Офицеры-московцы продолжали полностью отрицать показания главных обвинителей. Специальное исследование по этому поводу, включая допросы и очные ставки между обвинителями и обвиняемыми, проведено не было по следующим официально обозначенным причинам: это замедлило бы ход главного следствия, такое исследование напрямую не связывалось с главным следствием (как утверждалось, офицеры не состояли в тайном обществе и не знали о политических намерениях его участников). Наконец, следователи ссылались на полученное еще в марте 1826 г. повеление императора привлекать к следствию только тех, против которых имелись «важные» показания. К преданию офицеров военному суду как участников заговора усматривалось еще больше препятствий: обвинители, нижние чины, к тому времени были отправлены в крепости и Грузинский корпус, удалены от места расследования. Поэтому Комитет представил решение участи офицеров на усмотрение императора, «без предварительного дальнейшего исследования обыкновенным судебным порядком»[281]. Уже в конце своей работы в мае 1826 г. была подготовлена особая записка об офицерах Московского полка, не участвовавших в «бунте», но вошедших в число заговорщиков, которая была затем рассмотрена Николаем I для вынесения решений[282]. В записке обобщалась информация, полученная от свидетелей-подследственных и полковой следственной комиссии. Следствие заключило, что Бекетов, Корнилов и Кушелев знали о намерениях «произвести возмущение» и не донесли о них начальству. Они отказались содействовать товарищам во время присяги, после оглашения официальных документов, которые прилагались к манифесту о восшествии Николая I на престол. Перечисленные офицеры-московцы были признаны виновными в том, что «ложно отреклись от предварительной известности о мятеже» и соглашались накануне мятежа действовать против присяги. Однако эта выявленная виновность была признана высшей властью недостаточной для назначения им наказания. Император, ознакомившись с итоговой запиской и представленным сводом показаний, велел оставить офицеров-московцев по-прежнему в полку, не привлекая к ответственности, что фактически означало прощение выявленной «вины».
Насколько многочисленна группа участников тайных обществ, не привлекавшихся к следствию непосредственно, о которых проводилось заочное расследование? Материалы следственных разысканий о категории лиц, получивших «заочное прощение», были собраны как в персональных делах (А. А. Кавелин, Л. А. и В. А. Перовские, С. Н. Бегичев и др.), так и в показаниях, отложившихся в составе особых следственных дел (например, справки, собранные по показаниям И. Г. Бурцова). Как уже отмечалось, несмотря на цифру, фигурирующую в заглавии составленного следователями списка непривлекавшихся к допросам («42 человека»), документы следствия содержат информацию о гораздо большем числе лиц, показания об участии которых в тайных обществах были «оставлены без внимания». В окончательном варианте перечня «отставших» членов Союза благоденствия, которые не привлекались к следствию, по сравнению с первым списком лиц, извлеченных из показаний Бурцова и А. Н. Муравьева (22), оказалось почти в три раза больше участников ранних декабристских организаций. Всего в перечень «заочно прощенных» участников Союза благоденствия вошли 60 человек, с учетом трех привлекавшихся к допросам неарестованными (И. П. Шипов, Ф. П. Толстой, И. А. Долгоруков) и шести представивших «объяснительные записки». В список членов Союза благоденствия и других «ранних» тайных обществ, «оставленных без внимания», из числа заочно прощенных не вошли О. П. Богородицкий, А. Ф… Воейков, М. А Дмитриев-Мамонов, В. И. Пестель, из числа прощенных и освобожденных после первого допроса – П. П. Лопухин и Петр Колошин[283].
Если учесть, что список содержит отдельные имена привлекавшихся к следствию (без ареста), но при этом не включает лиц, названных в качестве участников заговора, показания против которых «были оставлены без внимания», то общее количество тех, с кого заочно было снято наказание, составляет 70 человек.
Выявленный «состав преступления» и реконструкция причин освобождения от наказания
На завершающем этапе процесса верховная власть и руководители следствия отказались от мысли предать суду всех обнаруженных участников тайных обществ, которым можно было предъявить обвинение по «первым двум пунктам»; часть обвиняемых избежала суда, получив административные наказания. В случае прощенных и освобожденных от наказания сложилась противоречивая ситуация, вызванная, как можно считать, различными причинами, повлиявшими на освобождение от преследования выявленных участников декабристской конспирации. Прежде чем перейти к рассмотрению этих причин, необходимо остановиться на вопросе о характере выдвигавшегося обвинения против освобожденных от наказания подследственных, принимая во внимание содержание обвинительных показаний.
