Товарищи-сослуживцы Врангеля Нащокин и Пыхачев согласно свидетельствовали о нем как участнике тех же собраний, на которых присутствовали и они. Нащокин дважды показал, что он вместе с Врангелем был у Муравьева-Апостола в лагере под Лещином (первый допрос Левашева, ответ на вопросные пункты от 19 февраля), также вместе с Врангелем посетил Муравьева-Апостола еще раз в Белой Церкви, а затем они слышали на общем собрании от того же Муравьева-Апостола: «Мы все здесь члены»; правда, оба досрочно покинули это собрание. Нащокин при этом отрицал собственную принадлежность к тайному обществу. Пыхачев в показаниях от 7 марта утверждал, что Врангель, в отличие от него, вместе с Нащокиным оставался до конца собрания. Он встретил Врангеля после завершения собрания, когда тот возвращался от Муравьева-Апостола. По словам Пыхачева, Врангель знал, что совещание в Лещине имело своим предметом обсуждение способа «действовать», иными словами – замысла военного выступления[475].
В ходе следствия очные ставки Врангеля с его обвинителями так и не состоялись. К 20 апреля была подготовлена итоговая записка о Врангеле, которая зачитывалась на заседании Комитета, однако решение его участи последовало только месяц спустя. 28 мая, при завершении основной работы Комитета было решено представить императору о судьбе нескольких подследственных, которые «оказались совершенно непричастными к злоумышленным обществам». По итогам следствия Врангель был освобожден без всякого взыскания, как «непричастный к злоумышленным обществам», 2 июня – в тот же день, когда получили свободу А. С. Грибоедов, А. А. Плещеев 2-й, М. Ф. Голицын, а также признанные следствием членами тайного общества, но не подлежащими ответственности А. В. Семенов и М. Н. Муравьев[476]. Справка «Алфавита» Боровкова содержит краткое резюме показаний членов тайного общества, причем отражены лишь оправдывающие свидетельства: «при Врангеле насчет общества ничего не было говорено»; из числа обвинительных показаний приведено лишь свидетельство Бестужева-Рюмина о том, что Врангелю было только сообщено о существовании тайного общества, но он «совершенно принят не был»[477].
Отметим особо тот факт, что все артиллерийские офицеры, кроме Врангеля, были признаны следствием знающими о существовании тайного общества или его действительными членами (в случае А. Н. Фролова – несмотря на его полное отрицание обвиняющих показаний, длившееся в течение всего процесса) и получили административное наказание. Удалось оправдаться только одному Врангелю. Видимо, вследствие этого, в научной литературе утвердилось мнение о том, что Врангель не состоял членом тайного общества, хотя некоторые исследователи считали возможным включить его в число лиц, вошедших в состав Южного общества, наряду с другими артиллерийскими офицерами и офицерами гусарских полков 1-й армии[478].
Показания, полученные следствием, свидетельствуют о такой же степени причастности Врангеля к тайному обществу, что и Пыхачева и Нащокина – офицеров-артиллеристов, состоявших в тайном обществе. Из свидетельств непосредственных участников собраний в Лещине с полной очевидностью следовало, что Врангель присутствовал на этих собраниях в качестве члена общества (артиллерийские офицеры были представлены как члены общества), что он не раз посещал Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина, вел с ними политические разговоры, знал о тайном обществе и его политическом характере, понимал его опасность. Узнал он и о замысле военного выступления для достижения цели заговора. А показания руководящих членов Васильковской управы прямо говорили о состоявшемся приеме Врангеля в тайное общество, причем из них вытекало, что процедура приема была растянутой во времени: принятие Врангеля и других артиллерийских офицеров состоялось еще до лагеря в Лещине. Бестужев-Рюмин, подтверждая факт предложения о вступлении, сделанного Врангелю, свидетельствовал о «несовершенном» характере приема.
Однако следствие не обратило никакого внимания на целый ряд показаний, подтверждавших эти выводы, в том числе принадлежащих ближайшим товарищам Врангеля Пыхачеву и Нащокину. Главным фактором, оказавшим влияние на следствие, оказалось, по-видимому, поведение Врангеля на допросах и характер его оправдательных показаний. Завоевав доверие к своим словам откровенным признанием имевшихся контактов с руководителями тайного общества, он сумел своими показаниями убедить следователей, что являлся принципиальным противником цели декабристской конспирации и особенно планов ее реализации, несмотря на опасный характер разговоров, бывших у него с лидерами Васильковской управы. В этих условиях следователи сочли излишним даже проведение очных ставок Врангеля с его обвинителями.
