Помимо этого, близкая связь Таушева с известными членами управы в Кишиневе фиксируется в переписке В. Ф. Раевского и К. А. Охотникова 1820–1821 гг., отобранной у Раевского после ареста. В письмах Таушев не раз упоминается как близкий товарищ и единомышленник[1140]. Согласно мемуарным свидетельствам непосредственных очевидцев, Таушев вращался в кругу кишиневских членов Союза благоденствия: Раевского, Охотникова, Орлова, Непенина. Особенно он был близок к Раевскому и Охотникову[1141]. Нет сомнений, что эти дружеские связи подразумевали включенность Таушева в пропагандистскую деятельность в духе Союза и в постановку образования в дивизионных учебных заведениях для нижних чинов и юнкеров; расследование по делу Раевского обнаружило прямую связь Таушева с этой стороной деятельности участников Кишиневской управы тайного общества. Мотивы поступка Таушева, привлекшего внимание следователей по делу Раевского, были, несомненно, обусловлены его дружескими отношениями как с Охотниковым, так и с Раевским, и вполне могли быть дополнены обязанностью товарища по тайному союзу.
Совокупность обстоятельств: близость в качестве товарища-единомышленника к главным фигурам кишиневского тайного кружка, факт уничтожения улик против Раевского, а также привлечение к его делу, наказание, вынесенное по этому делу, – все вместе дает, по нашему мнению, достаточное основание для того, чтобы включить Таушева в круг участников Кишиневской управы Союза благоденствия, в число предполагаемых декабристов.
Указания о возможном членстве в тайных обществах в ретроспективных источниках
Переходя к разряду предполагаемых участников тайных обществ, сведения о причастности которых к декабристским союзам содержат мемуарные источники, остановимся прежде всего на фигуре Матвея Матвеевича Муромцева. О своем присутствии на собраниях общества «свободномыслящих» он написал в собственных воспоминаниях.
Матвей Матвеевич Муромцев – автор мемуаров, охватывающих продолжительное время – более 20 лет[1142]. Офицер Измайловского полка, Муромцев в 1812 г. стал адъютантом А. П. Ермолова; именно тогда его давнее знакомство с другими адъютантами Ермолова – М. А. Фонвизиным и П. Х. Граббе – перешло в близкую дружбу[1143]. Он познакомился с обоими еще до 1812 г. Так, Муромцев вспоминал об офицерском кружке, существовавшем в 1808–1809 гг. в Измайловском полку: «Мы собирались у нашего поручика Михаила Александровича Фонвизина. Тут бывали Дибич, Березин, граф Дамас, Спиридов…»[1144]. Фонвизин был тогда одной из центральных фигур этого дружеского кружка, участники которого занимались самообразованием, главным образом военными науками, а также обсуждали политические новости. Связь между ними сохранилась и после заграничных походов 1813–1814 гг., когда Муромцев вышел в отставку. Согласно воспоминаниям Муромцева, после 1814 г. он не раз встречался с давними товарищами в Москве, в доме братьев М. А. и И. А. Фонвизиных.
Помимо этого, фиксируются тесные контакты Муромцева с П. Х. Граббе[1145], А. Н. и М. Н. Муравьевыми, И. Д. Якушкиным, Д. А. Давыдовым – теми, кто составлял ядро московского Союза благоденствия: «Фонвизин часто ездил ко мне. По выздоровлении я бывал у него, и мы собирались вечером. Всегдашние гости были: М. Муравьев, А. Муравьев, Якушкин, Мамонов, Граббе, Давыдов; иные проездом через Москву, имена которых не назову. Разговоры были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей. Я бы непременно попался впоследствии, как и все лица, составлявшие наше общество; но к счастью я был предупрежден Ал. Ив. Нейгардтом, начальником корпуса, стоявшего тогда в Москве. Он был очень дружен с покойным братом Павлом, а через него был знаком со мною, и в кампании 1812 года мы с ним часто встречались в сражениях и по делам службы. Он приехал ко мне, отозвал меня в кабинет, объяснил всю опасность членов, собирающихся у Фонвизина, что правительство уже обратило на это внимание, и чтоб я отнюдь ничего не подписывал. Это предупреждение спасло меня. Была заведена книга, где действительно члены вписывались. Я избег подписи и скоро уехал в деревню. В это время Граббе жил в Ярославле, командуя Лубенским гусарским полком ‹…› Он был со мною в переписке, и это узнал Нейгардт…»[1146].
