Если ознакомиться с показаниями А. В. Поджио в деле отставного офицера Преображенского полка Д. П. Зыкова от 6 апреля 1826 г., то рядом с показаниями о самом Зыкове неожиданно обнаруживается свидетельство, касающееся еще одного бывшего офицера-преображенца Дмитрия Петровича Скуратова: «Не могу сказать, принадлежал ли он (Зыков; в ходе следствия выяснится, что принадлежал. – П. И.) обществу, но если он был принят, то не кем другим, как князем Оболенским, с коим он был весьма дружен. То же самое скажу и о Дмитрии Скуратове, вышедшем из подпрапорщиков Преображенского полка по статским делам. Не могу также сказать, принадлежал ли и сей к обществу, ибо все сии сношения возобновились уже перед отъездом моим (в связи с переводом в армию в октябре-ноябре 1823 г. – П. И.). Оболенский был дружен как с одним, так и с другим, но наверное трудно мне сказать… Впрочем, если даже они были и приняты, не думаю, чтоб было какое-нибудь с их стороны содействие…»[1104].
Далее в своем показании Поджио свидетельствовал о тождественности взглядов как Зыкова, так и Скуратова взглядам членов тайного общества, заявляя лишь об их умеренности, позволявшей им признавать преимущества конституционного устройства, но в то же время неприложимость его к «государству нашему». Но, кроме того, Поджио фактически сообщил о близости Скуратова к тайному обществу и знании им цели этого общества: «Как Зыков, так и Скуратов не могли сомневаться в цели нашей, для сего достаточны были частые сношения их со мной, с Валерианом Голицыным (в 1821–1824 гг. также Преображенский офицер. – П. И.), с Никитой Муравьевым и в особенности с к[нязем] Оболенским…»[1105].
В результате специального опроса следователи выяснили, что Зыкова принял в общество именно Е. П. Оболенский. О Д. Скуратове в связи с показаниями Поджио никому, в том числе Оболенскому, вопросов не задавалось.
Казалось бы, контекст упоминания фамилии Скуратова позволяет безоговорочно отнести его к числу членов тайного общества: налицо знание им цели общества, его «частые сношения» с В. М. Голицыным, Е. П. Оболенским, Н. М. Муравьевым и, наконец, с самим Поджио. Скуратов упоминается здесь наряду с установленным следствием участником Северного общества Зыковым, Поджио не отрицает принадлежности Скуратова к обществу.
Достоверность сообщения Поджио основывается на том, что он был дружен со своим товарищем по полку Скуратовым, прекрасно знал его взгляды и круг связей. В том же 1823 г. Поджио вошел в число активных участников тайного общества в Петербурге, сблизил с ним своих товарищей по Преображенскому полку; он был напрямую связан и с Оболенским, и с другими упомянутыми им членами общества. Поэтому его, безусловно, нельзя не считать достаточно осведомленным человеком, – в частности, он, без сомнения, знал, кто из его полковых товарищей был причастен к обществу.
Однако уверенно отнести Скуратова к числу членов Северного общества не позволяет неопределенный, предположительный характер показания, большое количество оговорок, сделанных Поджио. Сам Поджио отказывался сообщить степень причастности Зыкова и Скуратова к тайному обществу, переадресовывая этот вопрос Оболенскому: «Но что точно ли обещали они свое содействие и какого рода сие все, должен знать к[нязь] Оболенский». Не брался он окончательно разрешить и вопрос о формальном принятии Зыкова и Скуратова в тайное общество, более всего настаивая на своей непричастности к их приему: «…если точно окажутся… Зыков… и Скуратов принадлежащими точно обществу, то твердым словом подтвержу… что я их не принимал»[1106].
Письменный ответ (показание) мог содержать отклик на темы, затронутые при устном допросе. Исследователю неизвестен объем и содержание информации, прозвучавшей на устном допросе. В этом, как представляется, следует искать причину того, что в показании Поджио о Зыкове неожиданно появляется имя Дмитрия Скуратова. Во всяком случае, текст письменного ответа содержит сведения об устном показании на ту же тему: «Как о штабс-капитане Зыкове, так и о г[осподине] Скуратове я еще имел честь докладывать изустно его императорскому высочеству великому князю Михаилу Павловичу, что хотя я знал их за свободномыслящих людей, однако же о принадлежности их к обществу удостоверительно не знал, но что к[нязь] Оболенский о сем должен быть сведущ»[1107].
Интересна и следующая фраза, говорящая как будто в пользу того, что Следственный комитет расследовал причастность Скуратова к тайному обществу еще до показания Поджио: «Его императорское высочество изволил мне сказать, что о вышеупомянутых двух лицах им было известно, и потому я думал дело их известнее показаниями других, достаточнейшими моих»[1108].
По-видимому, речь шла о том, что фамилия Скуратова прозвучала на следствии ранее показания Поджио, в показаниях Оболенского. Действительно, Скуратов был другом и родственником этого видного деятеля тайных обществ, переписывался с ним. Скуратовы – московское семейство, входившее в ближайшее родственное и дружеское окружение Оболенских и Кашкиных[1109]. Факт дружеского общения Оболенского и Д. Скуратова зафиксирован на следствии самим Оболенским, которого спрашивали о Скуратове в связи с обнаруженными в его бумагах письмами. Из них следовало, что Скуратов доставлял письма Оболенского его двоюродному брату С. Н. Кашкину. В ответ Оболенский показал о Скуратове: «…молодой человек, служивший юнкером в Преображенском полку, откуда он вышел в отставку в 1823-м году. Его семейство связано родством и самою короткою дружбою с семейством Кашкиных и с моим. Уезжая отсюда, я ему точно давал письма к Кашкину»[1110].