О принадлежности к тайному обществу полковых командиров Низовского и Муромского пехотных полков Федора Карловича Левенталя и Вильгельма Карловича Ширмана следствию стало известно из показаний П. И. Пестеля, М. и С. Муравьевых-Апостолов. Они ссылались на сведения, полученные от Бестужева-Рюмина. Согласно этим показаниям, последний сообщил об осуществленном им приеме Ширмана и Левенталя в тайное общество во время поездки для приобретения новых членов в 7-ю пехотную дивизию, соседнюю с 9-й дивизией, к которой относился Черниговский пехотный полк. Первое показание М. Муравьева-Апостола от 22 января – после допроса у Левашева – содержало сведения о принятии Бестужевым-Рюминым в тайное общество еще не названных лиц: «при проезде своем в 7 дивизию, где он принял двух членов – полковников Ширмана и Левенталя». Сведения эти относились к осени 1824 г., тогда Бестужев-Рюмин заехал в деревню, где жил М. Муравьев-Апостол – имение Хомутец Полтавской губернии. В ответах на вопросные пункты от 29 января Муравьев-Апостол повторил это утверждение еще раз, назвав Ширмана и Левенталя среди известных ему членов Южного общества[479]. С. Муравьев-Апостол и Пестель ссылались на Бестужева-Рюмина, от которого исходила информация о приеме полковых командиров 7-й дивизии[480]. Несколько показаний, полученных от осведомленных и руководящих участников тайного общества, предопределили особое внимание к Левенталю и Ширману со стороны следствия.
23 января на заседании Комитета после первых показаний Муравьева-Апостола было решено просить повеления «взять» двух новых членов Южного общества; резолюция императора «Привезти» санкционировала это решение, 26 января отдано приказание об аресте. Оба полковника были доставлены в Петербург и помещены на главную гауптвахту 9 февраля[481]. На первом «предварительном» допросе у Левашева они категорически отвергли свое участие в тайном обществе или какую-либо степень осведомленности о существовании заговора. Ответы были зачитаны на заседании Комитета 9 февраля. Очевидно, к этому времени император был уже знаком с содержанием их ответов на предъявленные обвинения; он повелел, чтобы «немедленно были даны очные ставки сперва Ширману и Левенталю, а потом другим, с теми, кои их обвиняют, дабы скорее привести в известность их вины»[482].
Немедленно были допрошены основные свидетели. 10 февраля М. и С. Муравьевы-Апостолы показали, что считали обоих полковых командиров членами, так как Бестужев-Рюмин объявил о сделанном им приеме, однако отрицали наличие собственных связей с этими лицами. То же показал и Пестель. Бестужев-Рюмин отвечал в показаниях, что он посетил двух полковых командиров в марте 1825 г., во время поездки в 7-ю пехотную дивизию для «распространения общества». С Левенталем он говорил о порядках в армии, о «возмутительных поступках» корпусного командира; примерно тот же предмет разговора был и в случае с Ширманом. Бестужев-Рюмин имел намерение принять обоих в тайное общество, но «не решился» и отложил прием, надеясь осуществить его с помощью других членов при сборе войск (очевидно, летом 1825 г., в лагере при Лещине), но этого также не случилось. На основании показания Бестужева-Рюмина Комитет уже 10 февраля признал обоих полковников невиновными, показания Бестужева-Рюмина были сочтены достаточными для оправдания, а поскольку других улик не было, то было решено, «отменяя очные ставки, в коих уже не настоит никакой надобности, представить об освобождении их…» императору. Николай I повелел «выпустить» полковых командиров, 13 февраля Левенталь и Ширман были освобождены с аттестатами[483].
В справки «Алфавита» Боровкова включены данные о показаниях Пестеля и братьев Муравьевых-Апостолов о принадлежности Ширмана и Левенталя к тайному обществу, отсылающих к сообщению Бестужева-Рюмина. По мнению следователей, показания эти были полностью опровергнуты разъяснением Бестужева-Рюмина[484]. Его показание на первый взгляд достаточно убедительно: разница в чинах, казалось бы, должна была исключить возможность близкого общения молодого подпоручика и зрелых, опытных полковников. Но отметим важный факт: как следует из показаний, с обоими полковыми командирами Бестужев-Рюмин был знаком раньше. Отношения его с С. Муравьевым-Апостолом, принадлежность к известной родовитой фамилии, то обстоятельство, что он являлся бывшим офицером гвардии, – все это в совокупности, несомненно, позволяло Бестужеву-Рюмину свободно контактировать с армейскими полковыми командирами и заводить с ними откровенные с политической стороны разговоры[485]. Бестужев-Рюмин утверждал, что намерен был принять обоих полковников, но не открылся им полностью, надеясь при удобном случае «склонить… к принятию участия в их предприятии». Очевидно, если он сделал предложение о вступлении в тайное общество, в рядах которого присутствуют «важные лица» (а это было одним из распространенных приемов при «склонении» кандидата), то мог привлечь заинтересованное внимание полковых командиров. Заметим, что в этом показании Бестужева-Рюмина прямо говорится только о том, что он надеялся «склонить» впоследствии обоих офицеров к участию в планируемом восстании, но нисколько не затрагивается вопрос о том, открывал ли он полковникам само существование и цели тайного общества. Очевидно, эту сторону вопроса Бестужев-Рюмин решил скрыть.