Почему выбор Бестужева-Рюмина пал именно на этих полковых командиров? Очевидно, Левенталь и Ширман оказались готовыми воспринять сведения о существовании и политических задачах тайного общества, что являлось содержанием начального этапа принятия в декабристскую конспирацию. Именно по этой причине они стали рассматриваться внутри тайного общества в качестве членов. Уверенные показания лидеров тайного общества о принятии полковых командиров, со ссылкой на то, что Бестужев-Рюмин без всяких оговорок сообщил им о приеме двух полковников, заставляют усомниться в той версии, что была представлена в показаниях Бестужева-Рюмина. Рискованность вовлечения в следственный процесс большого числа полковых командиров 1-й армии состояла в значительном увеличении масштаба заговора, на первое место в этом случае выступали планы «военной революции», которые разрабатывались руководителями Васильковской управы на протяжении 1823–1825 гг. и которые опирались на поддержку командиров различных подразделений 3-го пехотного корпуса.
На следствии прозвучало имя еще одного полкового командира, связанного с кругом С. Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина. В показаниях М. Муравьева-Апостола среди известных ему участников тайного общества был назван также командир Ревельского пехотного полка подполковник Петр Антонович Криднер. М. Муравьев-Апостол впервые назвал имя Криднера в показаниях, сделанных в ответ на первые вопросные пункты, где упоминались Ширман и Левенталь[486]. Он ссылался также на сообщение Бестужева-Рюмина. Это показание стало отправной точкой для опроса подследственных о степени участия Криднера в деятельности тайного общества. Показания отбирались 10–17 марта у основных участников Васильковской управы, ответы были отрицательные. Бестужев-Рюмин в отдельном показании отвечал, что действительно предложил Криднеру вступить в тайное общество, имеющее целью введение представительного правления, но получил отказ. Спрошенный через военное начальство Криднер отверг сам факт такого предложения со стороны Бестужева-Рюмина, при этом показание полковника давало основание для подозрения в политической окраске его контактов с членами тайного общества. Криднер заявил, что, заметив «нелепые» разговоры Бестужева, не обращал на них никакого внимания. Первоначально учрежденный за Криднером надзор вскоре был снят[487].
Еще один полковой командир 1-й армии, оказавшийся в поле зрения следствия в связи с контактами с С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым, – командир 16-го егерского полка Михаил Андреевич Габбе. Согласно письму М. М. Спиридова от 2 февраля, обращенному на имя императора, Бестужев-Рюмин поручил ему «непременно» принять в тайное общество полковника Габбе. Бестужев-Рюмин советовал «набирать сообщников» среди тех, кто имел «неудовольствия на правительство». Габбе казался ему весьма пригодным для этого: его брат был разжалован в солдаты. Спиридов, по его словам, не выполнил поручения Бестужева, хотя посетил место расположения полка Габбе в ноябре 1825 г.[488] Н. Ф. Лисовский в показаниях от 14 февраля открыл, что 3 января к нему и П. Ф. Громнитскому в расположение Пензенского пехотного полка приехал А. И. Борисов, который объявил: «Общество наше открыто правительством чрез донос полковника Габбе (кажется, командир 16 егерского полка), ругая притом Бестужева, что он его принял. Он (Габбе. – П. И.) хотел скрыться, но Андреевич поехал догонять его… с намерением лишить его жизни…»[489]. Еще раньше, в ответах на вопросные пункты от 9 февраля, об этом же свидетельствовал А. И. Тютчев: он показал, что данную информацию А. Борисов получил от И. И. Горбачевского. Спрошенный по этому вопросу лишь 9 мая, Андреевич показал, что цель его поездки была уведомить Муравьева-Апостола о том, что его разыскивают власти. Приехав в Васильков, на квартире Муравьева увидел офицеров Черниговского полка – членов Славянского общества. Они сказали Андреевичу, что «полковника Габбе надобно умертвить, дабы он не взял Муравьева». Андреевич признавал, что «может быть, в рассеянности… и объявил им на то мое согласие», но намерения убить Габбе не имел[490]. В связи с показаниями Спиридова, Лисовского и Тютчева о Габбе запрашивали других полковых командиров, входивших в Васильковскую управу: И. С. Повало-Швейковского, В. К. Тизенгаузена, а также Бестужева-Рюмина и С. Муравьева-Апостола (29 марта). Все они отрицали участие Габбе в тайном обществе[491]. Вместе с тем, М. Муравьев-Апостол показал о принятии Габбе в Союз благоденствия М. А. Фонвизиным, но последний отрицал знакомство с Габбе. В данном случае велика вероятность того, что автор показания перепутал по созвучию фамилий Габбе с П. Х. Граббе, действительно принятым Фонвизиным. Следствие, приняв к сведению полученные показания, а также отрицание участия Габбе в тайном обществе со стороны С. Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и других «главных членов», оставило его без внимания[492]. Однако, согласно мемуарам Горбачевского, Габбе был прямо назван среди членов Южного общества, объявленных Бестужевым-Рюминым собравшимся на объединительном совещании в Лещинском лагере[493]. Неожиданные данные открывают источники, современные событиям. Согласно донесению полковника Чеботарева генерал-лейтенанту Гогелю от 27 января 1826 г., сохранившемуся в бумагах последнего, обнаруживается близость Габбе к С. Муравьеву-Апостолу. Чеботарев вскоре после разгрома выступления Черниговского полка лично встречался с Габбе, говорил с ним и, как выяснилось из разговора, Габбе был «знаком с Сергеем Муравьевым-Апостолом, приезжал в Лещин к нему и слышал разговоры против правительства»[494]. Как видим, среди членов тайного общества была распространена информация о приеме Габбе, мемуарные источники подтверждают участие полковника в декабристском обществе. Современный событиям документ – донесение Чеботарева – обнаруживает непосредственные контакты Габбе с лидерами мятежа во время Лещинского лагеря. Все эти данные заставляют усомниться в показаниях «главных членов», категорически отрицавших участие Габбе в делах тайного общества.
Полковые командиры представляли в глазах руководителей декабристской конспирации единственную серьезную опору военного мятежа, за каждым из них стояла реальная сила – воинское подразделение, готовое последовать по приказу командира в любом направлении[495]. Поэтому привлечение их в тайное общество было необходимым компонентом деятельности по расширению влияния и подготовки планируемого в перспективе выступления. В особенности эта сторона конспиративной активности выходила на первый план для руководителей Васильковской управы, лелеявших планы испанского сценария «военной революции». Обнаружение на следствии всех офицеров в высоких чинах, которые оказались в поле влияния тайного общества или были формально приняты в ряды членов, открывало возможность вскрытия наиболее опасных элементов плана «военной революции», расширяло круг обвиняемых и, безусловно, отягощало «вину» подследственных[496].
В числе оправданных следствием лиц, которые уличались прямыми показаниями о принадлежности к тайному обществу, были офицеры, связанные с конкретными эпизодами выступления Черниговского полка. Подпоручик 17-го егерского полка Дмитрий Александрович Молчанов подозревался не только в принадлежности к тайному обществу, но и в причастности к выступлению черниговцев.
Непосредственный участник событий, прапорщик Черниговского полка А. Е. Мозалевский, на допросе у дежурного генерала 1-й армии К. Ф. Ольдекопа 9 января 1826 г. показал, что 30 декабря, на второй день восстания, в Васильков приезжали офицеры 17-го егерского полка А. Ф. Вадковский и Молчанов, которых он видел лично; эти два офицера находились вместе с С. Муравьевым-Апостолом у полковой гауптвахты, при этом последний говорил солдатам: «вот и 17 егерский полк готов и с нами же пойдет в поход». Полученные сведения стали исходным пунктом для допросов руководителей восстания. На допросе 9 января, снятом в штабе 1-й армии, Бестужев-Рюмин заверял, что другого офицера 17-го егерского полка, кроме Вадковского, он не видел. На снятом 10 и 11 января допросе в штабе 1-й армии С. Муравьев-Апостол тоже отрицал присутствие Молчанова в Василькове, утверждая, что этого офицера он к себе не приглашал, а «приезжал в Васильков подпоручик Вадковский без Молчанова». Письмо к Вадковскому С. Муравьев-Апостол отправил из села Трилесы при самом начале мятежа, 29 декабря[497]. Стоит отметить в этой связи, что согласно позднему источнику, воспоминаниям И. И. Горбачевского, С. Муравьев-Апостол обращался с запиской к двум офицерам 17-го егерского полка – Вадковскому и Молчанову; источником данных мемуариста могли послужить как тот же Мозалевский, так и другие бывшие офицеры-черниговцы, отбывавшие наказание в Петровском заводе[498].
Из этих показаний вытекало, что руководитель мятежа письменно вызывал к себе офицера 17-го егерского полка (согласно его утверждению, сделанному при допросах – одного Вадковского): появление офицера (офицеров?) в Василькове становится одним из элементов организационной деятельности инициаторов выступления. Таким образом, показания Мозалевского в отношении Молчанова вошли в противоречие с показаниями лидеров мятежа, но очная ставка между ними не проводилась. Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин были спешно отправлены в Петербург