Целый ряд данных, содержащихся в приведенном отрывке, указывает на то, что речь в нем идет о декабристском союзе. Прежде всего, следует обратить внимание на то, что, по словам Муромцева, «разговоры» были «тайными», закрытыми для посторонних лиц. На собраниях речь шла о правительстве, действия которого «осуждали»; участники «общества» рассуждали о проектах реформ и, по утверждению мемуариста, о ниспровержении «настоящего порядка вещей». Политический, более того – оппозиционный характер собраний, описанных Муромцевым, не вызывает сомнений. Вряд ли необходимо добавлять, что такого рода встречи могли проходить в тесном кругу единомышленников, из которого не может быть исключен сам автор воспоминаний.
К политической окраске «дружеских» собраний следует прибавить факт участия всех упомянутых автором лиц в декабристских тайных обществах; состав собиравшихся говорит сам за себя. Муромцев прямо указывает на то, что все участники собраний, на которых он присутствовал, были привлечены к следствию и «попались» в «дело» 1825–1826 гг. Это указание свидетельствует в пользу того, что мемуарист вспоминал именно о собраниях членов декабристского общества. В данном контексте весьма симптоматичным видится глухое упоминание Муромцева о том, что в собраниях участвовали неназванные им лица, проезжавшие через Москву. Видимо, не будет ошибкой предположить, что здесь подразумеваются члены тайных обществ, приезжавшие в Москву из Петербурга и из южных армий (например, Н. И. Тургенев, Н. М. Муравьев, И. Г. Бурцов). Все это, по нашему мнению, свидетельствует о том, что речь в воспоминаниях Муромцева идет именно о собраниях конспиративной организации декабристского ряда.
С этой точки зрения достаточно характерным выглядит сообщение Муромцева о некой «книге», в которую вписывались имена лиц, согласившихся участвовать в собраниях общества. Эта информация не оставляет сомнений в том, что речь идет о конспиративной структуре, располагавшей письменными документами, в том числе уставного характера, прием в которую предусматривал «подписку», письменное обязательство, столь свойственное декабристским союзам.
С другой стороны, контекст данного указания не позволяет все же полностью отождествить выражение, примененное мемуаристом для характеристики отношений между давними товарищами («наше общество»), именно с тайным обществом, хотя такое истолкование видится нам наиболее предпочтительным; и, возможно, употребляя это выражение, автор воспоминаний вкладывал в него как раз это значение. Однако нельзя полностью исключить и другого истолкования: мемуарист подразумевал лишь постоянные встречи определенного устоявшегося круга давних друзей и единомышленников, не оформленного в конспиративную организацию.
Вызывает вопросы и хронологическая привязка сведений, сообщенных в цитированном мемуарном фрагменте. Сам Муромцев относит собрания «общества», на которых имели место «тайные разговоры», или точнее – начавшуюся подписку в «книгу», от которой он уклонился, к лету 1822 г. По его словам, в это время П. Х. Граббе, командуя Лубенским гусарским полком, находился в Ярославле. Сведения эти, однако, следует признать не вполне точными: указанным полком Граббе командовал с 1817 г., в марте 1822 г. по высочайшему приказу был лишен командования и уволен со службы; лишь после сдачи полка Граббе прибыл по приказанию начальства в Ярославль[1147]. Покинул он Ярославль только в июне 1823 г., уехав в Петербург, а в августе этого же года по высочайшему приказу его возвратили на службу[1148]. Очевидно, память мемуариста в отношении хронологии событий недостаточно точна.
В ряду важных наблюдений над воспоминаниями Муромцева стоит еще остановиться на сообщении мемуариста о том, что ему стало известно об осведомленности правительства о собраниях в доме И. А. и М. А. Фонвизиных («правительство уже обратило на это внимание»). Эти сведения, вероятнее всего, отсылают к доносам М. К. Грибовского, осведомившего полицейские службы о собраниях участников тайного общества в доме Фонвизиных в Москве. Упомянутый мемуаристом А. И. Нейдгардт в 1823 г. был назначен начальником штаба Гвардейского корпуса и уехал в Петербург[1149]. Таким образом, события, описанные Муромцевым, происходили, судя по приведенным им сведениям, по-видимому, не ранее начала 1821 г. и не позднее 1823 г.
1821–1822 гг. – время, когда недавние активные члены «ранних» декабристских тайных обществ постепенно отходят от деятельного участия в движении: новые исторические условия, туманная перспектива политических реформ, угроза правительственного преследования заставляли отлагать самостоятельные действия на неопределенный срок. Вместе с тем, в это время данный процесс только наметился: участники тайного общества, созданного в начале 1821 г. на Московском съезде, стремились к оформлению вновь образованной организации, привлекая новых лиц. Известно, например, что в 1823 г. усилиями И. Д. Якушкина в это общество поступил полковник Г. И. Копылов, состоявший ранее в Союзе благоденствия[1150]. Возможно, такой же путь проделал и Муромцев.