С другой стороны, в начале приведенного отрывка мемуарист пишет о Граббе как участнике тайных собраний в Москве. Приведенные выше сведения о служебных обстоятельствах Граббе подводят к заключению о том, что сообщение мемуариста следует отнести к более раннему времени. На эту мысль наводит и фамилия А. Н. Муравьева, который, по всем имеющимся данным, отошел от тайного общества еще в 1819 г., а после этого лишь эпизодически встречался с отдельными его членами. Кроме того, останавливает на себе внимание состав участников собраний: здесь названы активные деятели московского Союза благоденствия, прекратившего свое существование весной 1821 г. Можно предположить, что память подвела мемуариста, и описанные им собрания происходили не в 1822 г., а по крайней мере на год или два раньше.
В. И. Семевский, публикуя в 1905 г. записки М. А. Фонвизина в сборнике «Общественные движения в России в первую половину XIX века», первым высказал мнение о том, что Муромцев описал события не 1822 г., а более раннего времени. Отнесение Муромцева к числу участников именно Союза благоденствия разделяли и другие исследователи. Так, указание, которое содержат воспоминания Муромцева, стало основанием для включения Муромцева в число членов одной из московских управ Союза благоденствия, возглавляемой Ф. П. Шаховским. По мнению И. В. Пороха, в управу Шаховского входили П. Х. Граббе, М. А. и И. А. Фонвизины, И. Д. Якушкин, С. М. Семенов, М. А. Волков, К. А. Охотников, Ф. Ф. Гагарин; эти реалии показывают, что историк отнес вступление Муромцева в тайное общество к 1818 г. Обосновывая свою мысль, И. В. Порох писал: «Судя по воспоминаниям М. М. Муромцева, он также принадлежал к Союзу благоденствия, и его квартира в 1818–1819 гг. была местом частых сборов членов организации. Особо подчеркивает Муромцев свою близость с М. Фонвизиным. И возможно, что он и принял его в общество…». Еще ранее к участникам московских управ Союза благоденствия отнес Муромцева Н. П. Чулков[1151].
Действительно, особый характер многолетних связей Муромцева с М. А. Фонвизиным, П. Х. Граббе и рядом других известных деятелей Союза заставляет предположить, что собрания с его участием происходили в период активной деятельности Союза благоденствия, хотя прямого указания о вступлении Муромцева в тайное общество его воспоминания не содержат. Учитывая близость Муромцева к наиболее крупным деятелям тайного общества в Москве, а также отмеченный в его воспоминаниях характер тайных заседаний, которые он посещал, следует предположить его возможную принадлежность к одной из московских управ Союза благоденствия в промежутке между 1818 и 1821 гг. Свидетельство Муромцева, однако, не дает полной уверенности в том, что упомянутые им собрания были собраниями Союза благоденствия. Приводимые сведения о «книге», в которую записывались члены, как будто не похожи на характер и назначение «Зеленой книги» – устава Союза благоденствия. Возможно, это был новый устав общества, созданный на съезде 1821 г. Но речь, видимо, идет о приложенных к уставу списках, в которые вносились имена новых членов. А такого рода списки существовали как до, так и после 1821 г.
При этом нельзя не отметить, что фактически те же лица (за исключением А. Н. Муравьева и М. А. Дмитриева-Мамонова) на Московском съезде в начале 1821 г. решили создать новое тайное общество. Основателями его стали друзья Муромцева – братья И. А. и М. А. Фонвизины, И. Д. Якушкин (как известно, ближайший товарищ М. А. Фонвизина, привлекший его в тайное общество) и П. Х. Граббе. Возможно, мемуаристом объединены встречи, проходившие у Фонвизиных как до Московского съезда, так и после него. Как писал Н. П. Чулков: «…память его [Муромцева. – П. И.] была не очень твердая»[1152].
Но вступил ли Муромцев во вновь созданную в 1821 г. организацию? Или его участие ограничилось присутствием на первых собраниях вновь создаваемого тайного общества до формального конституирования этой новой структуры? Может быть, он участвовал только в Союзе благоденствия? Ответить на все эти вопросы с полной уверенностью нельзя. Сомнение в принадлежности Муромцева к декабристскому обществу вызывает главным образом сообщение об отказе мемуариста подписаться в заведенную «книгу», то есть формально закрепить свое членство в тайном обществе. Единственное, что можно констатировать, – это присутствие Муромцева в кругу участников общества на рубеже 1810-1820-х гг. и отход от него после 1822 г.
