. Наконец, близкие связи Сенявина с бывшими полковыми товарищами-семеновцами, с Жуковым, Молчановым, Вадковским и другими участниками декабристского общества заставляют усомниться в «честном слове», данном на следствии Бестужевым-Рюминым, и предположить участие Сенявина в декабристской конспирации[526].
Сходная ситуация возникла на следствии в случае офицеров Ахтырского и принца Оранского гусарских полков, на которых Бестужев-Рюмин тоже рассчитывал при проведении задуманного ареста императора или покушения на него. Это корнет Л. Е. Годениус, отличавшийся, по словам Бестужева-Рюмина, «решительностью», корнет А. П. Рославлев и юнкер Н. Ф. Лосев. Однако Бестужев-Рюмин, как и другие «главные члены» Васильковской управы, отвергал организационную связь этих офицеров с тайным обществом, заявляя, что все они не были даже извещены о существовании конспиративной организации[527]. Эти утверждения содержат в себе некоторое противоречие: как можно было уверенно рассчитывать на содействие офицеров в таком решающем акте, как арест или покушение на императора, если они совсем не были причастны к тайному обществу? Подозрения, возникшие в ходе следствия в отношении трех офицеров, были преодолены отсутствием других обвиняющих показаний. После опроса «главных членов» Южного общества о Годениусе, Лосеве и Рославлеве Комитет пришел к выводу об их непричастности к декабристскому обществу, однако все они были взяты под надзор.
Между тем выяснить «образ мысли» каждого офицера можно было только в результате продолжительного тесного общения руководителей управы с офицерами, в ходе которого могли быть установлены их склонность к политическому «вольнодумству», сочувствие важнейшим принципам, делавшие этих офицеров единомышленниками конспираторов, наконец, «решительность», о которой свидетельствовал Бестужев-Рюмин, готовность принять участие в политическом перевороте. В показаниях содержатся некоторые обстоятельства, позволяющие предположить причастность офицеров к числу членов Васильковской управы. Так, в отношении А. П. Рославлева было установлено, что он постоянно вращался в кругу тех офицеров-однополчан, кто состоял в тайном обществе (И. П. Жуков, П. С. Веселовский), присутствовал на встречах с участием Бестужева-Рюмина, на которых последний распространял свои мнения, убеждал офицеров в том образе мысли, который разделялся членами тайных обществ (это выяснилось из показаний товарища Рославлева по полку, М. Н. Паскевича). Корнет Годениус посещал видных участников тайного общества Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Враницкого еще в 1824 г., вместе с вступившими в тайное общество позднее товарищами по полку Семичевым и Франком, а также подозревавшимся в этом же Арсеньевым[528]. Нет сомнения, что три офицера, на которых рассчитывали руководители тайного общества в случае начала решительных действий, входили в ближайшее окружение декабристского общества, и если не принадлежали к нему формально, то во всяком случае рассматривались как подготовленные к вступлению кандидаты.
Любопытный пример столкновения разноречивых показаний представляет расследование принадлежности к тайному обществу генерал-майора Каменского. В ответах на вопросные пункты от 10 апреля 1826 г. М. Муравьев-Апостол показал, что в 1824 г. Ф. Ф. Вадковский, находясь в отпуске, принял в тайное общество своего младшего брата Александра Вадковского и генерал-майора Каменского, который находился под судом в Туле. Следствие сразу обратило внимание на это показание, признаком чего является знак «NB», поставленный в документе напротив фамилии Каменского, и 22 апреля Комитет запросил Ф. Вадковского: действительно ли он принял в тайное общество Каменского и какое участие принимал генерал? [529] При этом в вопросных пунктах в сведения, взятые из первоначального показания, были внесены неточности, исказившие его смысл. Так, в запросе утверждалось, что письмо, отправленное Ф. Вадковским на юг через Повало-Швейковского, было адресовано именно принятому в общество генералу Каменскому, тогда как Муравьев-Апостол показал, что это письмо было адресовано младшему брату Вадковского, Александру. Ответ Ф. Вадковского 24 апреля был однозначен: «Что касается… до генерал-майора Каменского, вероятно, Муравьев забыл, что когда я был в Туле, то есть до перехода моего в Южное общество, я не только не имел права никого принимать в члены Союза, но даже о делах общества ничего не знал, кроме существования оного и моего к нему причисления. Говорил я точно Муравьеву, что если бы я имел право принимать, я успел бы может быть присообщить к Союзу генерала Каменского, которым я был весьма обласкан в Туле… С Швейковским действительно познакомился через Муравьева… просил доставить письмо к брату Александру… но не к генералу Каменскому, с коим вся моя связь ограничилась несколькими посещениями, сделанными мной ему, когда я был в Туле, и то всегда при свидетелях, ибо вследствие своего суда он был под надзором»[530]. 28 апреля, по разноречию в показаниях, была дана очная ставка Муравьеву-Апостолу и Вадковскому. На очной ставке Муравьев-Апостол настаивал на своем варианте той информации, которую сообщил ему Вадковский о приеме Каменского. Согласно записи, сделанной по итогам очной ставки, Вадковский признал справедливость показаний Муравьева-Апостола, «не допущая до очной ставки». Но в этот же день Вадковский написал дополнительное показание, в котором, признавая, что принял брата во время отпуска, несмотря на неправомочность такого приема, по вопросу о Каменском утверждал: «Что касается до генерала Каменского, я клянусь, что никогда его не принимал: вышеупомянутыми средствами я мог увлечь только брата и ребенка, но не человека зрелых лет и образованного ума!»[531]
При анализе показаний нужно иметь в виду, что, вопреки запрету принимать в члены, о котором сообщалось в показаниях, Вадковский тем не менее принял своего брата в тайное общество. Признание Вадковским своей готовности завербовать генерала Каменского тоже весьма симптоматично: для этого требовалось узнать «образ мыслей» генерала и признать возможным его присоединение к политической конспирации. Эти соображения создают основание для предположения о том, что мог состояться и прием генерала Каменского. Уверенное показание М. Муравьева-Апостола, колебания Вадковского и его непоследовательная позиция в этом вопросе ставят под сомнение достоверность отрицания факта принятия генерала Каменского.
