нспираторам, а в период следствия по делу Раевского именно он (а не старший брат, вышедший к этому времени в отставку, а затем перешедший на службу в Одессу к М. С. Воронцову) передавал им засекреченные сведения о ходе расследования. В воспоминаниях Н. В. Басаргина содержится следующее указание: «Все то, что делалось по этому следствию и с Раевским, передавал нам бывший адъютант Сабанеева Липранди (ныне известный генерал), коротко с нами знакомый» [1197].
На это указание впервые обратил внимание П. А. Садиков. Исследователь считал, что утвердившееся в литературе отнесение И. П. Липранди к членам Кишиневской управы ошибочно; признавая его «либералом», безусловным сторонником Орлова и другом Раевского, Садиков, однако, полагал, что «все это еще далеко от действенного участия» в тайном обществе «в качестве его члена» [1198]. Историк попытался доказать, что в действительности к обществу принадлежал младший брат И. П. Липранди Павел Липранди. «С его-то именем и следует связывать многое, что неосновательно приписывалось до сих пор его старшему брату…», – полагал Садиков[1199]. Историк опирался на следующие доводы: дружескую близость П. П. Липранди с Орловым, Охотниковым и особенно Раевским, подтвержденную с обеих сторон в 1858 г., когда Раевский приехал из Сибири в Москву и встретился с Липранди; совместную службу в 32-м егерском полку; действия Липранди (уже в качестве адъютанта Сабанеева) при аресте друга: «Именно П. П. Липранди сделал все, чтобы облегчить удар, помешать полному разоблачению Кишиневской ячейки Союза благоденствия… Конечно, сразу ориентироваться в положении вещей и не допустить возможности, чтобы в руки власти попали самые опасные документы, мог только человек, который хорошо знал эти документы… и был посвящен в тайну их местонахождения, то есть член Союза благоденствия»; и, наконец, информирование им тульчинских членов о следствии по делу Раевского: Садиков считал, что Басаргин не называет Липранди прямо членом общества потому, что Союз благоденствия на момент событий 1822 г. уже перестал существовать[1200]. При этом Садиков отбросил как совершенно не заслуживающие доверия показания Комарова на следствии и прямое мемуарное свидетельство Волконского о И. П. Липранди. Отметим еще, что хранившийся у Раевского список членов тайного общества в руки военного начальства все-таки попал.
«Так и остался… „Липранди 2-й“, скромный, выдержанный, умеющий молчать, когда надо, офицер неразоблаченным участником бессарабской организации… Его миновала и расправа 1825–1826 гг., он не попал и в знаменитый „Алфавит декабристов“», – констатировал П. А. Садиков[1201].
Однако эта попытка исследователя «возвести в ранг декабриста» младшего брата «за счет» старшего не была признана исследователями достаточно убедительной. И. В. Немировский отмечает, что членство обоих братьев Липранди в Союзе «остается недоказанным», считая возможным говорить только о тех участниках Кишиневской управы, что были установлены следствием. В то же время он полагает, что вопрос о составе этой управы «нуждается в уточнении» [1202]. Мы склонны согласиться с последним утверждением, с той лишь оговоркой, что об участии И. П. Липранди в тайном обществе имеется прямое указание, а о принадлежности П. П. Липранди – данные о том, что руководство управы поручило Раевскому принять его. Кроме того, существует еще косвенное указание на тесные контакты последнего с тульчинскими заговорщиками. Близость обоих братьев к тайному обществу нам кажется несомненной.
Итак, короткие связи П. П. Липранди с членами Союза благоденствия, а также указания мемуаристов Раевского и Басаргина позволяют уверенно считать его возможным участником Кишиневской управы Союза благоденствия. По нашему мнению, нужно признать доказанным факт причастности «младшего» Липранди к тому же кругу членов Кишиневской управы, в который входил, судя по указанию Волконского, его старший брат.
Другой офицер, которого следует считать предполагаемым членом Кишиневской управы – майор Селенгинского пехотного полка М. С. Гаевский. Он также входил в ближайшее окружение руководителей кишиневских членов Союза. Гаевский пользовался доверием Орлова; последний поручил ему служебное расследование неприятного инцидента между юнкерами 32-го егерского полка и слушателями Кишиневской семинарии, грозившего тяжелыми последствиями[1203]. Этого офицера, как и П. П. Липранди, предложили принять в тайное общество Раевскому. Следовательно, Гаевского считали отвечающим требованиям, предъявляемым к членам Союза. Принял Раевский П. П. Липранди и М. С. Гаевского в управу или нет, – вопрос остается открытым. Даже относительно собственного приема в тайное общество Раевский не раз менял свои показания – на следствии и в своих воспоминаниях: на вопрос о том, кто его принял, он отвечал по-разному, называя Н. И. Комарова и М. А. Фонвизина. Весьма осторожным он был и при освещении вопроса о личном составе Кишиневской управы. Были ли приняты в тайное общество указанные лица и кем они были приняты – Раевским или другим лицом (руководителем управы Охотниковым, Непениным) – остается непроясненным.