Итак, при интерпретации данных этого свидетельства исследователь может ограничиться простым воспроизведением позиции мемуариста, заключив, что Муромцев вспоминал исключительно о встречах единомышленников, оппозиционно настроенных, критикующих правительственные меры, обсуждающих острые политические вопросы и даже проекты преобразований, – встречах, не облеченных в форму тайного общества. Однако состав участников собраний, их место и время, а главное содержание бесед, – все это служит реальной почвой для обоснованного предположения о том, что Муромцевым описаны собрания именно тайного общества – Союза благоденствия или созданного в 1821 г. тайного общества, в которое вошли Граббе, Якушкин и братья Фонвизины. В этом случае свидетельство Муромцева уникально тем, что оно фиксирует участие в собраниях тайных обществ А. Н. Муравьева, отошедшего от них, согласно традиционным представлениям, еще в 1819 г., а также одного из учредителей Ордена русских рыцарей М. А. Дмитриева-Мамонова, постоянно жившего в своем имении, но изредка посещавшего столицы. Нам представляется обоснованным предположение о том, что Муромцев, принадлежа к Союзу благоденствия и присутствуя в этом качестве на собраниях у Фонвизиных, при создании нового тайного общества в 1821 г. отказался от вступления в него.
Как можно уверенно полагать, именно такие лица, как Муромцев, находились на периферии декабристских тайных обществ. Связанные с ведущими участниками этих обществ отношениями единомышленников, они составили основную массу лиц, укрывшихся от следствия благодаря слабой вовлеченности в события 1825–1826 гг., в планы радикальных действий, благодаря своему окраинному положению в тайном обществе. Мемуары Муромцева, как представляется, приоткрывают завесу над одним из таких участников декабристских организаций.
Обращаясь к дальнейшему анализу мемуарных свидетельств, отметим, что исследователь располагает прямыми указаниями мемуарных источников на принадлежность к тайному обществу нескольких лиц; эти указания находят косвенное подтверждение в материалах следствия 1825–1826 гг., где имеются данные о подозрении насчет причастности к тайному обществу или связи с заговорщиками.
Одно из таких имен тесно связано, пожалуй, с одним из наиболее таинственных (и одновременно – ключевых) эпизодов выступления Черниговского пехотного полка – «командировкой» прапорщика А. Е. Мозалевского в сопровождении нескольких солдат Черниговского полка в Киев, с запиской (записками?) от С. И. Муравьева-Апостола и экземплярами «Православного катехизиса». По некоторым данным, Мозалевский должен был встретиться с заговорщиками в Киеве и передать им просьбу и приглашение содействовать мятежу. Одним из этих лиц был офицер Курского пехотного полка член тайного общества (по безоговорочному утверждению мемуариста И. И. Горбачевского) Александр Никитич Крупеников[1153]. Фамилия Крупеникова не попала в «Алфавит» Боровкова, хотя показания о связи этого офицера с планами руководителей восстания дали на петербургском следствии С. И. и М. И. Муравьевы-Апостолы.
Согласно запискам Горбачевского, Мозалевский встретился с «подполковником» Крупениковым и отдал ему записку. Крупеников якобы «с радостью» желал восставшим успеха, спрашивал о планах Муравьева-Апостола. Далее Крупеников передал, что его полк выступает против восставших, и при случае обещал сделать все, чтобы «соединиться» с ними, «исполнить данное обещание и разделить общую опасность». О других членах, служивших в полках 4-го пехотного корпуса (Воронежском и Витебском пехотных), Крупеников не знал, «на что они решились и что намерены делать»[1154]. Факт этой встречи отвергается исследователями на том основании, что, согласно данным, полученным следствием на юге, Мозалевский не нашел в Курском пехотном полку разыскиваемого им офицера.
Сведения о Крупеникове содержат не только воспоминания Горбачевского, но и следственные документы. На следствии М. Муравьев-Апостол показал, что С. Муравьев-Апостол послал незнакомого автору показания офицера в Киев, с запиской к «майору» Крупеникову: «31 декабря Кузмин приходил к брату и сказал: что Андреевич говорил ему, что он принял майора Крупеникова, что Крупеников находился тогда с своим баталионом в Киеве. Крупеников служит в Курском полку, – брат ему писал через Черниговского полка офицера, которого я видел в первый раз и которого я имя не помню. В письме брат его уведомлял о возмущении Черниговского полка»[1155].
С. Муравьев-Апостол подтвердил, что на Крупеникова ему действительно указал А. Д. Кузьмин («в Курском полку есть майор Крупеников»), который говорил, «…что если это тот, которого он знает, то предполагает, что он не откажется содействовать нам; по сему разговору с Кузминым решился я на всякий случай написать… письмо…»[1156]. Дословно та же причина появления письма к Крупеникову содержится в более раннем его показании, данном еще 11 января 1826 г. при первом допросе в Главном штабе 1-й армии. Но здесь раскрывается и цель отправления этого письма: «…для того только, чтобы уведомить его о моем намерении и узнать его мнение, ибо я до сих пор не был с ним знаком и не знаю Круп[е]никова, писал же к нему потому, что говорил мне об нем поручик Кузмин как о человеке, которого он знает, и сие одно