Еще один любопытный случай представляет расследование причастности к тайному обществу генерал-майора Михаила Александровича Менгдена. В показаниях С. Г. Волконского, датированных 1 февраля 1826 г., говорилось: «В числе сочленов тайного общества, к которому я принадлежал, сообщено мне было словесно Пестелем, что находились полковник Леман и Канчиялов… и генерал-майор фон Менгден, [принятый] в 1822 г.», но лично автор показания с ними не встречался. Спрошенный немедленно в связи с показанием Волконского 2 февраля Пестель отвечал: «…Я говорил князю Волконскому, что при моих разговорах с генералом фон Менгденом я его считаю способным к обществу принадлежать и что по образу его мыслей можно его за члена почитать; но о точной принадлежности к тайному обществу удостоверить не могу»[532]. Следствие после этого сделало вывод о непринадлежности Менгдена к тайному обществу и утратило к нему интерес.
Показание Пестеля поражает общим характером и противоречивостью формулировок «причастности» Менгдена. Генерал признается «способным» принадлежать к обществу на правах единомышленника, его «можно за члена почитать» (значит, его считали членом?), но руководитель Южного общества отказывался подтвердить его формальное («точное») членство. При этом Пестель не называл свидетелей – тех, кто был непосредственно связан с Менгденом. В то же время Волконский, со слов Пестеля, безоговорочно утверждал формальную принадлежность генерала к Южному обществу. Трудно однозначно интерпретировать данную ситуацию: возможно, имела место ошибка памяти со стороны Волконского, однако гораздо более вероятно, что Пестель осторожно «ослаблял» значение показания Волконского, стремился представить участие Менгдена в конспиративном союзе в максимально «щадящих» тонах, выгородить своего товарища. Оба показанных Волконским, помимо Менгдена, лица: П. М. Леман и Е. А. Канчиялов, действительно были приняты в Южное общество. Интересна указанная Волконским хронологическая привязка сообщения о членстве Менгдена – 1822 г., время, когда недавно образованное общество на юге делало свои первые шаги, когда в него вступали первые новые члены (среди них был и Волконский). Возможно, Пестель не был заинтересован в «открытии» всех присоединенных им в начале существования Южного общества участников.
Не во всех случаях уличающая информация, не подтвердившаяся в ходе следствия, содержала прямые указания на членство в тайном обществе. Полковник гвардейского Генерального штаба, служивший обер-квартирмейстером 4-го пехотного корпуса (соседнего с 3-м корпусом, в состав которого входил Черниговский полк), Павел Яковлевич Ренненкампф был назван в качестве лица, причастного к выступлению черниговцев, во время следствия в 1-й армии, в показаниях разжалованного из штабс-капитанов рядового-черниговца Д. Грохольского от 8 апреля 1826 г. О связях лидеров мятежа с Ренненкампфом стало известно ранее из донесения капитана Сотникова (специального агента, посланного руководством 1-й армии для выяснения обстоятельств восстания) из Киева от 2 января 1826 г.: «Подполковник Муравьев за несколько дней до возмущения был в Киеве и старался внушить свои правила… полковнику Ренненкампфу, но оный отклонил его предложение. Также внушал подобное квартирмейстерским офицерам, при штабе 4 пех[отного] кор[пуса] находящимся, но и сии поступили подобно Ренненкампфу. После сего Муравьев, сказав, что он будет опять чрез пять дней в Киеве, уехал. О всем сем рассказывал мне сам Ренненкампф»