Современные исследователи вопроса полагают, что персональный состав Кишиневской управы ограничивался 6 лицами, «которые попали в „Алфавит“ Боровкова», зафиксированными в нем как члены тайного общества (М. Ф. Орлов, К. А. Охотников, В. Ф. Раевский, А. Г. Непенин, П. С. Пущин, И. М. Юмин)[1204]. Мы же, однако, знаем, что к этой управе принадлежал еще и не включенный в состав «Алфавита» Бахметев[1205]. Но список участников управы этим, без сомнения, не исчерпывается.
Следует обратить внимание на еще одно обстоятельство, лишь недавно получившее в исследовательской традиции необходимую оценку. Кишиневскую управу, помимо М. Ф. Орлова, возглавлял К. А. Охотников (умер в 1824 г.). Он активно участвовал в приеме новых членов. Роль Охотникова в Кишиневской управе Союза благоденствия, несомненно, была очень значительной. Он являлся, как впервые установлено Ю. Г. Оксманом, а затем обосновано И. В. Немировским, формальной главой этой управы (или ее «блюстителем»), он же представлял управу на Московском съезде 1821 г.[1206] О дружеской связи Раевского и Охотникова с братьями И. П. и П. П. Липранди и М. С. Гаевским свидетельствовал на следствии сам Раевский. Перечисляя офицеров, состоявших при дивизионной квартире и наиболее близких к Охотникову, он в числе первых называет майора Гаевского[1207].
Из воспоминаний Раевского хорошо известен тот факт, что на квартире Охотникова хранились несколько (а именно 4) «расписок», взятых у лиц, принятых в Союз благоденствия[1208]. Таким образом, согласно точному указанию прекрасно осведомленного Раевского, Охотников или связанные с ним лица приняли в Кишиневскую управу 4 (неназванных мемуаристом) членов[1209]. Этими принятыми Охотниковым в Союз лицами не мог быть ни сам Раевский (принят М. А. Фонвизиным или Н. И. Комаровым в Тульчине), ни полковой командир 32-го егерского полка Непенин (принят Ф. Г. Кальмом, членом Тульчинской управы), ни, конечно, М. Ф. Орлов. Из известных нам членов Кишиневской управы лишь Юмин и Бахметев были приняты Непениным (но не Охотниковым!). Кому в таком случае принадлежали остальные расписки? Совершенно очевидно, что в управу были приняты еще несколько лиц. Возможно, среди принятых Охотниковым лиц как раз и находился И. П. Липранди и кто-либо из тех, о ком говорится в настоящей главе: Лишин, Семинькевич, Н. С. Таушев, П. П. Липранди, М. С. Гаевский. Принять некоторых из них в Союз Раевский, как он сообщает в своих воспоминаниях, отказался. Но это обстоятельство, если оно передано верно, не отменяет возможности принятия названных лиц другими участниками Кишиневской управы: ведь прием новых участников в тайное общество был инициативой именно руководителей управ. Поэтому Липранди и Гаевский могли быть приняты без решающего участия Раевского, который в этом случае даже и не знал о вступлении их в общество.
Исследователи, как уже отмечалось, рассматривают невыявленных следствием участников лишь как «активных помощников» Орлова, Раевского и Охотникова, формально не состоявших в тайном обществе[1210]. В исследовательской традиции, таким образом, полностью безосновательными считаются как показания Н. И. Комарова на следствии, так и мемуарное указание С. Г. Волконского, прямо сообщающие о принадлежности к Союзу И. П. Липранди.
Безусловно, достоверно можно считать членами только тех, чье участие отражено в документах следствия и других источниках. Но если принять во внимание свидетельство Н. И. Комарова о членстве в Союзе И. П. Липранди, отвергнутое подследственными, но подтвержденное воспоминаниями С. Г. Волконского и косвенным указанием В. Ф. Раевского – становится ясным, что мнение о членстве в Кишиневской управе П. П. Липранди и М. С. Гаевского, а также и Н. С. Таушева, не так уж беспочвенно.
Обстоятельства, связанные с участием П. П. Липранди в отборе бумаг Раевского при его аресте, принадлежность обоих к кишиневскому кружку единомышленников, а также косвенные свидетельства мемуаристов В. Ф. Раевского (намерение принять обоих, выраженное руководством управы) и Н. В. Басаргина, позволяют, по нашему мнению, отнести П. П. Липранди и М. С. Гаевского не только к числу «активных помощников Охотникова и Раевского», но и к возможным членам Кишиневской управы Союза благоденствия.