основывался на содержании Устава Союза. Но это лишь предположение, которое не может заменить прямого указания на организационные или программные основы общества, в которое приглашался Н. Бобрищев-Пушкин. По словам Бобрищева-Пушкина: «Общество это… не должно быть масонское, ибо в таком случае сказал бы он просто: „хочешь ли вступить в масонскую ложу?“, что обыкновенно говорят, как я слыхал, ибо масоны действия свои сокрывали, а имени – никогда»[1074].
С другой стороны, Мансуров, говоря о цели своего общества, определил ее как противодействие уже образовавшемуся «пагубному» объединению. Но возникает вопрос – говоря о том, что существует «некоторое соединение, весьма пагубное, которое имеет даже влияние на политические дела государства», не подразумевал ли он именно тайный союз «либералистов»? Не является ли в таком случае то общество, о котором говорил Мансуров, своеобразной реакцией на создание Союза благоденствия? Ответ на эти вопросы может дать содержание разговоров между ним и Бобрищевым-Пушкиным.
Описывая характер своих бесед с Мансуровым, Бобрищев-Пушкин показал: «Видаясь, нередко говорили мы с ним о возрастающем просвещении в России, о перемене многих мнений, наконец, о возрастающем неверии, которое вследствие ложного направления, данного умам философами XVIII столетия, заразило умы… отклонило от истинного просвещения, которое само по себе весьма полезно…»[1075].
Перед нами сложное переплетение консервативной по своему характеру реакции на учения «философов» XVIII в. и убежденности в необходимости «истинного просвещения», не поддающееся однозначной интерпретации. С одной стороны, очевидно положительное отношение к просвещению, к новым идейным понятиям, с другой – свойственное консерватизму неприятие идеологии просветителей XVIII в. Вероятнее всего, взгляды Мансурова нужно отнести к умеренно либеральным, поскольку в них отчетливо различимо признание достижений нового времени, но при этом заметно и дистанцирование от политических и нравственно-этических систем просветителей и особенно – от политических теорий их радикальных истолкователей.
Исследователь вправе сделать вывод об умеренном либеральном идеале круга молодых людей, которых представлял Мансуров, – идеале, опирающемся на признание пользы «истинного просвещения». К сожалению, трудно в полной мере идентифицировать взгляды Мансурова, отраженные в его разговорах с Бобрищевым-Пушкиным: представлял ли он умеренные круги «либералистов» или просвещенных консерваторов, признающих просветительские идеи. От ответа на этот вопрос в значительной мере зависит разрешение проблемы: в какое именно конспиративное общество приглашал Мансуров своего собеседника. Пока же можно с большой долей уверенности предположить, что речь шла о приглашении вступить в Союз благоденствия. Об этом свидетельствуют как изложенные наблюдения, так и конкретные факты биографии Мансурова, некоторые дополнительные обстоятельства.
Мансуров принадлежал к кругу воспитанников Благородного пансиона при Московском университете, более 20 воспитанников которого вступили в тайные общества. Это была определенная питательная среда для быстрого распространения Союза благоденствия. Стоит напомнить, что Н. Бобрищев-Пушкин являлся товарищем Мансурова по пансиону, он учился в нем до 1818 г. Кроме Мансурова и Бобрищева-Пушкина, в 1810-е гг. в пансионе учились: младший брат Николая Павел Бобрищев-Пушкин, П. Г. Каховский, С. И. Кривцов, А. И. Черкасов (все – до 1816), А. Ф. Вадковский, И. Н. Горсткин (до 1814), А. Н. Сутгоф (до 1817), Д. А. Арцыбашев, С. П. Юшневский и И. В. Рынкевич. Ранее пансион окончили И. Г. Бурцов (до 1812), А. В. Семенов (до 1811), В. Ф. Раевский (до 1811), В. Д. Вольховский (до 1811), Н. И. Комаров, А. И. Якубович (до 1813), а также П. П. Каверин (1808–1809), П. Н. Семенов (до 1809), Ф. Ф. Вадковский (1810–1812), М. А Фонвизин и Н. И. Тургенев[1076]. Многие из них не были чужды литературной деятельности, по традиции свойственной многим из обучавшихся в пансионе: это в первую очередь В. Ф. Раевский и П. Н. Семенов, публиковавшие свои стихотворные опыты Н. С. и П. С. Бобрищевы-Пушкины, а также Ф. Ф. Вадковский и А. И. Якубович, интересовался литературой и П. Г. Каховский. Не выпадает из этого ряда и Мансуров: он окончил пансион или, что вероятнее, университет, в 1820 г.[1077]
Близкий к кругу основателей Союза благоденствия, в частности к Муравьевым, активно набиравший новых членов, И. Г. Бурцов получил образование в этом пансионе. К 1818 г. вошли в орбиту круга Муравьевых и поступили в тайное общество не только Бурцов, но и А. В. Семенов, Вольховский; в Москве в начале 1818 г. в Союз благоденствия были приняты Горсткин и Комаров, а вскоре Раевский и Н. Бобрищев-Пушкин. Почти все – воспитанники Московского пансиона и университета, особенно связанные с Училищем колонновожатых. Отсюда берут свое начало контакты Николая Бобрищева-Пушкина с Бурцовым и Комаровым, которые сыграли определяющую роль в его вступлении в Союз благоденствия на юге (то же произошло в случае с В. Ф. Раевским, принятым его товарищем по пансиону Н. И. Комаровым).