Прежде всего, нужно обратиться к группе освобожденных от наказания участников Союза благоденствия. По версии следствия, участники этого тайного общества не подлежали ответственности, если они не знали «сокровенной» цели политического характера. В отношении прощенного императором Петра Колошина, а также освобожденных в ходе процесса И. М. Юмина, Ф. Ф. Гагарина, Ф. Г. Кальма и Н. И. Кутузова действительно не было собрано никаких конкретных данных о знании ими планов политического переворота и достижения представительного правления. Согласно собственным показаниям, а также показаниям основных свидетелей, они были осведомлены только о просветительской цели Союза благоденствия. Имелось, правда, показание (без конкретных деталей и обоснования) П. И. Пестеля о том, что Кальм должен был знать о политической цели тайного общества, которая объявлялась при вступлении или вскоре после него всем участникам южных управ Союза[284].
Большинство очно не привлекавшихся к следствию участников ранних обществ также должны быть отнесены, согласно полученным данным, к категории знавших только о «внешней» цели (А. А. Кавелин, братья Перовские, В. И. Гурко, А. Я. Миркович и др.). Показания, которые имелись против них, не содержали каких-либо данных о знании ими политической цели, кроме, в ряде случаев, сведений о слышанных разговорах, касавшихся необходимости ввести конституцию в России[285].
С точки зрения следствия, этого было недостаточно для выдвижения формального обвинения.
Осведомленность Н. И. Комарова о существовании политической цели Союза благоденствия и планах решительных действий по ее достижению не вызывала сомнений: она была очевидна при анализе его собственных показаний. Но декларируемая им позиция (личные усилия, находящиеся исключительно в пределах «внешней» просветительской цели) и общая линия, проведенная в показаниях (сопротивление всем намерениям превратить тайное общество в оппозиционную организацию, борьба с политическим направлением в Союзе), затрудняли предъявление обвинения.
Приблизительно та же позиция была выдержана на процессе М. Н. Муравьевым. Вместе с тем имелись показания, обвинявшие его в соучастии при основании тайных обществ и принадлежности к ним со знанием «сокровенной» цели («полное знание умысла, но без всякого действия»[286]), что могло привести как к приговору суда по VIII разряду, так и к административному наказанию.
Несколько участников Союза благоденствия обвинялись в принадлежности к тайным обществам после 1821 г. и в знании политической цели. Это П. П. Лопухин, А. В. Семенов, В. Д. Вольховский. В отношении Семенова была доказана его принадлежность к Союзу благоденствия и «Практическому союзу». Осведомленность о политической цели тайного общества, участие в Северном обществе и знание о «приуготовлениях к мятежу» обнаруживались только в показаниях Оболенского и Пущина. Особенно опасным с точки зрения обвинения являлось свидетельство Оболенского о том, что Семенов был лично им извещен о плане 14 декабря. Сам Семенов категорически отрицал это, ему удалось защитить свою позицию на очных ставках с обвинителями, поэтому обвинение в принадлежности к тайному обществу после 1821 г. фактически было снято. В итоге он оказался уравнен с другими членами Союза благоденствия. Если бы обвинительные показания подтвердились, Семенов по крайней мере мог попасть в число наказанных административным образом.
Показания Лопухина ясно обнаружили, что он знал и разделял «сокровенную» цель тайного союза, участвовал в учреждении Северного общества. Показания о нем свидетелей подтверждали это, равно как и его принадлежность к категории «коренных» членов Союза спасения и Союза благоденствия, что также указывало на участие в обсуждении намерений преобразования государственного строя. Лопухин знал, судя по собственным показаниям, о намерениях «бунта»[287]. Смягчал положение только отход Лопухина от Северного общества вскоре после 1822 г. Этот «состав преступления» был достаточно серьезен: он позволял выдвинуть обвинение по «второму пункту» («бунт», учреждение общества с целью изменения государственных порядков) в нескольких видах: «участие в умысле распространением тайных обществ, впоследствии сопровождаемое… отступлением от оных», «участие в умысле распространением обществ, привлечением товарищей или принятием поручений», «полное знание умысла, но без всякого действия». В совокупности с другими видами виновности этот «состав преступления» соответствовал обвинению лиц, преданных суду по V–VII разрядам. Однако учитывая, что Лопухин не обвинялся по другим «родам преступлений», он, как представляется, по выявленной вине должен был подвергнуться наказанию без суда.