Поджио относит описываемые им отношения Скуратова с членами тайного общества к 1823 г. Как известно, в этот год наметилось заметное оживление в деятельности Северного общества в Петербурге, что выразилось в численном росте его рядов, причем в л.-гв. Преображенском полку в общество были приняты В. М. Голицын (август 1823 г.), Д. П. Зыков (лето 1823 г.), Ф. В. Вольский (декабрь 1823 г.). Приняты они были именно Оболенским при активном участии Поджио[1111]. Очевидно, к этой группе офицеров был близок в период своей службы в Преображенском полку юнкер Д. Скуратов.
О том, что Скуратов было достаточно тесно связан с членами Северного общества, свидетельствуют показания еще одного активного участника тайного общества в эти годы, В. М. Голицына. В первом допросе, записанном В. В. Левашевым, отвечая на вопрос: «Кого вы в бывшем вашем полку (Преображенском – П. И.) знали сочленами или участниками общества», он дал противоречивое и достаточно неопределенное показание: «Никогда не знал участников общества в полку, токмо по мнениям и мыслям некоторых, как-то: Поджио, двух Скуратовых и многих, которых не упомню, в оном они могли быть»[1112].
Важно отметить, что Голицын считал Скуратовых «участниками общества» вследствие их «мнений» и «мыслей», очевидно, достаточно характерных для круга «свободомыслящих», составлявшего питательную среду декабристских обществ. В сущности, это сообщение о том, что Скуратовы если и не были формальными участниками декабристcкой конспирации, то рассматривались как ближайшие кандидаты в ее члены.
Как видим, показание Голицына касается и другого Скуратова, служившего в Преображенском полку в те же годы. Обращение к полковой истории дает сведения об Александре Петровиче Скуратове, вышедшем в отставку в ноябре 1822 г. Степень его близости к Северному обществу может быть сходной с причастностью его брата. Но в отношении Александра Скуратова других свидетельств, кроме показаний В. М. Голицына, не обнаружено.
Подводя итог, следует отметить, что о близости Скуратовых к тайному обществу свидетельствовали осведомленные свидетели – их близкие товарищи, сослуживцы по полку Поджио и Голицын. Первый из них указывал на Оболенского, как на лицо, возможно, принявшее Д. Скуратова в тайное общество. Оболенский же был родственником и другом Скуратова; косвенно о принятии Скуратова в тайное общество свидетельствует тот факт, что другое лицо, на которое подобным образом указал Поджио, также полковой товарищ Скуратова Д. П. Зыков, действительно был принят Оболенским.
Несмотря на неоднократные упоминания фамилии Скуратовых в показаниях, Следственный комитет, по-видимому, не обратил на них внимания. Во всяком случае, они не были учтены Боровковым при составлении «Алфавита». В то же время интерес следствия к Д. Скуратову (может быть, кратковременный) косвенно фиксируется в письменных показаниях Поджио. Мы не располагаем данными о каких-либо полицейских мерах в отношении Д. Скуратова, хотя следствием были вскрыты факты, свидетельствующие о его тесных связях с Оболенским и другими, а показания Поджио и Голицына говорили о возможном участии Скуратовых в Северном обществе.
В качестве своеобразного отголоска причастности Д. Скуратова к тайному обществу, в котором состояли многие лица из его ближайшего окружения, следует рассматривать воспоминания его дочери Х. Д. Рахманиновой, использованные в статье, посвященной Скуратову в «Русском биографическом словаре». Согласно рассказам дочери, Скуратов, появившись в Петербурге в 1818 г., «не примкнул ни к одному тайному политическому кружку», которые в то время существовали в столице, выступал «против них», доказывая, что то, что они «затевают», не приведет ни к чему хорошему[1113]. Появление этого свидетельства видится неслучайным и чрезвычайно характерным фактом. По-видимому, в его основе лежит рассказ отца, стремившегося показать, что он не разделял взгляды заговорщиков-декабристов, инициировавших военное выступление 14 декабря 1825 г. Если Скуратов не примыкал близко к участникам политических кружков, тогда почему он знал об их существовании и намерениях? Очевидно, он вращался среди членов тайного общества, поэтому ему, по-видимому, и пришлось прибегнуть к оправдывающему рассказу о своем несогласии с «затеями» участников заговора (возможно, здесь имеются в виду планы переворота). Кроме того, на восприятие «затей» членов тайного общества могли наложиться позднейшие события, – в частности, «бунт» 14 декабря. Но ведь, заметим, многие состоявшие в тайных союзах выступали против военного переворота, при этом являясь полноправными членами общества. Иначе говоря, возражения против радикальных средств достижения цели тайного общества не были препятствием для членства в нем. Возможно, так было и в случае с Д. П. Скуратовым (как и в других случаях, которым посвящена настоящая глава). Так или иначе, свидетельство Х. Д. Рахманиновой, несомненно, доказывает одно: «свободномыслящий» (по выражению Поджио) Скуратов был хорошо осведомлен о существовании тайного общества. Он был человеком, с которым откровенно обсуждались намерения конспираторов, – тесно связанным с целым рядом участников общества, прекрасно знавшим о потаенных планах. Скорее всего, Скуратов принадлежал к членам Северного общества и, возможно, был принят в 1823 г. Оболенским.